Гюг Вестбери - Актея. Последние римляне
— Ты смеешься надо мной, госпожа, — отвечал он.
— Я не смеюсь над тобой, Тит, — возразила она. — Но куда ты собираешься идти?
— В цирк с Цезарем.
С минуту Поппея молча смотрела на него, потом воскликнула серьезным тоном:
— Обещай мне не ходить сегодня в цирк.
— Я не могу этого обещать, — отвечал он.
— Обещай, обещай, — повторила она настойчиво, — и, может быть, сегодня же вечером я буду в состоянии потребовать от тебя поцелуя, о котором говорила.
Он подумал, что она забавляется, и вышел из комнаты со словами:
— Я воин Цезаря и повинуюсь ему.
Бешенство мелькнуло на лице Поппеи подобно черной тени; она ударила кулаком по ложу. Она по-прежнему сидела спиной к соседней комнате и вновь не заметила, что занавеска зашевелилась.
Выйдя на лестницу, Тит наткнулся на Нерона. Император был бледен, углы его рта подергивались, и глаза светились недобрым светом. Молодой центурион хорошо знавший его, заметил эти признаки, предвещавшие — припадок бешенства.
Тем не менее он был более чем обыкновенно спокоен и ласков.
— А, мой центурион! — воскликнул он, когда Тит почти наткнулся на него.
Эти слова прозвучали точно эхо и только увеличили смущение Тита. По-видимому, Нерон не заметил этого и, положив руку на плечо центуриона, пошел с ним в коридор.
— Ты был у императрицы? — спросил он.
Центурион кивнул.
— Вы, вероятно, говорили о беспорядках во дворце? Какие-то негодяи забрались ночью в большую беседку озера. Поппея велела тебе исследовать это дело?
Тит молчал.
— Или, быть может, — продолжал Нерон, — она говорила о моей безопасности, просила тебя охранять меня на пути в цирк?
— Императрица говорила о цирке, — пробормотал Тит.
Нерон лукаво, но ласково взглянул на него и неожиданно спросил:
— Как ты думаешь, любит меня римский народ?
Тит уклонился от прямого ответа, но довольно неловко.
— Я воин, — сказал он, — и мало знаю о народе.
— Наивный малый, — засмеялся Нерон, — вот Сенека, так тот бы ответил: «Любовь черни в глазах мудреца то же, что ветер, который бывает теплым, когда дует с юга, и холодным, когда дует с востока». Или: «Тот, кто заслужил одобрение собственной совести, не обращает внимания на одобрение других».
Тит благоразумно промолчал.
Минуту спустя Нерон воскликнул тем же насмешливым тоном:
— А все-таки сказать, что у Цезаря нет ни единого друга в целом мире, — это слишком!
Несмотря на свое самообладание, Тит вздрогнул, и Нерон, опиравшийся на его плечо, не мог не заметить этого… Он пробормотал что-то в ответ, а император продолжал:
— Ты, например, друг и воин Цезаря.
Тит ничего не ответил, а Нерон продолжал холодным тоном:
— …Друг и воин Цезаря, и ни предложение императорской власти сегодня вечером, ни поцелуй царицы любви не могли поколебать твою преданность.
Тит собрался с духом и спросил:
— Ты слышал…
— Боги, — перебил император, — нетрудно слышать и даже видеть сквозь шелковую занавеску.
По-видимому, изумление молодого человека крайне забавляло Нерона.
— Я не видел и не слышал ничего, что могло бы поколебать доверие Цезаря к его другу. Неужели ты не понимаешь, что это была шутка? Поппея очень тщеславна и всегда говорит, что в Риме нет человека, который бы мог устоять перед нею. Я предложил ей этот опыт над тобой. Поппея отлично разыграла свою роль и получила тяжелый удар, да, тяжелый удар, — повторил он почти свирепо, — Однако она хорошо играет, и ее шутки можно принять иногда всерьез. Для меня было немалым испытанием видеть, как она обнимала твою шею, но ведь мы с тобой философы, а?
Тит не знал, правду ли говорит император или нет, потому что в его голосе звучали сквозь дикую веселость угрожающие ноты. Но Тит чувствовал, что расположение Нерона к нему не поколебалось; что же касается Поппеи, то он был очень доволен, что она и ее супруг сведут счеты между собой.
— Если бы я был убит по дороге в цирк, — сказал Нерон, очевидно, намекая на что-то, — как ты думаешь, кто был бы выбран римским императором?
Тит отвечал, что не знает этого.
— Может быть, ты сам поселился бы в Золотом доме и наследовал любовь Поппеи Сабины, — продолжал император, пристально глядя на него.
— Цезарь шутит, — спокойно отвечал молодой человек.
— Ну, так Сенека?
— Сенека скорее согласится прожить неделю среди своих книг, в обществе Паулины, чем пятьдесят лет во дворце правителем мира.
— Твоя правда, — пробормотал Нерон. — Сенеке приятнее было бы написать оду, достойную Горация, чем завоевать Галлию. Но что ты скажешь о Кае Пизоне?
— Пизон — император! — с изумлением воскликнул Тит. — В тот день, когда в Риме воцарится такой предатель и бездельник, как Пизон, слава и могущество Рима погибнут.
— Верно, мой добрый друг! — воскликнул Нерон. — Итак, Пизон не будет императором. Рим смеется надо мной, потому что я артист. Однако же я не дурак; я слышу шутки, вижу улыбки и гримасы тех, которые аплодируют мне и венчают меня лаврами. Но в моем сердце есть капля крови Юлия, а в моей голове частица мудрости Сенеки, и я не позволю одурачить себя какому-нибудь Пизону.
Лицо Тита выражало полнейшее недоумение.
— Как! — воскликнул Нерон с горьким смехом. — Ты ничего не знаешь об этом? Итак, кроме меня, в Риме есть еще человек, не участвующий в заговоре. Кай Пизон и Субрий Флавий, один из ваших преторианских трибунов, намерены произвести переворот сегодня. Когда я буду подниматься по ступеням цирка, один из заговорщиков бросится передо мной на колени и повалит меня, а Флавий пронзит меня Мечом, а ваш достойный начальник, Фений Руф, предложит войскам провозгласить императором Пизона. Милый план, не правда ли? Теперь слушай: возьми отряд моих телохранителей, арестуй и приведи сюда Флавия и женщину, которую зовут Эпихарида, из дома по Фламиниевой дороге, знаешь? Не теряй времени, и мы еще поспеем в цирк.
— А Пизон? — спросил Тит.
— Пизон? О, я пошлю за ним Руфа.
Заметив удивление центуриона, он прибавил:
— Поверь мне, я знаю этого достойного воина. Он будет нам очень полезен.
Тит поспешил исполнить его приказание, а император пошел к Поппее. Она лежала в той же позе, что и раньше; и, увидев его, воскликнула с кокетливым нетерпением:
— Наконец-то ты пришел? Я дожидаюсь тебя больше часа.
Нерон обнял ее и прижал к груди с почти безумной страстью.
— О, Поппея, Поппея! — воскликнул он. — Довольно! Довольно!
— Медведь! — сказала она, когда он выпустил ее. — Посмотри, ты разорвал мою накидку. Теперь я ношу этот пурпур по праву сана, но когда-то носила его по праву красоты.
Она напомнила ему о банкете у Отона, когда она дразнила его своим пурпурным платьем.
— Теперь, царица любви, — заметил он, — ты носишь этот пурпур как по праву красоты, так и по праву сана.
— О, — сказала она, — ты просто льстец; скажи мне разве я не становлюсь старой и безобразной?
Он отвечал ей поцелуем.
Поппея засмеялась своим загадочным, бархатным смехом:
— Ты очень ласков сегодня, Цезарь, очень ласков с бедной старухой!
Она была года на два или на три старше его и в полном расцвете красоты; но ей нравилось иногда напускать на себя материнский вид, который очень забавлял Нерона.
— Я всегда ласков с тобой, Поппея, — сказал он почти грустно.
Лицо Поппеи приняло торжествующее выражение; она ничего не отвечала и молча играла веером. Нерон тоже молчал; он сидел рядом с ней и, взяв ее руку, открывал и закрывал ее пальцы, целуя их розовые ногти.
Поппея неожиданно засмеялась:
— Ты точно мальчик, в первый раз влюбившийся.
— Позволь мне всегда оставаться таким, Поппея, — сказал он.
— Нет! — отвечала она резко. — Вот и сегодня ты проленился целое утро, а ведь тебе нужно идти в цирк.
— Ты пойдешь со мной? — спросил он.
Поппея встала и лениво потянулась.
— Нет, — сказала она, — мне лень да и спать хочется; шум цирка расстроит меня. Ты должен идти один, Цезарь.
— Так лучше я останусь с тобой, царица любви.
— Полно! — сказала она. — Народ ожидает тебя, и Спицилл готовится убить своего противника.
Она смотрела в зеркало и не замечала, что его лицо искажалось страшными судорогами.
— Так мне нельзя остаться с тобой?
— Нет! — ответила она шутливо.
— Нет?
— Нет!
Глаза Нерона расширились, вены на лбу вздулись, рот открылся; он задыхался и дрожал всем телом, Она с улыбкой взглянула на него, увидела его лицо и вскрикнула от ужаса.
Демон, боровшийся в нем с любовью, одолел его.
— Гнусная тварь! — прохрипел он и, схватив ее, ее, носившую в своей утробе его нерожденного ребенка, ударил о стену и бросил бесчувственную на мраморный пол.
