Михаил Казовский - Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
- Как ты там один, без меня и без детушек? Ярослав насупился:
- По детишкам скучаю… Но Олег Настасьич помогает развеяться…
- А по мне, значит, не скучаешь?
Он взглянул на свою бывшую жену с укоризной:
- Ой, не начинай, право слово. Это дело решённое - окончательно и бесповоротно. Зла тебе не желаю, развестись через патриарха не имею поводов и причин - стало быть, жениться на другой не могу. Но и разлюбить ея силы нет.
- Понимаю, что ж, - загрустила Долгорукая. - Бог тебе судья.
- Именно что Бог. Слышал о твоих встречах с Вонифатьичем. Люди донесли. Смею говорить: ты-то, матушка, тоже не без греха.
- Я? Да полно! Это всё наветы…
- Тихо, тихо, не кипятись. Вонифатьич сидит в узилище, а тебя простил. Вспоминать боле не желаю. За другим приехал. - Он глотнул вина. - Замирение у меня вышло с унграми после смерти короля Гейзы. Дружба превеликая и союз. Предложил его сыну, молодому королю Стёпке Третьему (по-унгорски - Иштвану) выдать за него нашу Евфросинью. Он ответил согласием. Надо собирать Фросю под венец.
- Свят, свят, свят! - испугалась княгиня. - Ты в своём уме? Да она - цыплёнок совсем, от горшка два вершка, в куколки играет. И ея - в унгорские королевы? Смех один!
- Никакого смеха, - твёрдо заявил Осмомысл; да, такого жёсткого тона Ольга от мужа раньше не слышала; это был не прежний нерешительный юноша, с кем она любила кувыркаться в одрине, но суровый и решительный князь. - Через две недели помолвка. Будет жить во дворце короля, изучать язык и церковные каноны по латинскому образцу. А по следующей весне справят свадьбу. Я скрепил уговор собственной печаткой.
Неожиданно у неё потекли слёзы, и она стала причитать:
- Господи, помилуй! Господи, помилуй! Ярославище распроклятый, полоумный, злой… Что ж ты с нами делаешь, нечестивец подлый? Мало тебе моего унижения, горя и позора - видано ли где: при живой жене жить открыто с полюбовницей-ведьмой? Так ещё и дочку вздумал у меня отобрать, увезти к мерзким латинянам, чуть ли не из люльки просватать? Как сие назвать? Можно ли смириться?
Галицкий владыка резко отодвинул от себя золочёный кубок с недопитым вином. Тот запнулся о складку скатерти и, упав, покатился; красное пятно стало растекаться, как море.
- Ах! - воскликнула Ольга и вскочила из-за стола, чтобы капли не испачкали её платья. - Вот ведь неуклюжий!..
Осмомысл тоже встал, стукнул сжатыми в кулак пальцами по столешнице:
- Хватит голосить! Звон в ушах от визга твоего. Надоела! Я с тобой не советуюсь, между прочим, а всего лишь ставлю в известность о своём решении. Коль не подчинишься - будешь мною наказана.
Та упёрла руки в боки, сузила глаза:
- Как же это? Выпорешь?
- Вышлю вслед за матерью твоей в Царь-град.
И слова прозвучали до того убедительно, что жена поняла: непременно вышлет. И скрепя сердце покорилась:
- Воля твоя, батюшка, мой свет. Подчиняюсь тебе смиренно.
Про себя ж подумала: «Погоди ужо, Ярославка гадкий! Ты за всё заплатишь. Я в долгу не останусь».
Слуги заменили грязную скатерть и по зову князя пригласили Фросю. Девочка вошла - щупленькая и немного ещё нескладная, как подросток, но с приятным миловидным лицом и живым выражением серых добрых глаз. Поклонилась в пояс.
- Подойди сюда, доченька любимая, Доброгневушка, - подозвал отец и прижал к себе; Евфросинья, не привыкшая к родительской ласке, засмущалась и покраснела. - Ты ж Моя голубушка, кисонька, зайчонок! Как же удивительно: я ведь красотой не блистаю, Ольга Юрьевна тож, а такое чудо получилось совместное!
Дочка прошептала:
- Тятенька, родимый, мне неловко слушать сии слова. Я их недостойна.
Он поцеловал её в щёку:
- Да не просто красавица, но ещё и скромница. Лепо, лепо! Хочешь ли о чём попросить меня?
- Да, хочу, но боюсь разгневать.
- Полно, я отец твой - что ж меня бояться? Говори без страха.
- Можно ли дерзнуть длань твою покрыть поцелуями? Мать презрительно фыркнула и пробормотала: «Вот ведь дура, Господи, прости!» - а счастливый Осмомысл рассмеялся:
- Нет, нельзя! Я желаю, чтоб поцеловала меня в уста.
- Я не смею, тятенька! - Краска поднялась у неё до самых корней волос.
- Слушай мой приказ. Ну, целуй: чай, не укушу.
И она, дрожа, робко прикоснулась нежными холодными губками к тонким, но горячим губам Ярослава. Он опять её обнял, а потом, отстранив, сказал:
- Жаль такую прелестницу отдавать незнакомым людям, ну да что поделаешь, интересы Галича требуют от нас жертв. Доченька любезная, ты уже большая и должна понять. Будь достойной именоваться Галицкой княжною, а затем и унгорской великой самодержицей.
- Как унгорской? Отчего унгорской? - вытянулось Фросино личико.
Осмомысл объяснил. У неё подогнулись колени, и она едва не упала на пол. Но отец подхватил наследницу, начал успокаивать:
- Что ж ты так расстроилась, лапушка? Унгрия страна неплохая. Много виноградников и скота. Лошади прекрасные. А унгорской конницы лучше только половецкая, да и то не всякая. И опять же - Иеропия, связи с главными монаршими домами. Вот и нам надо породниться, приобресть на Западе верного союзника.
Девочка промолвила:
- Мне бы лучше с русскими…
- Понимаю, ласточка, но уж, видно, так написано у тебя на роду. Да не бойся: не одна поедешь - горничных и мамушек сколько хочешь прихватишь, а сопровождать тебя будет моя дружина во главе с Ивачичем - посылаю ея на подмогу унграм в их войне с Царём-градом.
Повздыхав, слёзы промокнув, Ярославна произнесла:
- Коли пожелал сие, я приму безропотно.
- Умница-разумница!
- Сколько ж лет ему, этому Степашке?
- Минуло шестнадцать.
- Ой, совсем немного! Я-то думала - пень замшелый! - оживилась дочка.
Ярослав покатился со смеху, даже Ольга заулыбалась невольно.
- Вьюнош он пока, - пояснил отец, - и державой на деле правит тёзка твоя, Евфросинья Мстиславна, вдовствующая королева. Женщина она мудрая, дальновидная: младшего сына Белу сговорила с дочкой императора из Царя-града, а коль скоро у Мануилки нет своих сыновей, он престол завещает Беле. Вот и с Русью она упрочает узы. Вы, как русские женщины, думаю, поймёте друг дружку.
Фрося покивала:
- Дал бы Бог! Пресвятую Богородицу попрошу о сём.
Но потом всё равно долго плакала у себя в одрине. Неожиданно Болшев и вообще Галич, Русская земля, стали ей такими родными, близкими, покидать которые не хватало сил. Как там, за Карпатами, на Дунае, сложится её жизнь? Не жестокий ли этот Иштван? Будет ли свекровь-тёзка милостива к ней? Не запрут ли молодку во дворце, в четырёх стенах, ровно в заточении? Неизвестность терзала робкое сердечко.
Фрося, Фрося! Знала бы она, сколько перемен уготовано ей судьбою в дальнейшем!
Сборы заняли около недели. В первых числах июня свадебный поезд из возков и телег двинулся из Галича в сторону Верецкого перевала.
2
Огорчил Ярослава сын Владимир. Посещая Болшев, Осмомысл имел с ним беседу. Лоб у отрока был усыпан мелкими прыщами, белые головки проступали также на крыльях носа и на подбородке. Видимо, юнец их стеснялся и нещадно давил перед зеркалом, а они от этого разрастались гуще, покрывая кожу красными разводами. Но, конечно, не внешность мальчика послужила причиной недовольства его родителя, а финал разговора, вышедшего резким, недобрым. Говорили с глазу на глаз, в горнице у Якова. В ней отец отметил беспорядок на полках с книгами и чернильницу с обломанным гусиным пером на столе. В клетке прыгал скворец и, при виде князя, громко прокричал: «Ой, какая Птица к нам залетела!» Повелитель Галича усмехнулся:
- Выучка твоя? Тот ответил нехотя:
- Да, сперва учил. А теперь и сам умеет новые слова складывать.
- Чудеса!
- А по мне, так чудес не видно. Звери не глупее людей. - Помолчал и добавил глухо: - А зато иные люди пострашнее зверей.
Галицкий владыка сел за стол, посмотрел на сына через отшлифованный изумруд:
- Ты кого имеешь в виду?
- Тех, кто мучает и зверей, и близких своих.
- Кто же, например?
Но, дойдя до опасной черты, отпрыск не решился произнести имени отца. Ярослав сказал:
- Не робей, давай! Обещаю, что наказан не будешь. Я карать за мысли не расположен - только за дурные поступки.
Молодой человек продолжал переминаться с ноги на ногу. Осмомысл вновь заговорил:
- Хочешь, помогу? Это я, по-твоему? Убиваю живность во время охоты? Разошёлся с матерью? Вас годами не вижу? Так?
У Владимира с перепугу стало мокро под носом; он достал из-за пояса вышитый платок и утёр потёкшую влагу.
