Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут
Царица-мать Аахмес не появлялась и не возражала против странного поведения своей дочери. Расстроенная вконец тем, что с её мнением не считались, она прекратила возражать против чего-либо вообще, но больше не выходила из Покоев Царицы. Безмятежно и красиво, как и всё, что она делала, Аахмес спокойно повернулась спиной к действительности, которая стала ей чужой.
Всё это время Хатшепсут лежала на своём ложе, молчаливая и неестественно спокойная, без малейшего недовольства и жалоб терпеливо перенося боль в переполненных молоком грудях и категорически запрещая приносить маленькую царевну в комнату. Она отказалась видеть фараона, и тот наконец перестал настаивать на этом. Ей сказали, что он дал девочке имя Мериет-Ра Хатшепсут, Возлюбленная-Солнца, Первейшая-из-Благородных-Дам; что младенец живёт в комнате Иены, что нашли кормилицу и что дитя прекрасно себя чувствует. Она не проявила никакого интереса ни к одному из этих сообщений. Казалось, царица непрерывно и спокойно думала и чего-то ждала.
Когда она смогла вставать и передвигаться по комнате, то начала каждое утро осведомляться о здоровье фараона.
— С ним всё в порядке, — отвечали ей. — Лихорадка куда-то ушла, и его Ка радуется.
Она кивала, переводила разговор на другую тему, но на следующее утро всё повторялось.
Однажды утром, через двенадцать дней после рождения Мериет-Ра, ей сказали:
— Лихорадка вернулась к нему.
Несколько мгновений она сидела и молча глядела на свои сжатые руки. Затем резко поднялась.
— Я желаю говорить с ним. Оденьте меня и уберите волосы.
— Но, моя госпожа, — возразила Иена, — разве вы не слышали меня? Он болен сегодня. Лучше бы вам подождать до...
— Я же сказала, что желаю говорить с ним! Достаньте мои одежды.
Через несколько минут она в одиночестве вошла в комнату фараона и закрыла за собой дверь.
ГЛАВА 8
Где-то вдалеке слышались невнятные речи, постепенно становившиеся громче и яснее:
— ...Воздадим хвалу Амону Могущественному, Царю богов, подобному восходящему солнцу и заходящему солнцу...
Ненни почувствовал, что его душа возвращается из непроглядно тёмного пространства, подобная катящемуся сверкающему колесу с двумя спицами, и ощутил знакомый лёгкий шок и головокружение, когда она воссоединилась с телом. Затем он моргнул, открыл глаза, хотя и спросил себя, а были ли они действительно закрыты, почуял заполнявший помещение густой тяжёлый аромат и увидел перед собой какое-то огромное призрачное видение, отбрасывавшее неясные блики сквозь колеблющиеся завесы испарений. Он разглядывал его, терпеливо ожидая возврата понимания, и когда его зрение наконец прояснилось, рассмотрел белые клубы дыма, поднимавшиеся меж передних ног огромного золотого быка, чьи могучие плечи и голова мерцали, возвышаясь над ним. В тот же миг он вспомнил, почему гудели голоса, вызвавшие его обратно, и почему звякали систры в этом огромном пространстве, окружённом стенами, изукрашенными резной костью.
Он находился в Святая Святых, совершая еженедельное жертвоприношение.
Быстро и незаметно он изучил своё состояние. Ощутив тяжесть, давящую на ступни, он понял, что стоит; руки, скрещённые на груди, что-то держали. Осторожно погладив пальцем увесистое гладкое сооружение, он с большой долей уверенности опознал отделанную золотом и эмалью рукоятку цепа. В другой руке, следовательно, был скипетр. Всё шло как положено, с обеих сторон от него двигались жрецы, дымил горящий ладан. Никто не заметил, что душа фараона отсутствовала. Долго ли это продолжалось? — спросил он себя. Это было очень занимательно: он всегда сознавал, как Ка возвращается в тело, но никогда — как оно его покидает.
Он услышал подле себя шелест накрахмаленных одежд и хриплое дыхание Хапусенеба, а вслед за этим ощутил прикосновение чего-то маслянистого к тыльным сторонам рук. Верховный жрец двинулся обратно; Ненни повернулся, двигаясь легко и естественно, и прошёл по яшмовому полу к двери. Она распахнулась, и фараон вышел, услышав позади себя тихий шорох завес: жрец закрывал нишу, в которой пребывал Золотой Бык.
Пока Ненни шёл через три неестественно огромных и более светлых, чем обычно, вестибюля к высокому Молитвенном залу, в котором вздымался лес кедровых колонн, открытия продолжали потрясать его. Всё казалось необычайно ярким; будто впервые он обонял пронизывающесладкий аромат лотоса, обнаруживал детали резьбы на колоннах, прежде не виденные цветные узоры на ковре. При этом он ощущал такую ясность мысли, что мог воспринимать эти ощущения даже в то время, когда стоял, отстранённый от своего существа, и мог сопоставить явь с только что произошедшим странным расставанием сознания с телом.
«Должно быть, — подумал он, задержавшись в Молитвенном зале, — Ка и вправду самостоятельный дух, независимый от тела и способный по собственной воле оставлять его. Наверно, по ночам Ка покидают всех, улетают, когда люди спят. А моё собственное Ка любит свободу сильнее, чем у большинства людей, или я связан с ним не так крепко, поэтому оно не ждёт, пока я засну, чтобы оставить моё тело».
Он взглянул на перепутанные узловатые льняные шнурки, крепившие к его запястью золотой амулет-анкх, — они должны были привязать к телу его рвущееся на волю Ка. Очевидно, от амулета не было никакой пользы, он всегда так считал. Или этим утром Ка удалось проскользнуть где-нибудь ещё? А вдруг оно могло проходить через ноздри или другие части тела, а колдуны, которые с такой торжественностью запутывали эти шнурки, об этом не знали.
Ненни понял, что Верховный жрец обращается к нему, и перевёл внимание на исполнение формальностей расставания. Покончив с ними, он вышел из храма во внутренний двор, где ожидали носилки, и отметил красоту освещённых утренним светом каменных плит и чистые тёмно-синие тени, всё ещё прятавшиеся в углах под стенами. Через час двор заполнится пылью, жарой, обжигающим светом жёлтого солнца и скрипучими голосами разносчиков, торгующих лотосами, домашней птицей для жертвоприношений, маслом и освящённым хлебом. Но пока что здесь не было никого, кроме молчаливой стайки носильщиков и храмовых служителей, двигавшихся кольцом в трёх шагах от фараона — на расстоянии круга почёта. В круге был разрыв с западной стороны, куда падала длинная утренняя тень Ненни. Служители, шедшие с запада, с тревогой глядели под ноги и тщательно старались держаться от неё подальше.
Поскольку внезапно возникшее осознание круга и тени усиливало уже давно возникшее у Ненни раздражение от затянувшегося неприятного общения с людьми, он держался сурово, напряжённо и шёл своей обычной усталой походкой.
«Нет, я не стану думать об этом, — приказал он себе. — Почему я не могу просто принимать это как данность, почему я должен постоянно чувствовать двусмысленную символичность этого явления?»
Это не имеет никакого значения, решил он и выкинул мысли о круге из головы.
Он быстро уселся в носилки, надеясь сохранить в уме простую видимую красоту утра, и пытался не думать ни о чём вообще, пока его проносили сквозь гигантский пилон в освежённые рассветом улицы Фив. Первые солнечные лучи озарили западные утёсы на противоположном берегу реки; воздух был ясен и чист, пальмы тихонько шелестели. Улицы были почти так же пусты, как и двор храма, но порой на глаза Ненни попадались крестьяне, спешившие к рынкам с полными корзинами на головах. Тут и там распахивались Двери, из каких-то закоулков появлялись женщины; было видно, как город оживает после ночного сна.
«В каких тёмных безднах странствовали их Ка этой ночью? — размышлял Ненни, позабыв, что твёрдо решил ни о чём не думать. — Каким образом им удаётся так легко и в то же время строго и непреклонно призывать их обратно в момент пробуждения, и почему моё Ка постоянно задерживается в каких-то других местах? Почему я не только ничего не знаю о том, где оно странствует или пребывает, но даже не помню своих снов?»
Он нахмурил брови, пытаясь извлечь хоть что-нибудь из той тьмы, в которой Пребывал, когда ощутил возвращение своей души. Безуспешно. Лишь ощущение чего-то вращающегося, видение колеса со сверкающими спицами, затем лёгкое головокружение и чувство возвращения к нормальному состоянию. После этого к нему постепенно пришло чувство времени и пространства, а затем и телесные ощущения. Могло ли это нечто, напоминающее колесо, быть Ка, если люди в течение тысячи лет изображали его в виде человека, своего неясного подобия? Или человека в нём усмотрели из-за бешеного мелькания подобия спиц и очертания обода, а всё это на самом деле было одной лишь скоростью движения? Что в таком случае было его сущностью, что же сверкало?
