Евгений Люфанов - Книга царств
В Петергофском дворце все готово к встрече с дорогими гостями. Петр всегда рад был видеть сестру и Елисавету, но особенно радовался их приезду князь Иван. Что такое с ним произошло – Елисавете было на удивление. Рассыпался перед ней мелким бесом, старался предугадать ее малейшее желание, – никогда не видела его столь услужливым и за все это была ему очень признательна. Иван растолковывал такое как успешное начало задуманного. Можно, значит, рассчитывать на ее благосклонность, и он готов был мысленно перекреститься для ради полной удачи своего вожделения.
Все складывалось в его пользу. Петр и Наталья пошли смотреть пущенный большой фонтан, а Елисавета задержалась, рассматривая на подоконнике букет цветов. Князь Иван подошел к ней, будто бы тоже рассматривая букет из-за ее плеча, и как-то так произошло, что его рука сама собой потянулась и сквозь легкую ткань платья цепко захватила мягко-упругий комок ее груди. И задышал Иван напористо и горячо. Елисавета на мгновенье замерла на месте, а потом со всего размаха хлестнула князя своей девичьей благоуханной дланью по щеке, да тут же – по другой, и князь Иван только успевал поворачивать голову из стороны в сторону. Девичья рука, по виду нежная, оказалась тяжеловатой, будто налитой свинцом.
– Сделаем вид, будто ничего не произошло, и пойдет смотреть фонтан, – действительно, как ни в чем не бывало, сказала Елисавета и даже улыбнулась, взяв Ивана под руку, чтобы идти к фонтанам.
«Сдается», – мелькнула у Ивана мысль, и, в подтверждение этой догадки он впился губами в губы Елисаветы, стараясь поцелуем перехватить ее дыхание. Елисавета рванулась от него и уже не хлесткими пощечинами, а крепко сжатым кулаком, словно с окаменевшей в нем силой, ударила неугомонного галана по скуле.
«Черт… Синяк будет…», – досадливо поморщился Иван, все еще не оставляя надежды добиться своего, но в комнату опрометью ворвались Петр и Наталья.
– Меншиков приехал, – тревожно сообщили они. – Давайте спрячемся, в окошко выпрыгнем. Он войдет сюда, а мы…
Опрокинув кувшин с букетом цветов, Наталья, Петр и Елисавета перемахнули из дворцовой комнаты в парк. Не отставать же от них князю Ивану, и он, потирая рукой ушибленную скулу, – синяк, похоже, будет, – выпрыгнул тоже.
Отбежав в сторону, Елисавета сорвала с обочины листок подорожника и подала Ивану: дескать, приложи к скуле, и, глядя на него, смеялась.
«Чертовка!.. Все равно не ускользнешь от меня, настигну где ни то…», – мысленно пригрозил он, дав повод Елисавете рассмеяться еще больше.
А Петр с Натальей думали, что всегда веселой их подружке потому так весело, что они ловко провели противного Меншикова: войдет он в комнату, а их там нет. И тоже засмеялись.
Так все и произошло: удивился Меншиков, не увидев никого, а ему сказали, что все здесь. где же они?..
Вроде бы и неподалеку, но из окна их не увидеть. Сидят в кустах, наблюдая из своей засады – кто, откуда и куда направится, – все им видно, а они не видны никому. И взволнованно, горячо обсуждали, как дальше им вести себя по отношению к Меншикову.
– Очень просто, – заявляла Наталья. – Я могу поклясться, что никогда моя нога не переступит порога его дворца. Кто он такой, чтобы распоряжаться нами? Я понимаю – Андрей Иванович, он – наш воспитатель, самый умный, хороший, ученый человек, с ним всегда очень интересно, а Меншиков – фи!.. – брезгливо оттопырила она губу, ставя ни во что светлейшего князя.
Они сидели в кустах, наперебой обсуждали заносчивость Меншикова и хвалили Петяшу, что он нисколько не побоялся указать князю его место, напомнив, кто есть император и кого надо беспрекословно слушаться.
– Он сестрицу Анну Петровну с герцогом словно в тюрьме в карантине держал и выжил их из Петербурга. Самый зловредный человек, – говорила Елисавета.
– Заставил обручиться с Марией, а она мне вовсе не нужна, – возмущался Петр.
– Наплюй на него, и дело с концом, – советовал князь Иван. – Чего он тебя, словно пленника, держит? Зыкни, чтоб не вякал, он язык и прикусит.
– Правильно, – подтверждала Наталья. – Ни в чем не уступай… – и вдруг сникла, припала к плечу брата и молвила задрожавшим голосом: – Сироты мы, Петяша, с тобой… Всякий обидеть может. Нам только самим друг дружку оберегать надобно… – и у нее заслезились глаза.
– Что ты ему такие слова говоришь? Зачем жалобишь?.. Император, чать. Всем властям – власть, а ты его прибедняешь. Он захочет – и с Меншиковым в одночасье расправится, дай срок только… Я в Верховном совете при герцоге толмачом был и своими глазами видел, какую Меншиков там власть захватил, а никакого права на то не имел. Упокойная государыня вовсе не назначала его правителем быть, а Верховному совету все поручала, чтобы договаривались до обоюдных решений, а Меншиков самосильно все на себя перенял потому только, что никто из верховников его не осаживал, ну а он тем и пользовался.
Князь Иван Долгорукий был сведущим о положении дел. Не было у господ верховников единства, каждый действовал порознь. А ежели кого и подмывало сказать что-либо против светлейшего князя, то не было у того человека уверенности, что его другие поддержат. Ведь Меншиков – будущий тесть императора, который и жил у него и был в послушании. Полагали, что воля Меншикова и второго императора – одинаковы, а потому и помалкивали, преклоняясь якобы перед всесильным светлейшим князем, когда у того сила была уже призрачной.
Едва перешедший из детства в самую начальную пору своего отрочества, Петр II в первые дни действительно подчинялся Меншикову, который представлялся ему и сильным и властным, приложившим старания, чтобы возвести его, малолетнего отрока, на престол, но скоро беспрекословное повиновение сменилось неприязнью, а потом и явной враждебностью. Словно очнулся Петр от какого-то наваждения, воспротивясь и свершившемуся обручению с Марией и подчинению светлейшему князю.
Понадеялись было, что Меншиков был болен и, может, скоро умрет, и многим была бы тогда его смерть в облегчение. Родовитые люди поднимутся: князь Дмитрий Михайлович Голицын станет вершить во всех гражданских делах, а брат его, фельдмаршал Михайло Михайлович – в военных. Но лихорадка и чахоточное кровохарканье, изнурявшие было светлейшего, внезапно от него отступили, и, к удивлению всех, он быстро стал поправляться. Но эта его болезнь все же сделала свое дело: пожив на свободе, воспитанник-император уже не хотел возвращаться под лоно своего тюремщика. Не хотели возвращаться к власти Меншикова и ближайшие к Петру люди – его сестра Наталья, цесаревна Елисавета, не хотел самый умный, добрый и ученый человек Андрей Иванович Остерман, не хотели князья Долгорукие, весь императорский двор и все господа верховники. Все было наготове к тому, чтобы низвергнуть властелина, но никто пока не решался сделать ему открытый вызов. Положение Остермана было труднее всех. Он, как воспитатель и обучавший разным наукам, должен был следить, чтобы молодой император прилежно учился, не потакать его навыкам к одним жизненным удовольствиям, и в этом случае Остерману следовало действовать заодно с Меншиковым, но было бы неразумно чрезмерно налегать на царственного отрока в летнюю пору, когда сама природа уготовила все для приятных и веселых развлечений. Можно было умнейшему Остерману переложить всю вину на Меншикова, заставлявшего воспитателя применять ряд стеснительных мер в беспечном образе жизни своего подопечного. Да уже претило и самому Остерману находиться под пятой Меншикова, отдавать ему отчеты о поведении воспитанника. А что он, светлейший князь – тяжелый, грубый, необразованный человек, – что он может смыслить в воспитании и, действительно, по какому такому праву самовластно распоряжается во всем? Когда его не будет, никто не помешает умнейшему и искусному воспитателю полностью взять податливого воспитанника в свои умелые руки.
Ах, какой замечательный, какой добрый Андрей Иванович, он все время только и думает, как бы сделать что-нибудь особенно приятное дорогим царственным сироткам, он, бесспорно, самый душевный и добрейший человек, – это постоянно говорила Петру его сестрица Наталья, сама тоже необыкновенная умница.
Хорошо им и с князьями Долгорукими. Они тоже приятные люди, только и хлопочут, как бы угодить им да повеселить.
Итак, все подготовлено к тому, чтобы повергнуть Меншикова в неотвратимую опалу, но может решиться сделать это лишь он, второй император, хотя ему только 12 лет.
На тайном совещании в кустах петергофского парка решалась судьба светлейшего князя.
– Я тоже не ступлю больше ногой в меншиковский дворец, – заявил Петр. – Повелю, чтобы мне все приготовили в построенном дедом Летнем дворце и чтоб все мои вещи были доставлены туда.
Солнечный луч, скользнув по листве кустарника, задержался на щеке князя Ивана, высветляя синяк над его скулой.
– Что это у тебя, Иван?.. Ты смотри – синяк… – обратил внимание Петр.
