Иван Родионов - Жертвы вечернiя
«Неужели и ночью бой? — задавалъ себѣ вопросъ Юрочка. — Вѣдь раньше по ночамъ хоть не дрались. Господи, да когда же это кончится?».
И теперь, какъ и тогда въ Москвѣ, онъ не хотѣлъ довѣрять ни собственному слуху, ни безошибочнымъ догадкамъ, такъ тяжела была дѣйствительность.
Проворочавшись на перинѣ довольно долго и чувствуя, что отъ тоски и безпокойства ему не заснуть, Юрочка потихоньку одѣлся, досталъ прислоненные сбоку къ стѣнкѣ костыли и крадучась, чтобы не услышала спавшая въ сосѣдней комнатѣ сестра, вышелъ на крыльцо.
Хотя и безнадежно, но ему до страсти хотѣлось убѣдиться въ томъ, что вселившіе въ его сердце такую невыносимую, томительную тоску звуки не есть звуки боя, а какіе-то иные.
На крылечкѣ слышно было гораздо яснѣе.
Юрочка съ стѣсненнымъ сердцемъ, стараясь не стучать костылями, по ступенькамъ низкой скрипучей лесенки спустился въ дворъ.
Мѣсяцъ уже скрылся. Ночь была тихая, темная, звѣздная. Млечный путь широкой и длинной туманной полосою тянулся по небу, сверкая миріадами искръ.
Станица спала. Ни одинъ близкій звукъ не нарушалъ тишины. За то тѣмъ отчетливѣе доносились обезпокоившіе Юрочку звуки.
У юноши опустилось и еще больнѣе заныло сердце.
Походило на то, какъ будто тысячи не обычныхъ, а какихъ-то чудовищныхъ, невиданныхъ по своей громоздкости и тяжести тракторовъ или повозокъ съ желѣзными колесами гдѣ-то далеко во всю лошадиную прыть бѣшено мчались по звонкой каменной мостовой.
И лошади должны быть иныя, огромныя, желѣзныя, сказочныя.
И вотъ топотъ многотысячныхъ копытъ, и стукъ колесъ, и громыханіе телѣгъ слились въ одинъ сплошной, перекатный, грозный ревъ, гудъ, трескъ и шумъ. И вдругъ въ фонъ этихъ хаотическихъ и однотонныхъ звуковъ вплетутся новые, болѣе отчетливые, болѣе рѣзкіе, долбящіе звуки, застрочатъ-застрочатъ, захохочатъ, какъ дьяволы въ дремучемъ бору и неожиданно смолкнутъ, чтобы черезъ нѣкоторый промежутокъ времени снова застрочить и захохотать, а перекатный громъ, ревъ и трескъ ни на секунду не умолкаетъ, а продолжается.
То на фонѣ горячей ружейной перестрѣлки раздавались звуки пулеметной стрѣльбы.
Простоявъ въ дворѣ довольно долго и убѣдившись, что бой минутами хотя и ослабѣ-валъ, но каждый разъ вспыхивалъ съ новой, eщe болѣе бѣшеной силой, Юрочка съ тяже-лымъ вздохомъ повернулся, чтобы войти въ курень.
На лѣстницѣ, словно бродячая тѣнь, появилась хозяйка, босая, простоволосая, въ одной рубашкѣ и юбкѣ.
Она тоже вслушивалась въ звуки боя, была встревожена и безнадежно — печальна:
— Чуете, чуете! Ой, лыхо-жъ, лышечко. Не сдужають кадети. Ни. Нема сылы. А мово чоловика и хлопцивъ третій день нема. Какъ узялы, такъ и не вертается. Не вбилы-бы.
Юрочка прошелъ къ себѣ въ комнату, легъ въ постель, но спалъ дурно, проворочавшись до самаго утра.
XXXV.
Проснулся онъ поздно, потому что за ночь намучавшись сердцемъ, подъ утро крѣпко заснулъ.
Въ первый разъ послѣ смерти отца Юрочка видѣлъ его сегодня во снѣ.
Отецъ былъ съ иголочки одѣтъ, въ застегнутомъ на всѣ пуговицы сюртукѣ, въ черномъ пальто, въ перчаткахъ и шляпѣ, съ тростью въ рукѣ. Онъ былъ озабоченъ, куда-то спѣшилъ и настойчиво звалъ Юрочку съ собой.
Такимь упорнымъ и даже капризнымъ Юрочка никогда раньше не видѣлъ своего отца, и это открытіе какъ-то непріятно удивило его. Юрочка чувствовалъ, что ему непремѣнно надо идти съ отцомъ, что это путешествіе очень важно, но почему важно, онъ не зналъ и идти, ему до смерти не хотѣлось, однако онъ пошелъ, не могъ не пойти, иначе случится что-то худое и разсердится отецъ. Юрочка всѣми силами принуждалъ себя исполнить желаніе отца, но какъ ни спѣшилъ, не могъ поспѣвать за нимъ. Ноги не повиновались и какая-то посторонняя сила тянула его назадъ. А отецъ шелъ безостановочно скоро, какъ-то безшумно скользилъ, сердился на то, что Юрочка от ставалъ, знаками манилъ его къ себѣ и когда Юрочка съ неимовѣрными усиліями почти уже догналъ его, вдругъ неожиданно скрылся...
Юрочка былъ въ непріятномъ недоумѣніи и проснулся, измученный и потный, точно послѣ труднаго путешествія.
Екатерина Григорьевна принесла ему и тяжелораненому горячій чай, душистый медъ въ сотахъ, яйца, масло, теплый, бѣлый хлѣбъ и кипяченое молоко.
Юрочка наскоро умылся и принялся за завтракъ.
Только что видѣнный имъ сонъ не выходилъ у него изъ памяти и смущалъ его. Объяснить значеніе его онъ не могъ, но въ душѣ отъ этого сна у него остался слѣдъ какой-то тревоги, точно ожиданіе чего-то необычнаго и несчастливаго, что непремѣнно должно скоро случиться.
Сердце его ныло. Онъ не находилъ себѣ мѣста.
Передъ обѣдомъ возвратившаяся изъ санитарнаго отдела сестра принесла тревожную вѣсть о томъ, что сегодня утромъ Корниловъ раненъ. Но какъ, при какихъ обстоятельствахъ, произошло это горестное событіе, тяжелое или легкое раненіе, она ни у кого добиться не могла.
Горячевъ тяжелымъ, пытливымъ, страдальческимъ взглядомъ слѣдилъ за лицомъ сестры, когда она передавала то, что слышала.
Онъ какъ бы не довѣрялъ разсказчицѣ и хотѣлъ въ ея сердцѣ прочесть не то, что она говоритъ, а то, что знаетъ и скрываетъ.
Своимъ слабымъ, прерывистымъ голосомъ раненый задалъ сестрѣ нѣсколько вопросовъ по поводу слуховъ о раненіи командующаго.
Ея отвѣты, видимо, не удовлетворили Горячева.
Онъ, изнеможенный волненіемъ, глубже ушелъ головою въ подушки. Оживившееся за послѣдніе дни лицо его вдругъ потемнѣло.
Раненый огромными, неподвижными глазами глядѣлъ въ низкій, свѣжепобѣленный потолокъ. Посинѣвшія снова губы его шевелились.
Юрочка разслышалъ нѣсколько словъ.
— Спаси... Господи... Тогда... все пропало... все… всему конецъ...
Вѣсть о раненіи Корнилова съ быстротою молніи пронеслась по станицѣ.
Вездѣ по улицамъ собирались кучки странно притихнувшаго, какъ бы чѣмъ-то оглушеннаго народа и изъ устъ въ уста шопотомъ передавались подробности тяжкаго событія. Но никто ничего достовѣрнаго не зналъ. Одни говорили, что генералъ раненъ легко, другіе — что тяжело, третьи утверждали, что онъ контуженъ. Всѣ боялись допустить мысль, что Корниловъ можетъ быть убитъ.
Всѣ ловили пѣшихъ и конныхъ, пріѣзжавшихъ съ позицій и прислушивались къ тому, что тѣ сообщали.
Пріѣзжіе и приходившіе — одни ничего не знали, другіе изъ тѣхъ, что побывали въ штабѣ на фермѣ, не отрицали, что генералъ раненъ. Лица у нихъ были сумрачныя и растерянныя, много говорить и пояснять явно избѣгали.
Послѣ обѣда стали бродить еще болѣе страшные слухи. Говорили, что Корниловъ убитъ и тѣло его уже перевезено съ городской фермы въ станицу, что мѣстный священникъ служилъ панихиду у его гроба.
Кромѣ штаба командующаго и весьма ограниченнаго количества случайныхъ свидѣтелей, никто еще правды не зналъ, но въ тылу были уже признаки смятенія.
Всѣ ходили съ опущенными руками, на вытянутыхъ лицахъ читалась полная растерянность.
Напряженный бой въ городѣ продолжался цѣлый день, не только не ослабѣвая, но временами даже усиливаясь.
Всѣ знали, что въ ночь на 1-ое апрѣля Корниловымъ назначенъ рѣшительный штурмъ Екатеринодара.
Орлы боевые — чудесная офицерская бригада генерала Маркова, вызванная съ того берега Кубани еще 8-го марта, беря съ боя домъ за домомъ, кварталъ за кварталомъ, заняла половину Екатеринодара и вышла уже на Красную улицу главную въ городѣ.
Большевики, испытывая на себѣ сверхчеловѣческій, не ослабѣвающій, а все возрастаю-щій напоръ кучки героевъ, неся страшныя потери въ своихъ рядахъ и уже предчувствуя на завтра неизбѣжное паденіе города, на повозкахъ, грузовикахъ, автомобиляхъ, и цѣлыми поѣздами вывозили награбленное у жителей болѣе цѣнное и легкое имущество, бросая все громоздкое.
Между тѣмъ, часу въ шестомъ дня было отдано неожиданное распоряженіе — всему обозу построиться на выѣздъ изъ станицы. Маршрутъ слѣдованія на Ново-Титаровскую.
Кромѣ того, въ цѣляхъ облегченія арміи приказано было оставить въ станицѣ Елизаветинской часть тяжелораненыхъ подъ защитой и на попеченіе мѣстныхъ жителей.
Это послѣднее распоряженіе ударило всѣхъ, точно обухомъ по лбу.
Служащіе въ санитарной части были непріятно поражены.
Никому изъ нихъ никогда и въ голову не приходила такая чудовищная мысль, чтобы Корниловъ могъ отдать подобный, съ ихъ точки зрѣнія, безчеловѣчный приказъ.
Они знали, что при невообразимо-тяжкихъ условіяхъ боевой обстановки генералъ всегда заботился и въ первую очередь дѣлалъ все возможное для облегченія участи его искалѣченныхъ бойцовъ, знали, что за время его командованія нигдѣ никогда не былъ оставленъ или забытъ ни одинъ раненый, ни одинъ больной его арміи.
