Михайло Старицкий - РУИНА
Мазепа велел позвать Гордиенко.
XXXI
Дорошенко принял Гордиенко чрезвычайно ласково; расспросив о деле, он богато одарил казака и предложил остаться служить в гетманском войске ротмистром надворной команды. Гордиенко искренно поблагодарил Дорошенко и с большою радостью принял лестное предложение гетмана, заявив только, что ему раньше принятия новой должности надобно будет съездить на Запорожье и там покончить свои дела.
Когда он удалился, Дорошенко снова обратился к Мазепе:
— Ну, друже мой, теперь, пожалуй, пора и тебе отдохнуть с дороги, а завтра обсудим, какие требования послать ляхам; напишем все, рассудим, а там готовься снова в поход, — он улыбнулся и ласково опустил свою руку на плечо Мазепы, но ласка эта не доставила Мазепе радости.
— Как? — произнес Мазепа, чувствуя, что сердце замерло у него в груди. — Ясновельможный гетман хочет, чтобы я отправился послом в Острог?
— Конечно, — отвечал с тою же ласковою улыбкой Дорошенко, — другой такой головы, как ты, друже мой, не найдется ни на правом, ни на левом берегу.
Мазепа сделал над собой невероятное усилие, губы его сжались в самую обворожительную, благодарную улыбку, а в душе между тем поднялась целая буря.
Что делать? Как отклонить намерение Дорошенко отправить его в Острог? Рассказать ему о Галине? Но Мазепа прекрасно понимал, что это было невозможно! А между тем если бы гетман отправил его в Острог, поиски Галины отложились бы на неопределенное время, когда здесь от каждого дня, от каждого часа может зависеть спасение несчастной девушки. Надо было во что бы то ни стало отклонить намерение Дорошенко.
— Спасибо тебе, ясновельможный гетман, за ласковое слово, — произнес вслух Мазепа, — но если ты так уж думаешь обо мне, то дозволь мне ехать в то место, на которое нам надо обратить теперь наибольшее внимание.
— Как? Куда же еще? — изумился Дорошенко.
— Ясновельможный гетмане, — продолжал Мазепа, — только что говорил тебе Гордиенко, а ты и сам хорошо знаешь, что все Запорожье, с Сирко во главе, ежеминутно готово от нас отложиться и пристать к Ханенко. Сам Ханенко в Крыму сговаривает хана выступить с ним против нас. Ты сам, ясновельможный, знаешь, что хан не очень-то слушает султанские приказы, а тем паче, когда мы еще и не соединились с Портой. Вот потому, если Ханенко удастся привлечь на свою сторону Запорожье, и хана, и Польшу, и Москву, тогда, пожалуй, ничего и не останется от Правобережной Украйны. И еще то заметь себе, ясновельможный, что запорожцы шныряют всюду по корчмам, по деревням, по шинкам и возбуждают против нас народ! А потому нам необходимо притянуть на свою сторону Запорожье и Многогрешного, иначе мы останемся, окруженные со всех сторон.
— Это верно, — согласился Дорошенко, — но это дело я могу поручить другому; для этого много хитрости не нужно: прочесть на Запорожье наш договор с султаном, пробраться к Многогрешному, а там в Остроге…
— Нужно тянуть только время, — вставил Мазепа.
— Да, тянуть, но для этого и нужно, друже, разумную голову: тянуть, да не показывать ляхам, что мы только тянем время, а заставить их думать, что с нами можно и до конца дойти, а то ведь они и смотреть на нас не станут, а прямо обратятся к Ханенко. Кроме тебя, друже мой, никто этого не сможет сделать так ловко и умно!
С ужасом заметил Мазепа, что Дорошенко окончательно решил отправить его не на Запорожье, а в Острог. Но на это он решительно не мог согласиться — потерять еще раз возможность спасти Галину, когда сама судьба приходит к нему на помощь? Нет, это было бы уже свыше человеческих сил!
— Поверь, ясновельможный, — заговорил он вслух, стараясь придать своему голосу самый непринужденный, бесстрастный тон, — в Острог или на Запорожье ехать — мне все равно, я потому только и хочу броситься поскорее на Запорожье, что вижу там больше опасности.
Мазепа напомнил Дорошенко о ненависти запорожцев к басурманам, о своевольном и непреклонном характере Сирко и его заклятой ненависти к туркам. Для того, чтобы принудить таких людей пойти на какой-нибудь компромисс, надо употребить много хитрости, ловкости и уменья обходиться с людьми, а у него, Мазепы, есть одно преимущество перед другими послами — то, что Сирко верит в него и благоволит к нему.
— Да и у Многогрешного дело далеко не так просто, как это кажется ясновельможному гетману, а важнее всего то, что с Острогом дело еще терпит, а с Запорожьем ждать нельзя.
Но Дорошенко не слушал уверений Мазепы и стоял на своем. Долго пришлось Мазепе спорить с гетманом, пока наконец Дорошенко согласился на том, что Мазепа выработает с ним сперва статьи, необходимые для послов, отправляемых в Острог, а потом уже отправится сам на Запорожье и к Многогрешному, а возвратившись оттуда в Чигирин, все-таки поедет сам лично в Острог.
Покончив разговор с гетманом и простившись с ним, Мазепа вздохнул наконец с таким облегчением, как будто с плеч его скатилась непомерная тяжесть. Эта временная отсрочка, которая все-таки должна была дней на пять оттянуть отъезд его на Запорожье, пришлась ему сильно не по душе, но все-таки это был лучший исход. Делать нечего, надо подчиниться воле гетмана, а потому Мазепа решил попросить Гордиенко, не ожидая его, отправиться вперед на Запорожье и собрать там под шумок необходимые сведения.
Не откладывая своего намерения, Мазепа отправился к Остапу и попросил Гордиенко к себе на ночлег.
— Ну, брат, погано дело выходит, — обратился Мазепа к Гордиенко, когда тот вошел вслед за ним в покой.
— А что такое?
— Гетман задерживает меня!
— Как так?
— А вот, хотел было совсем меня отправить в Острог, едва удалось уговорить его, что Запорожье теперь важнее для нас, а то и слышать не хотел. Да и то вот требует, чтобы я еще дней пять здесь остался для составления инструкций послам.
— Гм… — произнес в раздумье Гордиенко. — А часу тратить не нужно было бы.
— Вот потому-то я хотел просить тебя, брате, чтобы ты ехал вперед, не дожидаясь меня, и разведал бы там, пока что, среди братчиков, не слыхали они чего про разорение хутора, про Галину, да разом с тем и подготовил бы их к моему приезду.
— Горазд, горазд! — воскликнул весело Гордиенко. — Я и сам хотел было сказать тебе, что нам вместе приезжать на Запорожье как-то не годится. Раз бы они узнали, что я уже поступил на службу к Дорошенко, так не стали бы верить моим словам, а подумали бы, что меня Дорошенко за гроши купил. А так, — Гордиенко усмехнулся и подморгнул Мазепе, — сам знаешь, вернее будет. Так завтра же я и еду, а ты тоже не запаздывай!
— Спасибо, брате! — произнес с чувством Мазепа, сжимая руку своего побратима. — Век не забуду!
— Пустое, не хвали заранее. Тогда будешь говорить, когда дело будет сделано!
До поздней ночи говорили еще приятели о надвигающихся смутных днях, о Дорошенко, о Ханенко, о Галине.
На другой день Гордиенко распрощался с Мазепой, Остапом и Кочубеем и отправился на Запорожье, а Мазепа занялся с Дорошенко составлением инструкций для послов. Решено было поставить Польше самые широкие требования; прежде всего было поставлено требование полной свободы православия и решительного уничтожения унии; православный митрополит, а с ним пять епископов должны были заседать в сенате. В места, где жительствуют казаки, запрещался въезд панам; им дозволялось только получать доход со своих имений. Коронным войскам дозволялось являться в Украйну только по требованию гетмана, и тогда они должны были находиться под его исключительным начальством. Если же король хотел бы потребовать казацкое войско, то должен был прислать указ гетману, и тогда гетман отправлял войска в Польшу, передавая над ними начальство своему наказному гетману. Все решительно, вплоть до устройства школ и академий, было рассмотрено в этих инструкциях, но особенное внимание обратили Дорошенко и Мазепа на ненавистную всем унию; они требовали даже, чтобы самое название унии было уничтожено во всех законах. Конечно, на все эти требования, а особенно на уничтожение унии, поляки не могли согласиться ни в каком случае, так как таким образом они должны были бы отказаться от своей заветной цели уничтожения православия — схизмы, которое они считали ересью и преследование которого они считали за благое дело. С грустью сознавали Дорошенко и Мазепа, что Польша никогда не согласится на подобные условия, но без них нечего было и думать о соединении. Старшина, казачество и весь народ до того ненавидели унию, что не могли даже и слышать этого слова. Несколько раз обращался Дорошенко к Москве с предложением принять Правобережную Украйну под свой протекторат, но в силу Андрусовского договора и мира с поляками — Москва решилась этого не делать, а потому Дорошенко и Мазепа желали употребить всевозможные средства, чтобы заставить Москву поссориться с Польшей и разорвать с нею мир; но пока, защищая свою веру, они думали обращаться к басурманам. Это была ужасная ирония судьбы, но Дорошенко думал, что пока для него не было другого исхода: или соединиться с христианской державою и допустить в своей стране все ужасы унии и насилия католического духовенства, или принять турецкий протекторат и охранить тем свою православную веру. Охранить? Надолго ли? Этот вопрос подымался каждый раз из глубины души гетмана и оставался без ответа… Но во всяком случае теперь, по мнению Дорошенко, не было из чего выбирать, надо было только выиграть время для того, чтобы соединиться с турками. Поэтому Мазепа и Дорошенко решили послать прежде всего еще послов в Острог с требованием заставы, т. е. заложников безопасности казацких послов. Заложниками требовал Дорошенко гнездинского архиепископа и других знатных особ. Без сомнения, поляки ни за что не согласились бы выдать таких заложников, и по этому поводу должна была неминуемо завязаться длинная переписка. Покончив все эти дела, Мазепа получил наконец от гетмана разрешение ехать на Запорожье.
