Александр Богданович - Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра
Когда Белинский вернулся во дворец, изъятые документы уже грузились в автомобиль для доставки на хранение военному караулу на главную гауптвахту города. Все остальное было опечатано в библиотеке печатью жандармского управления и пристава третьего участка полиции.
В тот же день о положительных результатах обыска было доложено в Петроград.
Глава 41
Нападение на профессора Савроня
Начальник Львовского жандармского управления полковник Мезенцев был в приподнятом настроении. Отмечать корпусной праздник[146] вместе со своими ближайшими помощниками он начал прямо с утра. На столике в углу кабинета красовались бутылка «Хеннесси», пирожки и ломтики балыка.
Адъютант принес почту и проект поздравительной телеграммы в Петроград на имя товарища министра внутренних дел командира Отдельного корпуса жандармов генерал-лейтенанта Джунковского.
Надев очки, полковник начал с телеграммы:
– «Чины вверенного вашему превосходительству корпуса жандармерии впервые в новом освобожденном Российской державой крае, в день своего корпусного праздника, собравшись единой общей семьей, представляют ходатайство повергнуть к стопам безгранично обожаемого Монарха их беспредельную готовность положить все силы на службу его императорского величества и старорусской древней Галичине».
– Вроде все правильно, – откинулся в кресле Мезенцев, но, поразмыслив, взял ручку и закончил текст словами: «и во славу родного корпуса».
Других важных дел сегодня не предвиделось. Мысли Мезенцева уже переместились в ресторан «Метрополь», где предстояло достойно продолжить празднование главного жандармского праздника России, но, увидев неразобранную почту, он решил покончить и с этим.
В письме из губернаторского штаба сообщали, что, по агентурным сведениям, по адресу Потоцкого, пятнадцать некая венгерка Эмилия Клаузнер и ее подруга Келлер устраивают вечера с карточными играми, куда в «шпионских целях завлекают отдельных российских офицеров». Новогребельский требовал «принять срочные меры и о выявленных офицерах сообщить».
Мезенцев выругался (с досадой причмокнул) – он прекрасно знал об этом «салоне» от офицеров своего же управления и в душе разделял их мнение, что это одно из немногих мест, где русскому офицеру можно хоть как-то отдохнуть и расслабиться в этой «польско-жидовской провинциальной столице». Собственно, если бы не его чин, он и сам бы…
«Жаль, переусердствовала агентура», – подумал он и на письме чиркнул «переговорить», адресовав ротмистру Сушкову.
В других письмах шла речь о переносе главной гауптвахты с площади Святого Духа[147] на Замарстыновскую, девять; командующий гарнизоном докладывал о формировании военно-полевого суда для рассмотрения дела о продаже на черном рынке двух тысяч пудов олова австрийскими подданными Мозесом Шавзоном и Мозесом Эбн Эре; из Петрограда ориентировали на розыск сбежавшего на австрийский фронт пятнадцатилетнего сына французского гражданина Гирандона…
Последняя телеграмма была от Львовского градоначальника.
– Опять какая-нибудь ерунда, – поморщился полковник, – от этого никогда ничего путного не поступает – какие-нибудь шкурные ходатайства или бредовые подозрения нетрезвых полицейских, а то пуще рапорты на его офицеров, нередко попадавших в разные истории.
Но телеграмма генерала Скалона заставила полковника собраться с мыслями – в ней сообщалось о вооруженном нападении на австрийского подданного профессора Савроня. По словам служанки, к ним домой явились двое российских военных «со значками и крестами» на шинелях, которые назвались военными корреспондентами. Однако вместо интервью они, приставив к голове профессора револьверы, потребовали выдать место нахождения его коллекции. От ужаса Савроня хватил смертельный удар, и тогда преступники взялись за служанку, которая, не сопротивляясь, тут же указала место тайника в подвале.
Крепко связав насмерть перепуганную женщину, «корреспонденты» исчезли с богатой коллекцией, заодно захватив с собой всю находящуюся в доме наличность и шубу на темном меху с черным котиковым воротником.
«Суки! – прохрипел полковник. Он подошел к столику и выплеснул в стакан остатки коньяка. – Опять отдуваться на ковре у губернатора, но теперь уже наверняка стоя. А этот… каналья! – подумал он о градоначальнике. – Умело подпортил праздничек! Как знал, что не пригласят на банкет».
Глава 42
В салоне Клаузнер
Удобно развалившись в кресле с бокалом вина, Корецкий лениво наблюдал, как отставной капитан Рехт развлекал дам – хозяйку дома пани Клаузнер с подругой Келлер, жену австрийского майора пани Рип и беженку Стефанию Порт, бросившую в Прасныше свой салон хиромантии перед приходом немцев.
Собственно, ротмистр думал о чем-то своем, навеянном мелодиями Штрауса, которые наигрывал на пианино подпоручик Добжомский. Плечи подпоручика обвивали прелестные ручки брюнетки Юзефы.
Чуть поодаль, облокотившись на каминную полку, с сигаретой во рту стоял поручик Борковский. Его лицо теряло всю свою бесстрастность, когда взгляд останавливался на пышном бюсте пани Порт.
Очевидно, Рехт рассказывал что-то очень смешное, потому что дамы, давясь от хохота, умоляюще хлопали его веерами.
– Ну, Зигмунд, ты неисправимый циник, – отдышавшись, проговорила сквозь слезы пани Клаузнер.
– А что подсказывает тебе твой опыт, Борис? – игриво спросила пани Келлер у Корецкого.
– Прошу меня извинить, я не уследил… – стряхнул задумчивость ротмистр.
– Зигмунд рассказал нам презабавную теорию о некоторых особенностях польских женщин, – начала объяснять пани Рип.
– Дай я расскажу, Бронча, – нетерпеливо перебила ее Келлер, – одним словом, когда мужья полек на войне заняты истреблением друг друга, их женами овладевает бешеный инстинкт сохранения рода, что заставляет их проявлять необычайную сексуальную изобретательность, не свойственную им в обыденной жизни.
– С точки зрения практического эгоизма, – рассеянно крутя в руке бокал, промолвил Корецкий, – этот инстинкт себя полностью оправдывает.
– Ну у кого ты спрашиваешь? – Пани Рип ткнула Келлер локтем. – Эта старая лиса всегда скажет что-нибудь замысловатое. Давайте лучше спросим у господина поручика.
И дамы, предвкушая услышать нечто забавное, обратили свои взоры к молодому человеку у камина.
Поручик Борковский был тут впервые, его привел сюда приятель Добжомский, который нисколько не позаботился помочь товарищу освоиться в новой обстановке. Правда, у того была уважительная причина: страстная Юзефа буквально не выпускала подпоручика из своих цепких рук.
– Мне кажется, этот инстинкт проявляется у полек и без войны, – ответил прямо поручик.
Дамы в восторге захлопали в ладоши, а Рехт спросил:
– Извините, вы, случайно, не состоите в родстве с покойным графом Борковским?
– Не исключено, – усмехнулся поручик, – если вы говорите о том Борковском, что жил при Петре Первом.
– Нет-нет, – уточнил Рехт, – речь, конечно, идет о нашем галицийском аристократе Александре Борковском[148]. Я обратил внимание не только на вашу фамилию, но и на удивительное сходство – такой же характерный нос и особенный взгляд. А кстати, коль уж мы заговорили о польских дамах, то следует упомянуть о еще одном примечательном феномене.
– Что ты имеешь в виду, Зигмунд? – придвинулась к нему пани Рип.
– Да, признавайся, какие еще достоинства ты открыл? – с нетерпением поторопила его пани Келлер.
– Я обратил внимание, что в браках русских дворян со знатными польскими фамилиями рождаются одаренные личности, которые оставляют яркий след в истории.
Лица дам выразили разочарование. Но Рехт продолжал:
– Даже если не углубляться в прошлое, давайте взглянем на тех, кто сейчас творит историю войны: генерал Брусилов, потомок старой польской шляхты, сокрушает австрийское воинство. Не удивляйся, – отреагировал он на вопросительный взгляд Корецкого. – Командующий Восьмой армией – из семьи Брусиловских из Радомского повета. Его мать – из Нестоемских, которые состоят в родстве с польскими шляхетскими родами Сулима-Тшебинских, Лелива-Рохозинских и Лабендз-Пжишичовских. Далее, венгерский город Мезо-Лаборч берет командир «Железной бригады» генерал Деникин, который, – вновь повернувшись к ротмистру, продолжил Рехт, – исправно пишет письма в Варшаву своей семидесятилетней матери, урожденной Кржесинской. Полковник Енджиевский со своим Сибирским полком заставляет Еинденбурга отойти от Варшавы.
«Откуда такая осведомленность у этого отставника из Могилева?» – удивился Корецкий. Он познакомился с Рехтом в этом доме, за карточным столом. Ему было известно, что тот ушел в отставку из-за хромоты, оставшейся после случайного ранения на учениях, отчего и не расставался с палкой. Во Львов, к родственникам жены, Рехт приехал еще до войны.
