Виктор Поротников - Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли
Пленница сказала, что мастер Лу Юнь должен находиться в стане хана Бури, так как его дочь – ханская наложница. К тому же хан Бури очень дорожит Лу Юнем и не расстанется с ним ни за какие богатства. Из всех чингизидов в орде Бату-хана такой знаток по изготовлению негасимого огня имеется только у хана Бури. По этой причине Бату-хан вынужден считаться с Бури и даже в чем-то уступать ему при дележе добычи. Мастер Ло Гань находится на попечении у Гуюк-хана, и даже юрта его всегда стоит рядом с ханской юртой.
Затем Уки описала внешнее убранство юрт хана Бури и Гуюк-хана, а также убранство и цвет юрт, принадлежащих китайским мастерам.
– Ну вот, други мои, – обратился к воеводам Юрий Игоревич, позволив Шестаку и его невольнице уйти с военного совета, – теперь нам многое ведомо. Осталось только расспросить тех русичей, что побывали в плену у мунгалов, в каком из татарских становищ под Рязанью они видели шатры, только что описанные нам басурманкой Уки. При вылазке нам надлежит нацелиться именно на эти становища, дабы добраться не токмо до камнеметов татарских, но и до мастеров-китайцев, от коих и исходит главное зло для нашего града. Против сабель и стрел татарских мы еще устоим, но против негасимого огня нам не выстоять. А посему, други мои, на вылазку идти все равно придется!
* * *К полуночи южная стена Рязани превратилась в груду обгорелых развалин; восточная стена выгорела наполовину.
От пепелища исходил такой сильный жар, что взойти на крепостные валы было невозможно. Растаявший снег стек множеством ручьев в ров и в Черную речку. На валах обнажилась желтая пожухлая трава.
Несколько сотен татарских воинов попытались было под покровом ночи проникнуть в Рязань с южной стороны. Едва татары ступили на лед Черной речки, раздался треск и длинные трещины избороздили подтаявший ледяной панцирь на реке. Местами ледяной покров прогибался под тяжестью вооруженных людей, местами татары проваливались в черные полыньи. Пеший татарский отряд спешно повернул назад.
В Рязани всю ночь стучали топоры – это шла работа по возведению частокола у восточного и южного валов.
Юрий Игоревич за ночь не сомкнул глаз, распоряжаясь, где ставить бревенчатые башни, где возводить высокий тын, где городить частокол пониже, где устраивать проходы в частоколе для выхода к валам. Все дома, стоявшие поблизости от валов, по приказу князя облили водой, чтобы ледяная корка предохраняла жилища рязанцев от возгорания. Поливали водой из колодцев и вновь возведенный частокол. Этим были заняты в основном женщины и дети.
Несколько десятков холопов, которым дали вольную, долбили кирками и заступами песчаный откос на Соколиной горе близ княжеских теремов. Добытый таким образом песок вперемешку с мерзлыми комьями глины подвозили на санях к валам и насыпали там большими кучами на всем пространстве, куда могли долетать горшки с зажигательной смесью и огнедышащие «драконьи головы».
За два часа до рассвета татары ринулись на штурм южного вала Рязани. Враги преодолели ров, наполненный жидкой кашей из полурастаявшего снега и воды, бросая в это месиво тонкие бревна и длинные жерди. На вершине вала среди обгорелых бревен плотной шеренгой стояли русичи, закрывшись красными продолговатыми щитами.
Выгоревший большой участок стены вселял в татар уверенность, что Рязань обречена, что эти несколько сотен русских ратников, вставших у них на пути, есть последняя преграда перед желанным грабежом города. Идя на этот приступ, воины Батыя прихватили с собой веревки, чтобы вязать пленниц, многие взяли и кожаные мешки для ценных изделий из золота, серебра и самоцветов.
Однако сеча на южном валу показала татарам, что опрокинуть русичей с ходу им не удастся. Рязанцы подпускали врагов на самое близкое расстояние и расстреливали их из луков, забрасывали дротиками и камнями. Сверху на татар падали обломки обгорелых бревен и досок, горшки с песком, снятые с петель двери, корзины, набитые мусором и щебнем… Не прошло и часа яростной битвы, а уже весь внешний склон южного вала окрасился кровью убитых и покалеченных татар, которые скатывались в ров и лежали там грудами поверх вдавленных в снеговую жижу жердей и бревен. Идущие на приступ все новые сотни татар были вынуждены топтать ногами своих же мертвецов.
Татарские лучники, находясь в отдалении от вала, засыпали стрелами защитников Рязани. Если какой-то рязанец падал, сраженный насмерть стрелой, на его место вставал другой ратник из второй воинской шеренги, стоящей у внутреннего склона вала.
С восходом солнца полчища татар отхлынули прочь, унося своих убитых и раненых.
Мирошка Кукольник кое-как добрался до своего дома на негнущихся от усталости ногах. Все тело его ныло от полученных в сече ушибов и ссадин. Мирошка шатался из стороны в сторону, измотанный до предела тяжкими ночными трудами, когда ему приходилось на себе волочить тяжелые бревна, оттаскивать от пожарища убитых и раненых соратников, долбить мерзлую землю для установки прочного тына с башенками. В сражении на валу Мирошка дважды оказывался на волосок от смерти, но оба раза его выручали княжеские гридни, сражавшиеся бок о бок с ним.
Оказавшись дома, Мирошка бросил на пол тяжелый щит и окровавленный топор, затем снял с себя полушубок и кольчугу.
На шум из своей светлицы выбежала Пребрана в одной исподней сорочице до пят и с распущенными по плечам волосами. Спросонья она выглядела смятенной и испуганной. Ее светлые синие очи при виде измученного отца наполнились слезами сострадания.
– Тятенька… – пролепетала Пребрана, прижав руки к груди. – Я так рада, что ты жив! А матушка побежала тебя искать. Мы с ней почти всю ночь не спали, копали могилы для наших погибших ратников. Так умаялись, что просто на ногах еле держались!
Сидевший за столом Мирошка жадно ел холодную гречневую кашу из глиняного горшка, постукивая об его широкую горловину деревянной ложкой. Рядом на столе стоял его помятый шлем.
– Давай я перевяжу твои раны, тятенька, – сказала Пребрана, доставая с полки скатку чистого льняного полотна. – На тебе же живого места нету!
– Успеется! – промолвил Мирошка с набитым ртом.
Съев всю кашу, Мирошка одним махом опорожнил большой жбан квасу.
– Тятенька, правду ли молвят люди, будто вчера татары пускали на Рязань летучих огнедышащих драконов? – спросила Пребрана, присев на скамью у печи.
– Истинная правда, доченька, – устало и как-то равнодушно ответил Мирошка. – От тех огнедышащих драконов южная стена сгорела дотла, да еще выгорели три башни и прясла между ними на восточной стене, как раз между Исадскими и Пронскими воротами. Страшно вспомнить, что вчерась творилось! Много ратников было покалечено дьявольскими искрами и шипами, многие сгорели заживо в башнях. Кузнецу Радонегу у меня на глазах мелкими камнями полголовы снесло. Рядом с Аникеем разбился большой горшок с негасимым огнем, так он вспыхнул бедняга, как свечка! Изжарился в пламени в несколько мгновений!..
Мирошка перекрестился на образа в красном углу и вдруг стал валиться прямо на пол.
Пребрана бросилась к отцу, но не успела его поддержать. Она решила, что отец умер, и залилась слезами, сидя на полу подле распростертого бесчувственного Мирошки.
Вернувшаяся домой Васса застала дочь в таком виде.
Васса перевернула супруга на спину, нащупав жилку-живицу у него на шее.
– Не реви, глупая, – сказала Васса дочери. – Жив твой батюшка. Спит он. Умаялся бедолага!
Однако Пребрана продолжала рыдать, размазывая слезы по лицу.
– Что с тобой? – Васса силой усадила дочь на стул и подала ей платье. – Оденься лучше! Скоро опять могилы рыть пойдем.
– Аникей в огне сгорел, – сквозь слезы выдавила из себя Пребрана, – и отец Стояны убит камнями, прилетевшими с неба в хвостатом шаре. Как об этом сказать Стояне и Устинье?
– А никак не говори! – сердито ответила Васса. – Пусть Устинья думает, что брат ее живой и где-то среди ратников находится. И Стояна пусть так же думает об отце своем. Смертей ныне и так с избытком! Слез не хватит, чтобы всех павших оплакать.
Глава пятая. Последние дни Рязани
Все утро близ старой бревенчатой Вознесенской церкви женщины хоронили павших воинов.
Убитых подвозили на санях и выгружали прямо на подталый грязный снег, который тут же пропитывался еще не остывшей человеческой кровью. Занятые этим делом мужики и боярские челядинцы были деловиты и невозмутимы, будто под руками у них находились не человеческие останки, а мешки с различной кладью. Некоторые тела были так обезображены, что даже близкие люди не всегда опознавали в них сына, мужа или брата.
Гробов не хватало, поэтому мертвецов погребали завернутыми в холст или рогожу.
Священники наскоро читали заупокойные псалмы над чернеющими среди белого снега ямами и торопливо уходили. Они спешили к погосту возле Борисоглебского храма, где в это утро тоже хоронили павших рязанцев.
