Андрей Посняков - Разбойный приказ
Иван вдруг улыбнулся и подмигнул Митьке:
– А что бы ты, Димитрий, на месте московского купчишки сделал? Как бы узнал, что пришла пора обратно на посад сунуться?
Митрий пожал плечами:
– Наверное, поосторожничал бы. Для начала человечка верного послал – покрутиться, вызнать.
– Человечка верного – это ты прав, – согласился помощник дьяка. – Я тоже так мыслю. Ну, давай дальше думать. У Акинфия обозники – все из Москвы, здешних ходов-выходов знать не ведают, слепы, как котята, примерно так же, как я бы без тебя с Прошкой…
Митька зарделся от похвалы, опустил очи долу.
– Значит, какой смысл кого-нибудь из обозников посылать? – задумчиво продолжил Иванко. – Просто так – походить по торжищу, сплетен послушать? Оно, конечно, можно и так, коли больше послать некого…
– Акулин! – прервав собеседника, громко воскликнул Митрий. – Акулин Блудливы Очи! Да ты не морщись, Иване, послушай. И что с того, что Акулин – известный всем содомит, это даже и лучше: на посад приехал – ясно зачем, вернее, за кем, никто ведь ничего другого и не подумает. А сам посуди, откуда у небогатого однодворца черт-те из каких лесов вдруг да завелись денежки? И немаленькие!
– Так ты полагаешь, этот самый Акулин Блудливы Очи и есть посланец? – Иван недоверчиво покачал головой. – Нет, вряд ли – приметлив больно.
– Зато появился как раз вовремя! Не поздно и не рано – как раз когда с убийством таможенника вроде бы все улеглося.
– Ой, вряд ли, вряд ли…
– И все равно я б за этим содомитом присмотрел, – уже менее убежденно протянул Митрий.
– Ну присмотри, – нехотя согласился Иван. – Худа не будет. Говоришь, бабка Свекачиха послала для Акулина отроков собирать?
– Ну да, – Митька кивнул. – Потому и не хочу больше на Стретилово возвращаться – опасно. Онисим сказал: ежели к вечеру никого не найдем – плетей отведаем. Честно говоря, собственную-то шкуру жалко. Да и что там высматривать, на Свекачихиной усадьбе? Чего там такого для нас интересного происходит? Да ничего. Срам один, прости Господи!
– Как же ты тогда за Акулином посмотришь, коли к Свекачихе не вернешься? – с усмешкой поинтересовался Иван. – Никак, получается…
– А вот и нет! – Митрий ненадолго задумался. – Я вот что, я за Онисимом послежу – вдруг да он отыскал кого-нибудь, тогда и вернусь, а ежели не выйдет… Ежели не выйдет, можно содомита монашеской братии сдать – пущай в железа закуют, да на правеж его, на правеж!
– На правеж? Для того его с поличным взять надо. И вот что я тебе скажу, Митрий, – Иван понизил голос. – Хотели бы – давно всех взяли. И содомита этого, и бабку Свекачиху. Однако сделать так – неумно поступить. Прав отец Паисий – лучше притон явный, чем тайный – уследить легче. О бабке Свекачихе он мне много чего порассказывал – знать, есть там у братии и глаза, и уши. Притон, он как чирей – в одном месте выдавишь, в другом обязательно новый появится, а то и не один, народец-то грешен, особенно у вас, на посаде Тихвинском!
– Да уж, – обиделся Митька. – Уж каких только слухов о нас, тихвинцах, не ходит по Руси-матушке! И драчливы-то мы, и злы, и завистливы. Можно подумать, в других местах все сплошь богоугодные странники проживают.
Иван неожиданно рассмеялся:
– Ты губы-то не дуй, парень! В словах тех доля правды есть. Вот я. К примеру, не так давно на Тихвинском посаде живу, а и то заметил – люди здесь, по сравнению с теми же ярославичами, москвичами, владимирцами, куда как свободнее себя ведут, несмотря на то что каждый обители платит. И окна в домах делают на манер немецких, и мебель – не одни сундуки да лавки, многие и бороды бреют, и платье шведского покроя носят, и себя уважают – подойди-ка, хоть и монастырский служитель, обратись непочтительно – могут и в морду!
– Уж это само собой, – улыбнулся Митрий. – Если есть за что – обязательно в морду зарядят, спроси хоть у Прошки.
– Да, тихвинцы – народ ну если и не свободный, то себя таковым чувствующий! Мне кажется, все потому, что они мир иначе видят. Много с иноземцами знаются, много ездят. Для тихвинского купца, хоть и мелкого, летом в Стокгольм смотаться – все равно как за угол помочиться сходить. И шведы для вас вроде как и враги, а вроде и партнеры торговые. Не поймешь!
– Так мир-то, Иване, он разный. Не простой, сложный.
– Вот то-то и оно, что вы именно так и мыслите! – Иванко хлопнул себя ладонями по коленкам. – А на Москве вовсе не так! Там – не для всех, правда, но для очень многих – мир просто устроен: есть Святая Русь, и есть поганцы – немцы-латынники. На Руси все правильно, все справедливо, а в иных странах, соответственно, погано. И ездить-то туда – грех страшный, как и с иноземцами знаться.
– Чудно! – удивился отрок. – Нешто и впрямь так?
– К сожалению, так, Митрий. Думаю – и не я один – нехорошо то. Нечего от иных стран закрываться. Согласен, порядки там странные, во многом нам непонятные, но ведь и хорошее есть, чему и поучиться не грех. Вот, к примеру, хозяйство…
– Э, Иване, – Митька замахал руками. – О хозяйстве ты не говори, даже и сравнивать нечего. Был у меня знакомый свей, Карла Иваныч, ну, который книжку подарил, так мы с ним много беседовали. В той же Швеции весна, лето, осень теплые, без заморозков, а у нас? Бывает, в начале апреля снег сойдет, а бывает, лежит еще и в мае. Или вообще – сначала теплынь, а потом вдруг морозец грянет! А про последнее время я уж и не говорю…
Иван усмехнулся:
– Думаю, и в Швеции в последнее время не слаще. Урожай плоховат, иначе зачем наш хлеб покупать собрались? Акинфий Козинец ведь им продать хочет. Вот только через кого? Старый таможенник не согласился помочь, за что и поплатился, а вот новый… Они, Митрий, нового обязательно прощупывать будут.
– А могут ведь и в обход таможни!
– Могут, конечно… Но это больше возни. Стражи стоят и в Сермаксе на Свири-реке, и в Орешке, у выхода с Нево-озера. Как на карбасах проплыть? Была бы Корела шведской, тогда ясно, спустились бы по Ояти да через озеро и махнули. Красота! Но вот только Корела-то нынче не шведская, наша! Значит, и незачем им туда идти, значит, один путь у лиходеев – по Свири через Сермаксу, дальше – по озеру, через Орешек, а там везде стража! Без таможенной грамоты не проедешь! Да и грамота нужна особенная – чтоб не сунулись проверять, что везут. На Руси голод, царь Борис Федорович строго‑настрого хлеб за рубежи продавать запретил. А лиходеи эти что вытворяют? Людям сеять нечем, а они зерно возами вывозят! И ведь это только первая ласточка!
– Угу, – согласно кивнул Митрий. – Тогда они должны карбасы нанять. Ежели, конечно, с корабельщиками свейскими не договорились.
– Не думаю, чтоб договорились. Свеев-то на границах ой как проверять будут! Зачем им лишний риск? Нет, Акинфий на свеев сам выходить будет, а значит, ты, Митрий, прав – и баркасы ему понадобятся, и лоцман. Много на посаде лоцманов, что свейский путь знают?
– Полно.
– Вот видишь. За каждым не проследишь. А вообще, где мореходный народ по вечерам собирается?
Митька ухмыльнулся:
– Ясно где – в корчме у Бастрыгина либо на Кабанова улице, в царевом кабаке.
– Славно! – Иванко потер руки. – Вот туда-то я сегодня и отправлюсь.
– Смотри не упейся там, – пошутил Митрий и уже серьезным тоном добавил: – И не худо б было Прошку с собой взять, для верности.
– Ну уж, – скривив губы, Иванко поправил на поясе нож. – Как-нибудь и своими силами обойдусь.
– Смотри-и-и…
Простившись, Митька покинул постоялый двор и первым делом направился в гостевую избу Введенского монастыря, навестить сестрицу Василиску, ну а уж от нее планировал пойти на торжище, поискать Онисима… и в Большой монастырь неплохо было б зайти, так, на всякий случай.
Вечер выдался дождливым, серым. Вроде бы до полудня небо было лазурным, чистым, и вдруг к вечеру на2 тебе – появились поначалу маленькие облачка-тучки, быстро собравшиеся в сожравшую небо синь. Ждали грозы, однако ничего подобного не было: не гремел гром, не сверкали молнии, а просто полил дождь и лил весь вечер, мелко, нудно и не переставая. Иногда, правда, почти прекращался, словно сбираясь с силами, чтоб немного погодя хлынуть опять. Дороги быстро раскисли, превратились в месиво из песка и глины, в многочисленных лужах, довольно похрюкивая, разлеглись свиньи – дождь-то был теплый, грибной.
Сквозь призывно распахнутую дверь царева кабака пробивался тусклый свет дрожащих свечей. Прямо над дверью был прибит известный всякому питуху кабацкий знак – еловая ветка. Под навесом, у коновязи, топталось с полдесятка лошадей, там же стояли и слуги, болтали, по очереди прикладываясь к большой плетеной баклажке.
– Эй, православные, – сворачивая с улицы, обратился к ним Иванко. – Царев кабак здесь ли?
– Здесь, здесь, – закивали парни. – Эвон, ворота распахнуты.
