Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2
Легкое облачко на миг затуманило взгляд Богуна. Откуда и иезуит и шляхтич знают о его женитьбе? Почему это интересует их? Еще по дороге, едучи в Меджибож, он думал об этом. Но не для того прискакал он сюда среди ночи, чтобы выяснять, откуда шляхтич, иезуит и все прочие черти из их шляхетского логова знают, как он живет.
Богун догадывался о той жестокой борьбе, какая совершалась сейчас в сердце Олекшича, и не торопил его, как бы давая время подумать. Но был уверен — Олекшич поедет с ним.
— Ну, ваша милость, не будем терять время.
Богун решительно шагпул к двери, и Олекшич, точпо испугавшись, что Богун может уйти, схватил его за руку.
— Прошу, ваша милость, обождите. Неужели нельзя здесь переговорить? Ведь и в грамотах обо всем благожелательно отписано… Вы теперь знаете, о чем речь. Ведь и монах Себастиан вам кое-что сообщил.
— Пан Олекшич, вы отлично понимаете, что значит это как для меня, так и для Речи Посполитой. Не будем терять время, я ни могу здесь долго задерживаться…
«Что ж, пожалуй, он прав, — подумал Олекшич. — Я понимаю: он не хочет, чтобы его кто-нибудь увидал в местечке днем. Но неужели же нельзя ему сказать о своем решении здесь? И где же монах Себастиан? Где слуга его? А впрочем, пес с ними; если здесь полковник Иван Богун, это больше значит. Теперь можпо считать, что Киевское воеводство у меня в кармане».
Олекшич повеселел.
— Я еду с вами, пан полковник, — решительно проговорил он, застегивая кунтуш, и вышел вслед за Богуном из корчмы.
…Садясь на коня, Олекшич сказал ротмистру Заборовскому:
— Через час вернусь. Прошу быть наготове, мы выступаем отсюда.
Богун легко вскочил в седло и поехал рядом с Олекшичем.
Ротмистр поглядел вслед всадникам, сплюнул и пошел в корчму. «Должно быть, добрые вести», — подумал он, сел за стол и потребовал от корчмаря в грязном кафтане горелки и жареного каплуна.
— Что касается горелки, то я могу предложить вельможному пану самую лучшую, — сказал корчмарь, почтительно кланяясь ротмистру, однако именно на таком расстоянии, которое спасало его от длинных рук и увесистых кулаков Заборовского, — но каплунов, ваша милость, нету.
— Сто дьяволов тебе в печенку, вонючий корчмарь! — закричал ротмистр, чуть не лопаясь от злости. — Ведь еще вчера с вечера я приказал достать каплуна!
— Пусть вельможный пан не гневается, — корчмарь отскочил к порогу, — по негде достать каплуна. Вокруг рыщут казачьи разъезды Богуна, и никто не хочет ради курицы или паршивого петуха рисковать головой…
«Это правда, — подумал Заборовский, — можно выпить горелки, не лакомясь жареным каплуном, лишь бы голова была цела. Не очень приятно встретиться в поле с таким казаком, как вот этот, прибывший к Олекшичу».
Ротмистр махнул рукой, выпил кварту горелки, услужливо поданную корчмарем, и принялся жевать кусок мяса, напоминавший по своему вкусу лошадиный хвост.
— И все из-за этого схизматика Хмельницкого! — раздраженно бормотал ротмистр. — Матка бозка! Пора с ним расквитаться…
Заборовский, сопя, рвал зубами мясо, подавляя в себе едкую злобу.
23
Явдоха Терновая, мать сотника Мартына Тернового, возвращалась на родину. Плакала, прощаясь с добрыми людьми — Марфой и ее мужем Ефремом. Благодарила за ласку, за хлеб-соль, который, вопреки тому, что говорят люди — будто когда чужой хлеб, то горький, — был для нее сладок. Уговаривали ее: «Не надо торопиться, еще есть время. Вот после пасхи потеплеет, тогда отправишься». Но как проведала от мимоезжих гетманских гонцов, заночевавших у Ефрема, что в Переяславе состоялась Рада, уже не сиделось спокойно и не лежалось Явдохе. Сердце рвалось на Украину, в Байгород, хотя временами думала: от того Байгорода, пожалуй, мало что осталось.
Пускай тяготы и горе навсегда избороздили морщинами лоб, погасили смех в когда-то огнистых глазах, согнули стройные плечи, посеребрили голову, пригнули ее ниже к земле, точно приказали глядеть только вниз, только себе под ноги, чтобы и солнце не видеть, — но исполнилось то, о чем молила бога долгими зимними ночами:
— Только бы Мартына живым застать! Господи, последнюю мою надежду не отымай!
И старуха Терновая посылала свои благословения в Чигирин гетману Хмелю, который от поспольства не отступился, не поддался королю, не пошел служить султану, а стал с русскими людьми на вечный союз, под руку царя Московского. Ведь не только гетманские гонцы, мчавшиеся в Москву, — купцы проезжие то же самое рассказывали.
Хоть и старая и немощная, но решила не ожидать, пока Мартын заберет, а идти сама. Тут еще оказия подвернулась — ехал обоз купеческий через Дубровку на Чигирин. Соль везли. Остановились у колодца коней напоить, как раз когда Явдоха воду брала, разговорились, а тогда она взмолилась доброму человеку:
— Довезите и меня на Украину…
Сбиваясь и путаясь от волнения, рассказала о себе. Русские люди выслушали внимательно и сочувственно. А один из них сказал:
— Ладно, матушка, собирайся, повезем тебя в Чигири», а там уж сына своего быстро разыщешь, коли он при гетмане Хмельницком служит…
До самых саней проводили Явдоху Марфа и Ефрем. Просили купца, низко в ноги ему кланялись:
— Довези, добрый человек, не обидь… От татар старуха натерпелась, польские шляхтичи мужа на колу замучили, сын в войске Хмельницкого, добрый казак, — окажите милость старой женщине.
Купец расчувствовался. Как можно обидеть!
— Садись, садись, бабка! Довезем и покормим в дороге. Вот мы тоже на твою землю, в города ваши, соль везем. Приезжали на Москву послы ваши, сказывали — второй год, как соль дороже перца стала, шляхта из польской земли не дает возить. А оттого, что соли нет, хворь разная нападает на людей.
— Без соли и чарка не чарка, — пошутил возчик, здоровенный мужик в тулупе.
— У тебя только чарка на уме! — рассердился купец. — Садись, бабка, — помог он Явдохе уместиться в санях.
Ефрем, Марфа, соседи долго еще стояли у колодца. Смотрели вслед купецкому обозу, который увез с собой Явдоху Терновую.
О чем только не вспомнишь и дальней дороге, возвращаясь в родные края! Какие только мысли не придут в голову! Закроешь глаза, а перед тобою все, что минуло, все, что бурей пронеслось, отгрохотало, как грозовая ночь, — и даже то, что в памяти поросло бурьяном повседневных забот, и это вынырнет и взволнует сердце. Но что только ни всплывет в памяти, о чем только ни подумает, а слышит Явдоха предсмертный вопль своего Максима, как звал он Мартына, видит она страшные лица жолнеров папа Корецкого, слышит их злой смех и невольно спрашивает сама себя: «Неужто больше такого не будет? Неужто шляхта не будет уже больше вытягивать жилы из несчастных посполитых?»
Весна встречала старуху Терновую на родной земле теплыми ветрами, журавлиным клином в глубокой вышине чистого неба, веселым журчаньем талых вод.
В городах и селах, которые проезжала, видела Явдоха радостные лица людей: хлопотали возле своих домов мещане, ладили во дворах сохи посполитые, над трубами кудрявился дым. В хатах, где приходилось ночевать, встречали радушно, рассказывали такое, что, слушая, только радостные слезы вытирала Явдоха концами платка. Может, и вправду никогда уже не будет под польскою шляхтою родная земля? Все толковали про войну, но в словах не было той тревоги, как прежде, когда из году в год каждую весну приходилось идти на битву, защищая родной кров.
От русского села Дубровки до Чигирина путь не близкий. Спасибо добрым людям, довезли Явдоху до Чигирина. Как увидела над Тясмином выкрашенные синим стены собора Успения, золотой крест на соборном округлом куполе, сердце забилось так, что дух захватило.
Благодарила доброго человека Явдоха как могла, хотела все десять злотых, что сберегла еще от денег, какие Мартын оставил, купцу дать, но тот не взял, руками замахал:
— Не нужно, матушка! Не татарин я, а русский человек. А вот ежели когда-нибудь в твой Байгород попаду — ведь куда только не занесет судьба торгового человека! — тогда добрым борщом меня накормишь и крепким медом угостишь…
Пустилась Явдоха искать Мартына.
Чигирин — не село, городок шумный. Люди верхами и пешком торопятся, должно быть, по важным делам, по улицам лошади везут телеги и кареты, забрызганные грязью, — видать, прибыли издалека. Проехал шестерней рыдван, повез какого-то вельможного, потому что за ним несколько казаков, заломив набекрень шапки, скакали на резвых копях.
Явдоха шла медленно, ей хоть и не терпелось поскорее узнать, где Мартын, что с ним, но, точно боясь услыхать худое, не осмеливалась расспрашивать встречных, как найти полковника или городового атамана.
Остановилась у кузницы. Заглянула в раскрытую дверь. Голые по пояс кузнецы лихо ударяли молотами. Явдоха пригляделась. Что куют? Пики! Сжалось сердце, словно беду почуяло.
