Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим
Алесь ехал рядом с Логвином, почти стремя в стремя, видел спину Карпа, обтянутую зеленой, блеклой венгеркой, видел дуло ружья – оружие все же взяли, собирались завтра, после ночлега у одного из соседей, попробовать обложить оленя, а на время сегодняшней охоты оставить его где-нибудь под стогом, под присмотром Кирдуна.
Отец оглянулся – Алесь увидел его глаза, очень синие и простодушно-хитрые.
– Кребс вместо корбача тросточку взял, – шепнул он. – Только волк на него, а он его леской по морде – шлеп-шлеп: "О, но, мистер волк! Но-но! Англичанин нельзя".
– Но, – совсем неожиданно сказал Кребс (а ведь ехал, кажется, далеко). – Англичанин можно. Нельзя глупых и злых шутников, которые считают глупыми англичан. От них у волка бр-рум в животе.
Отец шутя втянул голову в плечи.
– Застали, брат, нас с тобой в горохе, – сказал он.
Алесь засмеялся. Снова тишина, глухие шаги да изредка бодрое в свежем тумане фырканье коня.
…Ехали садом. Наплывали неожиданно и исчезали за спиной влажные яблони. Алесь заметил в поредевшей бурой листве два забытых яблока. Сорвал, разломил, угостил Кребса, отца. Заметил суровый взгляд Карпа, протянул половинку ему.
– Не надо, панич, – сказал Карп своим звонким и немножко хрипловатым голосом доезжачего. – Ешьте на здоровье. Это не бульба.
Яблоко было студеное, в холодных дождевых каплях, и он с хрустом откусил и проглотил, как будто само здоровье проглотил.
Деревня открылась за садом верхушками колодезных журавлей, которые плавали над туманом и временами исчезали в нем, чтоб вынырнуть снова с глухим позвякиванием невидимого в тумане ведра.
– Барская охота, – оказал чей-то, словно сквозь дрему, голос. – Вола съедят, а зайцем закусят.
Потом что-то надвинулось с обеих сторон, по грибному аромату прелой листвы можно было догадаться – лес. Влажный здоровый холод пробирал до костей.
Над стежкой висели красные плахты рябин.
Лес стал редеть. Травы, ветви, свежие распростертые кустарники плакали чистой росой. И окраска всего вокруг – мухоморов, пунцовых кленов и багряных молодых осин – была неяркой в тумане, но зато более глубокой от влаги.
А когда они оставили лес и взобрались на вершину гряды, перед их глазами, вся в белом, молочном солнце, открылась земля.
Она была еще неяркая, но понемногу как будто набиралась от солнца цвета, красок, оттенков. Розовой становилась роса, радужным вереск. И в небе, еще белесом, как молоко, все яснел прозрачный голубой цвет.
И тут неожиданно запел Карпов рог:
Солн-це, солн-це,
Вста-вай, ста-вай,
С дон-ца, с дон-ца, с дон-ца
Тум-ман выл-ливай.
Зверей,
Зве-рей давай,
Вол-ков,
Веп-рей
Да-а-вай.
Это был сигнал переставить карабины сворок "на рывок", когда стая освобождается одним движением руки. Зверь мог выскочить из-под самых копыт.
Двинулись дальше, по жесткому жнивью. А день все голубел, и солнце, уже немножко теплое, засверкало на стволах. И Алесю вдруг стало так радостно, что он вполголоса, подражая рогу, пропел:
Гуськом они едут в утренней мгле,
И солнце играет на каждом стволе.
Отец подозрительно взглянул на него.
– Что это такое хорошее? – спросил он.
Алесь застеснялся.
– А ну, дай рог, – сказал отец.
Приложил новый серебряный рог Алеся к губам, опробовал, перебрав несколько тонов, и вдруг словно подарил холодному свету прозрачную трель:
Та-дры-тти-тта!
И уже уверенно пропел белому солнцу всю серебряную мелодию:
Гусько-ом они е-едут в утренней мгле,
И со-олнце игра-ает на ка-аждом стволе.
Та-ти-ти-та, та-та-ти-ти-та-а-а.
– Красиво, – сказал он. – Слова ведь не самое главное. Главное, чтоб ложилось на рог и настроение… Слова – это ты сам?
– Сам, – признался Алесь.
– Ну вот, видишь, ничего трудного. Вот и твоя первая припевка. Это если радостно ехать на охоту.
– На охоту, по-моему, всегда радостно ехать.
– Не скажи, брат, – ответил отец. – Иногда так тяжело – места себе не находишь. Счастье твое, что сегодня едем на хищника и первым в твоем сердце проснется азарт, а не жалость. Азарт этот – душа охоты. Настоящий охотник не пропьется, в карты не проиграется – ему этого не нужно. И вообще картежники достойны сожаления, потому что не знают каков он, настоящий азарт…
День в самом деле был чудесный. Последний туман уполз с бесконечных ржищ и лугов, и мир лежал весь голубой и прозрачный.
Кое-где серебрилась в воздухе летающая паутина. И далеко-далеко стояли на мягких пригорках красные и золотые деревья, на которых можно было рассмотреть каждую ветвь.
Воздуха как будто совсем не было. Вместо него было только что-то печальное и синее, обволакивающее всё, что есть на земле. И грудь радостно чувствовала бодрый и свежий холодок этой синевы и печали.
Ехали жнивьем до Черного рва, глубокого и длинного, версты на три, оврага в поле. Он был такой глубокий, что кустарники и молодые деревья, росшие на его дне, не могли дотянуться до его верха своими верхушками.
Там водились и туда осенью приходили на дневку волки.
Логвина и Кирдуна с оружием и хортами оставили под стогом, осмотрели корбачи с вплетенным на концах свинцом. Потом люди с собаками направились к ближайшему спуску в овраг (там одна свора должна была двигаться дном, а вторая – бровкой), а отец, Карп, Алесь и Кребс поехали к соседнему отрожку, откуда мог выскочить волк.
– Бить знаешь как, – на ходу учил отец Алеся, – одной рукой за луку, наклоняешься, и когда нагонишь, ударь, чтоб попасть по кончику носа. Такой удар убивает сразу. Коня старайся вести легко, не насиловать, потому что волк, если его припереть, может броситься и выпустить животному требуху. А со слабыми поводьями конь спасется сам.
Всадники остановились, чтоб не испугать зверя, и стали ждать.
Алесь напряженно смотрел на выход из отрожка – круглый лаз в ежевичнике и дубняке. Долгое время ничего не было слышно, но вот далеко тявкнула, словно пробуя голос, собака. За ней – вторая, уже более уверенно. А ей тонко, как будто прося извинения, ответила Змейка.
И вот уже залилась, перекликаясь, вся свора.
– Подняли, – сказал отец.
– Дух учуяли, – мрачно бросил Карп.
Лай, все еще неровный, усилился.
– Вот теперь подняли, – сказал Карп. – Впереди Змейка, лает с осторожностью.
– А-я-яй! А-я-яй! А-я-яй!
Свора заливалась лаем на все голоса. И все это – в синем воздухе, в желтом кустарнике, в серебряной паутине – сливалось в диковатую, далекую, неповторимую музыку.
Волк выскочил неожиданно, и не из лаза, а из высокой глухой травы. Никто не ожидал его оттуда, и потому в первые две-три минуты хищника не заметили. А он шел размашистой трусцой, так, что взлетала на ляжках свалявшаяся шерсть.
– … пай! – первым крикнул Карп и припустился за зверем.
Отец резко повернул своего Дуба и так рванул с места, что только из-под копыт в стороны брызнул вереск. Алесь спохватился поздно, всадники были уже далеко.
Урга стлался над землей. Ветер свистел в ушах.
– А-я-яй! А-я-яй! – звенели за спиной собаки.
Первая свора выгнала из оврага второго волка, за ним погнался Кребс и два псаря. Но Карпу, князю Юрию и Алесю не было до этого никакого дела. Даже если б сейчас выскочила из ежевичника целая стая волков, они не обратили б на нее внимания. Они гнались только за тем, одним.
– А-я-яй! А-я-яй! – отдаляясь, звенело за спиной.
– Гам-гам! Гам-гам! – с перепадами и тоже далеко гудело, разносилось на две оврага.
А они летели бешено, и белый конь все догонял и не мог догнать огненного и чалого. Расстояние между ними сокращалось, но Алесь с отчаянием видел, что они нагонят волка раньше, чем он доскачет до них.
Отец скакал левее, Карп – правее. Они неуклонно приближались, и корбачи парили в их поднятых руках тяжело и угрожающе.
Каждый из них невольно уступил другому: пан Юрий потому, что Карпу неудобно было бить с левой руки, Карп потому, что он был слугой.
Кони почти столкнулись, и в этот момент случилось неожиданное – зверь отсел. Он неожиданно взрыл всеми четырьмя лапами землю и повалился на зад и немножко на бок. Мгновение он сидел так, ощетинившись, а потом – от Алеся до него было не более трех саженей – мелькнул в отрожек оврага, маленький, совсем незаметный, который Карп видел, но считал, что должен не допустить туда волка князь, потому что он скакал с той стороны, а князь считал, что не пустить должен доезжачий.
Алесь чуть не рвал на себе волосы.
А всадники с ходу пролетели над зверем, и их тяжелые корбачи скрестились там, где должен был быть волк. Скрестились, свились, дернулись и начали раскручиваться.
Наконец всадники осмотрелись. Волка не было. На их лицах было отчаяние и ярость. Кто уступил, кто не закрыл отрожка, кто задержал корбач?
