Далия Трускиновская - Сиамский ангел
— «Легкие» и «тяжелые» — это все брехня. Все зависит от того, сколько времени наркотик держится в организме. Чем дольше — тем он опаснее. Скажем, если накуриться марихуаны, она из тебя дней пять будет выходить, все получается как бы незаметно. А если примешь опиаты — они выходят быстро, но со скандалом.
— Бедный Федька… — вдруг сказала она. — Господи, за что ему это?
Она про Аську или про стихи? Или про все сразу, включая неуправляемость? Этого Марек так и не понял. Наверное, нужно было спросить. Но вопрос задала она:
— Как ты думаешь, долго ему там мучиться?
С ней что-то не так, удивился Марек, у нее — не тот голос и не те интонации. Это не она, это совсем другая женщина, испуганная и утратившая решимость. Она была способна в одиночку все и за всех решить, а эта — эта ждала помощи. Но какой?
Марек посмотрел ей в лицо, снизу вверх, чуть-чуть придвинулся — так, что мог коснуться подбородком ее коленей.
На ней были старые босоножки, уже нажившие свой запах. Он ощутил этот запах и замер. Дальше придвигаться он уже не мог.
— Он большой и здоровый, ему придется дольше страдать, чем какому-нибудь дистрофику.
— Сколько? Сутки?
— Откуда я знаю, чего он сожрал! — тут Марек ощутил злость, даже не совсем злость в полном объеме, а что-то похожее, замешанное на сильном чисто физическом раздражении. Раньше он и не подозревал, что ее может сопровождать такой запах… раньше он не оказывался так близко…
Она помолчала. А когда заговорила — голос был уже обычный.
— Ладно. Иди домой, теоретик.
— А ты?
— Я еще немного тут посижу.
И это придумала она — она, постоянно костерившая Федьку в хвост и в гриву! Придумала сидеть на темной лестнице в ожидании звонка от человека, которого сама сто раз называла кретином и идиотом. На случай — а вдруг он еще раз испугается? И позволит себе помочь?
Марек встал. Он понимал, что уходить сейчас — самоубийство, но чувствовал себя тем самым осужденным, которого помиловали на эшафоте.
Он спустился на две ступеньки. Постоял. Спустился еще на одну.
В самом деле, у нее же одноклассница в той частной клинике. Если что — она вызовет бригаду, или как это там у них называется. Теоретически — бригада.
Теоретик.
Ну, значит, теоретик.
А практики пусть сидят ночью на чужих лестницах.
— Да ты иди, иди. Мне нужно кое о чем как следует подумать.
Она смягчила интонацию, она предложила красивый уход — в самом деле, нехорошо навязывать свое общество женщине, которая нуждается в уединении и тишине.
Он спустился еще на две ступеньки.
И на три.
Соблюдая тишину.
* * *В отдел он пришел первым. Сел к компьютеру, включил, задумался, глядя, как машина докладывает о состоянии своих внутренностей. И зазевался.
Когда он вернулся в реальность, на мониторе было очередное дурацкое предложение, сформулированное по-английски: нажать кнопку «F1» и еще что-то этакое проделать. Локальные сети опять барахлили. Надо было ругаться с компьютерным цехом.
Марек пошел по коридору, здороваясь словесно и просто кивая. Из дверей выглянула Наташа Стригольникова.
— Марик! Вам от Зильбермана привет!
Марек так и встал.
Он понимал, что уже должно прийти известие о похоронах, уже пора скидываться на венок. В душе он уже побывал на этих похоронах, уже простился, что еще за приветы?..
— Как он там? — хрипло спросил Марек.
— Выкарабкивается!
И тут Марек вспомнил то, чего вспоминать не следовало. У него были в жизни случаи, подлежащие истреблению из биографии, и бегство из больничного комплекса он уже отправил в небытие. И вот оказалось, что бегство все-таки было, что Оксана обязательно рассказала о нем зоологическим теткам. Недаром же она в последние дни как-то стремительно проскакивает мимо по коридору. Да, рассказала. В курилке. И тетки пальцами у висков покрутили.
Ничего, все к лучшему. Больше никто на конторского сумасшедшего не станет устраивать облав и засад.
Скоро Зильберман вернется, и опять можно будет затевать долгие разговоры за чашкой кофе о всяких интересных вещах. И даже пойти наконец за трубкой — тем более, что гонорар еще не потрачен.
Хорошо, наверное, сидеть с трубкой, хорошо о ней заботиться, чистить ее, протирать ее, доставать из футляра и укладывать в футляр. Вот у старого хрена как это все ловко и вкусно получается…
— Мы к нему ездили, отвезли овощной сок, творожок с рынка, а вот апельсины врач запретил, — продолжала Стригольникова. — Сок я сама делала, так что сердце его отпустило, завтра печенку повезем.
— Ка… какую печенку? — спросил потрясенный Марек. Вылезло из памяти чудище — воспоминание о какой-то страшной истории про незаконную торговлю органами покойников.
— Телячью, Оксана сегодня с утра взяла на рынке. Мы попросили в баре, девочки ее в холодильник сунули. Вообще нужно бы на всю контору иметь хоть один холодильник. А то купишь продукты, а теперь лето…
Она еще что-то лепетала, толстая тетка в тонкой трикотажной маечке, красной — светофорно красной, облепившей старую грудь и большой старый живот, в коротких брючках, облепивших старые ноги. Делать им больше нечего, подумал Марек, зоологическим теткам мало бессмысленных скотов, они себе новую игрушку нашли — Зильбермана! Ему-то каково слушать всю эту бессвязную чушь про печенку?!
И Оксана будет точно такой же. Никому не нужной и безнадежно зоологической теткой. Сейчас у нее одна сиамочка, через десять лет она разведет стаю вонючих кошек…
Тем не менее Марек задал из вежливости какой-то тупой вопрос и получил соответствующий ответ.
— Да, кстати! — Стригольникова вдруг изобразила отчаянную радость. — Скидываемся!
— На что?
— Как это — на что? У Оксаны через полторы недели уже свадьба!
— Впервые слышу… — пробормотал Марек.
Руки невольно сцепились в замок, и пальцы принялись шевелиться. Сами, создавая некую дерганую хореографию. Глаза были притянуты и зачарованы ею.
Ну да, Оксана и должна была выйти замуж. За такого высокого, крупного, круглорожего, в пиджаке, насквозь понятного и… и… какого, черт, еще? Еще какого-то, полностью ей соответствующего! И всю жизнь она будет теперь каждый день утром опаздывать в контору, а вечером опаздывать кормить мужа и свою ненаглядную сиамочку!
Отстегнув сколько надо, Марек вернулся в кабинет. И тут же зазвонил городской телефон, к которому Марек теперь испытывал даже нежность — он не канканировал, не поздравлял с Рождеством, не ошарашивал маршем Мендельсона, не заставлял опознавать киношные мелодии, он просто и честно звонил — дзин-н-н-нь! дзин-н-н-н-нь!
— Мариана можно? — потребовал девичий голосок.
— Мариан слушает.
— Мне ваш телефон Защеринская дала, Ольга Петровна.
Марек охнул — ведь старуха все еще тащит на себе древнее литобъединение, тусовку начинающих поэтов, которые так и седеют, так и на пенсию выходят, состоя в начинающих и пользуясь положенной члену литобъединения привилегией: раз в год публиковать одно стихотворение в подборке, которую готовит вечерняя газета, как бишь ее… а она вообще-то жива?..
Поскольку Марек не подавал заявления об уходе, Защеринская, очевидно, до сих пор считала его действительным членом тусовки.
— Я слушаю, — повторил потрясенный Марек.
— Мы нашли спонсора и собираем альманах! — в голоске было бесстыжее торжество. — Хотим сделать солидно, страниц на триста, будут и проза, и стихи, и критика, и даже эссе!
Марек хотел спросить, кому это нужно и не собираются ли они раздавать этот альманах бесплатно в пригородных электричках. И надо было вовремя спросить, потому что голосок увлекся бы полемикой и забыл бы о главном: поклянчить у Марека новых стихов, подборочку строк на полтораста.
Новых у него не было.
А когда он отбрехался тем, что принципиально не участвует в альманахах, когда положил трубку, то вдруг вспомнил строчки на обоях, которые провожали его в сон и встречали утром заместо рассветных лучей.
Это не старший, подумал Марек, даже и спрашивать незачем. Он никогда не мог двух строчек срифмовать… впрочем, там ведь и не было рифмы… Заклеить, заклеить газетой, к чертовой бабушке!
Он стал шарить по столу — где-то был патрончик с клеем в виде свечки, позаимствованный у соседей из шестого кабинета. А когда позаимствованный? А хрен его знает, давно…
Зильберман какие-то вырезки газетные хотел в блокнотик свой прилепить.
Старенький такой блокнотик, в натуральной кожаной обложке с золотым крейсером «Аврора». И что у него там, кроме вырезок? Телефоны? Давно уже мертвые телефоны, да. Это — обязательно.
Наверное, уж теперь-то он точно соберется и поедет доживать на землю предков, туда, где за ним присмотрят дети и внуки, а не зоологические тетки. Так будет лучше всего. И для него, и вообще для всех. Контора поможет собраться в дорогу.
