Эдуард Шюре - Жрица Изиды
— Разве ты больше не Омбриций, мой девственный цезарь, мой супруг? Разве ты не мой Вакх? Вспомни о днях в Риме и в Байях… Пойдем, забудем… Отдадимся любви… Завтра мы возродимся… более молодыми и более сильными!
Омбриций машинально встал и дал ей увлечь себя. Она по-прежнему обнимала его. Но ему казалось, что он ступает по крови, и это дыхание, ранее опьянявшее его, казалось ему теперь дыханием хищного зверя. Увидев брачное ложе в глубине комнаты, обтянутой восточными коврами, он вздрогнул и прижал руку к сердцу. В воображении его предстал храм Изиды, превращенный в усыпальницу, и тело Альционы, распростертое на погребальном ложе, в бездыханной красоте, прозрачное, как алебастр. И эта усопшая, более драгоценная, чем все живое, притягивала его с непобедимой силой… Видение исчезло. Глаза его вновь увидели пурпуровое ложе, куда влекла его патрицианка. Тогда эта комната представилась ему подлым местом, вертепом палача, залитым кровью праведников, а сама Гедония лемурой с лицом Химеры, с мертвой улыбкой и сочащимся из глаз похотливым ядом.
— Оставь меня, — резко проговорил он с полным ужаса движением, — мне надо остаться одному.
Глаза у него были как у помешанного. Гедония, изумленная, оставила его, видя, что в эту минуту не имеет над ним никакой власти. Омбриций сел опять в ларарии, поставив перед собою на пол лампаду, потому что не мог выносить темноты. В конце концов он погрузился в какую-то полудремоту. Но два беспощадных образа не отступали и терзали его и во сне. То он видел Альциону, с улыбкой поднимающуюся из ручья, протягивая к небу лучезарный цветок, то видел ее умирающей у его ног и она кричала: «Твоя душа мертва!» Тогда Омбриций вставал, выхватывал меч, чтобы убедиться, что он еще жив, потом опять падал на свое бронзовое кресло, и холодеющее сердце его сжималось, как будто его давила рука смерти.
Гедония тоже провела бессонную ночь на своем одиноком ложе. В первый раз Омбриций оказывал ей противодействие. Призрак Альционы разъединял его с его женою. Неужели мертвая отнимает у нее законного супруга? Нет, это невозможно. Но откуда же тень, которая прокралась между ними и разделила их какой-то завесой? Неужели Гедония лишится человека, которого воспитала для своего дела, оружия, которое выковала для себя? Она приобрела своей магией этот скипетр, сама выткала на искусно натянутой основе всей своей жизни пурпуровую мантию для этого будущего цезаря. Судьба их обоих была отныне связана; если погибнет Омбриций, должна погибнуть и она. Но нет, этого не может быть, этого не будет. Геката не покинет их, потому что Геката — это Гедония Метелла, с ее женским обаянием и мужской волей. Но, во что бы то ни стало, нужно увезти больного консула из Помпеи до церемонии погребения Альционы. Придя к этому заключению, Гедония повернулась на своем ложе и прижалась пылающим лицом к кинжалу Гекаты. Холод стали принес ей некоторое облегчение и, не будучи в состоянии заснуть, она, не изменяя положения, прижавшись лбом к лезвию, погрузилась в размышления.
На следующий день Омбриций написал письмо цезарю и отдал несколько приказаний центурионам, охранявшим город, в котором появились признаки мятежа, потом опять сел в ларарии и снова погрузился в свои мысли.
«Что же это за страшная сила, — думал он, — поднимается от трупа жрицы и бросается на меня? Есть ли Бог и действительно ли он на стороне поклонников Изиды? Кто прав из нас — они или я? Правым окажется тот, кто сильнее. Но как бороться с этой невидимой силой, поднимающей против меня народ и лишающей меня самообладания?»
Подняв глаза, Омбриций увидел перед собою Гедонию Метеллу. Она была в дорожной столе, на голове было накинуто коричневое покрывало. Край его спускался на лицо и делал ее почти неузнаваемой. Она скрестила руки. Горькая и презрительная улыбка кривила ее губы.
— О чем ты думаешь? Неужели ты целый день проведешь в этом углу, как трусливый раб, когда нужно бороться против наших врагов? Если ты слишком жалок для того, чтобы быть супругом Гедонии Метеллы, то вспомни, по крайней мере, что ты должен водворить порядок в этом городе. Слышишь ты этот отдаленный гул? Народ ропщет против нас.
— Это ты вызвала бурю процессом, — сказал Омбриций.
— Неблагодарный трус! — воскликнула Гедония. — Я сделала тебя консулом! Без меня что было бы с тобою? Отныне, что бы ты ни делал, мы скованы друг с другом. Твоя власть — моя власть, и мои преступления — твои преступления. Надо победить или погибнуть вместе.
— Это правда, — сказал Омбриций, опуская голову, пораженный страшной справедливостью ее слов.
Она подошла к нему, положила обе руки ему на плечи и взглянула ему в глаза. Под темным покрывалом плохо причесанные волосы в беспорядке падали на шею Гедонии. Пристальные глаза ее горели желанием. Скрытая тревога придавала им новое очарование. Она казалась теперь виновной тенью Ахерона, обещающей своему возлюбленному неслыханные наслаждения в черных аллеях какой-нибудь адской бездны. Она прошептала:
— Дадим улечься буре и бежим отсюда на несколько дней. Поедем в Байи, в наш уголок. Там я — волшебница, и там ты придешь в себя.
— Хорошо, поедем, — сказал Омбриций, вставая и не видя иного исхода своим мукам.
Она уже увлекла его до ворот, где их ожидали ливийцы с носилками. Но здесь их встретил страшный шум. Чернь толпами бежала по улицам и кричала:
— Кортеж! Погребальный кортеж!
В соседней улице слышался глухой шум идущей толпы и жалобный напев, который пели голоса жрецов. Кузнец с черными руками пробежал, размахивая зажженным факелом. Он кричал: «Я несу этот факел на костер Альционы!»
Гедония побледнела. Омбриций остановился, как пораженный молнией. Внутренний голос выбивал в его мозгу слова: «Как, весь народ оплакивает Альциону, какой-то чужой несет свой факел на ее костер, а я, которого она любила и ради которого умерла, я не увижу этого костра?» Непобедимая сила толкала его вперед. Он только успел сказать Гедонии:
— Я пойду к костру… подожди меня!
И бросился в толпу, как пловец бросается в реку.
Патрицианка кинулась за консулом, как безумная. Схватив его за плечо и за руку, она кричала:
— Омбриций, я не хочу! Дело идет о нашей жизни!
Он вновь оттолкнул ее, говоря:
— Так нужно! Так нужно!
Два раза она хотела остановить его, но он все бежал. Тогда, закутавшись в покрывало, она решила следовать за ним, увлекаемая потоком толпы и чарами смерти, притягивающими дух своей чудовищной тайной, несмотря на противодействие плоти.
Когда они выбежали за ворота Геркуланума, странное зрелище представилось их глазам. С этого возвышенного места Дорога Мертвых спускается наклонно к морю. Город мертвых, который тянулся у границ всех древних городов, отличался в Помпее особой пышностью. Таким он сохранился и до сих пор, почти нетронутый. Два ряда колонн без капителей, маленькие храмы, пирамиды, четырехугольные или круглые мавзолеи образовали широкую, спускающуюся к морю улицу. Эти памятники, увековечивающие жизнь мертвых, с их барельефами, урнами, склепами и лампадами, превосходили величиной и великолепием дома живых. Дорога, усаженная кипарисами, шла, расширяясь, и приводила к маленькой роще этих траурных деревьев, похожих на черные обелиски. Фон картины составляли море и Везувий.
В этот день по дороге мертвых двигалась длинная процессия людей, одетых в черное. Огромная толпа теснилась вокруг. Перед рощей кипарисов, подобно пирамиде, возвышался высокий костер, сложенный на высоком помосте. По четырем углам его горели светильники. Распростертое на его вершине тело Альционы, одетое в белое, лежало на асбестовом ложе и казалось издали чистым цветком, приносимым в жертву небу, и драгоценным ароматом, готовым загореться. Жрецы Аполлона расположились вокруг этого алтаря и пели похоронный гимн.
Но еще более трогательнее самого зрелища было молчание этой толпы и чувство мучительной тревоги, угнетавшее ее. Смерть жрицы, сопровождаемая землетрясением, взволновала до неведомых тайников сознание этого чувственного и раболепного народа. Смутно он понимал свое падение и содрогался от того, что допустил погибнуть самое благородное существо, жившее среди него. И по древнему суеверию, которое заставляет массы верить, что жертва, добровольно предлагающая себя в искупление, может спасти целый провинившийся народ от гнева божества, он умолял в глубине сердец усопшую жрицу спасти его от кары. Но, в безмолвном своем протесте, мертвая, казалось, говорила: «О, мертвый уже народ, я была единственной живой душой в твоей среде! Я хотела тебя спасти, ты не захотел. Горе тебе!»
Вот что говорил внутренний голос Омбрицию, когда он смотрел на костер Альционы от ворот Геркуланума. Гедония же испытывала только смертельный страх. Он увеличивался еще от необычного вида атмосферы. Желтоватый туман парил над Везувием, окутывая залив и затемняя солнце. Воздух был тяжел, неподвижен, удушлив.
