Михаил Загоскин - Аскольдова могила
– Презренный старик, – сказал Всеслав, закипев гневом, – так-то ты издеваешься над моим отчаянием? Пойдем, Надежда, и первый, кто осмелится!..
– Эге!.. – прервал Вышата. – Так ты вздумал бунтовать!.. Эй, молодцы, что ж вы зеваете!.. Неужели этот молокосос будет над нами смеяться? Берите девушку, и если он только руку занесет, так хватайте его самого!
Воины бросились на Всеслава, и один из них схватил за руку Надежду.
– Прочь! – вскричал Всеслав, махнул мечом, и воин с разрубленною головою упал на землю.
Но в то же время товарищи его окружили со всех сторон жениха Надежды, который, держа ее на одной руке, не мог свободно защищаться. Его схватили сзади, обезоружили и повалили наземь.
– Свяжите его хорошенько, – кричал Вышата, – вот вам мой пояс, да туже, чтоб и пальцем не мог пошевелить!.. Ах он сорвиголова! Ах он разбойник!.. Поднять руку на сановника великокняжеского, убить старшего десятника дворцовой стражи!.. Ого, брат, посмотрим, как ты теперь разделаешься?.. Ну, молодец, надоело, видно, тебе носить голову на плечах!.. Ребята, ступайте скорее с девушкою: я пойду с вами; а вы несите убитого товарища к городскому вирнику, да буяна-то оттащите к нему! Я сам доложу обо всем государю великому князю.
Сказав эти слова, Вышата отправился по тропинке, ведущей к Почайне, вместе с воинами, которые несли на руках лишенную всех чувств Надежду. Два воина, подняв тело убитого десятника, пошли вслед за ними, а двое остались со Всеславом.
Как бесчувственный неодушевленный истукан, молчал несчастный юноша, когда воины, связав его, подняли на ноги. Его неподвижные взоры были устремлены в ту сторону, где скрылся Вышата; сквозь сжатые уста его с трудом вырывалось стесненное дыхание. Чувство настоящего бедствия, память прошедшего, столь близкого блаженства, гнев великого князя, неминуемая смерть под позорною секирою палача – все это казалось ему каким-то непонятным, темным сновидением. Рассудок его безмолвствовал; он не чувствовал ничего, кроме какого-то могильного холода, который вместе с кровью струился по его жилам. Всеслав слушал и не мог понять, чего требовали от него воины, которые повторяли ему несколько раз, чтоб он шел вместе с ними, и только тогда передвигал машинально ноги, когда они его тащили за собою.
Они не сошли еще с поляны, как вдруг что-то свистнуло мимо ушей Всеслава – и один из воинов повалился мертвый на землю, другой выхватил до половины свой меч, но рука его замерла на рукоятке: пробитый навылет стрелою, он с глухим стоном упал подле своего товарища. На опушке леса показался незнакомый; он подбежал к Всеславу и перерезал ножом ременный пояс, коим были связаны его руки.
– Ты свободен, – сказал он, – но враги твои близко – пойдем со мною!
Подобно лишенному рассудка, который безотчетно повинуется своему вожатому, Всеслав, не отвечая ни слова, не изъявив ни радости, ни удивления, пошел влед за незнакомым. Пройдя через всю поляну, они вошли в густой лес, растущий по крутому скату песчаного оврага. Незнакомый, заметив, что Всеслав начинает отставать, взял его за руку.
– Ты нездоров, – сказал он, посмотрев пристально на юношу, – твои руки холодны как лед.
Всеслав молчал.
– Я вижу, ты еще не можешь опомниться. Да, если б я не успел тебя выручить сегодня, то спать бы тебе завтра в сырой земле… Куда, куда, молодец? – продолжал незнакомый, увидев, что Всеслав повернул по тропинке, ведущей к жилищу Алексея. – Постой, – вскричал он, устремив с приметным беспокойством свои взоры на густой ореховый куст, мимо которого проходил Всеслав, – ты не туда идешь: наша дорога направо.
– Направо? – повторил юноша, остановись и глядя с удивлением вокруг себя. – Да куда же мы идем?.. Что со мною было?.. Это ты, Веремид?
– Да, это я: твой друг, твой верный слуга… Ты должен теперь жить со мною.
– С тобою?.. А Надежда?.. А Алексей?.. А государь, которому я служу?
– Приди в себя, Всеслав! Иль ты позабыл, что Владимир похитил твою невесту, что ты убийца, что в Киеве ждет тебя позорная казнь, что теперь во всем царстве Русском нет уголка, который ты бы мог назвать своим, и что ты можешь преклонить твою голову только на плаху, изготовленную для тебя твоим вторым отцом и благодетелем.
– Праведный боже! – вскричал Всеслав, закрыв руками лицо свое. – Так это был не сон? Надежда, Надежда!
– Скажи одно слово, и Надежда будет опять твоею.
– Одно слово?
– Да! Слушай, Всеслав: или твоя невеста иссохнет в слезах, а ты умрешь на лобном месте и над твоею презренною могилою возляжет вечное проклятие державных предков; или ты, как достойный правнук Аскольда, отомстишь за смерть его, будешь владыкою великого Киева и супругом Надежды!.. И то и другое в твоей воле – избирай!
– Чего ты хочешь от меня, соблазнитель? – вскричал Всеслав отчаянным голосом. – О, если б я мог заглушить голос моей совести, забыть слова Алексея!.. Владимир, Владимир, какой злой дух подвигнул тебя разлучить меня с Надеждою! О, кто вразумит меня?.. Кто удержит теперь мою руку?.. Где ты, чьи слова, как роса небесная, прохладили бы пламень, пожирающий мою душу? Где ты, наставник, отец мой?.. О, Алексей, где ты?
– Вот он! – сказал незнакомый, раздвигая ветви орехового куста.
– Творец небесный! – воскликнул юноша, оцепенев от ужаса. – Алексей!.. Он мертв! Какой изверг поднял руку на этого праведника?..
– Твой государь и благодетель, – сказал хладнокровно незнакомый.
– Как? Алексей…
– Умерщвлен по приказу Владимира.
О, это уже было слишком! Глаза юноши помутились, смертная бледность покрыла лицо, и он упал без чувств подле окровавленного трупа отца Надежды.
Незнакомый наклонился, приложил руку к груди Всеслава: сердце его билось.
– Теперь ты мой! – прошептал он тихим голосом и дикий восторг, напоминающий веселье сатаны, когда погибший предает ему навеки свою душу, заблистал в сверкающих взорах цареубийцы.
Часть третья
I
– Где я?.. Какая темнота!.. О, какой холод!.. – прошептал Всеслав, приподымаясь с широкой скамьи, устланной свежею травою. Он поглядел вокруг себя; несколько времени глаза его не могли привыкнуть к слабому свету, который, падая сверху сквозь узкую трещину, не вполне освещал окружавшие его предметы. Мало-помалу они стали отделяться один от другого, принимать определенный образ, и Всеслав мог наконец удовлетворить своему любопытству. Земляные стены, которые сходились низким сводом над его главою, образовали довольно обширный четвероугольный покой; вдали, в конце длинного и узкого ущелья, сквозь обросшее кустарником отверстие, виднелись синие небеса. Скамья, на которой он лежал, стояла в небольшом углублении, сделанном в одной из боковых стен; в противоположной стене Всеслав хотя с трудом, но рассмотрел подобную же впадину, в глубине которой белелась низкая дверь, вероятно ведущая в другое подземелье.
– Где я? – повторил он, садясь на скамью.
В одном темном углу кто-то зашевелился и сказал с приметным участием:
– Ну что, боярин, проснулся?
– Кто говорит со мною? – спросил Всеслав.
– Я, верный слуга твоего друга, – отвечал небольшой детина в смуром кафтане, подходя к Всеславу.
Яркий луч солнца, проникнув сквозь расщелину, осветил лицо его, и Всеслав, помолчав несколько времени, сказал:
– Я где-то тебя видел… Так точно… ты тот самый прохожий…
– Который однажды в этом лесу надоел тебе расспросами, а в Усладов день, у Простена, порассказал для тебя сказочку… Ну да, насилу ты меня узнал!..
– Тебя зовут Тороп, и ты, кажется, слуга верховного жреца Богомила?
– Да, был его слугою, а теперь служу опять прежнему моему господину.
– Скажи же мне, Тороп, где я?
– Как где? Да разве ты не знаешь?
– Нет!
– Сердечный, эк ему память-то отшибло! Да неужели забыл, как третьего дня?..
– Третьего дня… я ничего не помню.
– Как? Таки вовсе ничего?
– Постой!.. Мне кажется… да нет!.. Скажи мне прежде, где я?
– Пожалуй, боярин. Только как бы тебе сказать? Этим вертепом владеет теперь мой господин, а настоящий-то его хозяин – барин большой, да только век бы его не видать и никогда бы с ним не встречаться.
– Я не понимаю тебя.
– А вот изволишь видеть: говорят, что это подземелье вырыто под древним капищем Чернобога, которое построили кудесники и киевские ведьмы еще во время Щека, Хорива и сестры их Лыбеди[103]; все это место слывет в народе Чертовым Городищем, и его так боятся, что вряд ли во всем Киеве найдется такой молодец, который подошел бы к нему за версту, да и дорогу-то к нему, чай, никто не знает. Я и сам дрожкой дрожал, когда мне в первый раз пришлось здесь ночевать. Что делать – воля господская: прикажет и лешего за рога схватить, так схватишь. А уж натерпелся же я страху! Бывало, в самую полночь сберутся, проклятые, вот тут, над нами, да как подымут возню; так, веришь ли, боярин, – волосы дыбом станут: то начнут выть, словно голодные волки, то захохочут и застонут, как сычи; а я забьюсь куда-нибудь в уголок да дохнуть не смею. Однажды только, да и то под хмельком, нелегкая дернула меня подмоститься и поглядеть в эту трещину; да лишь только просунул голову, как вдруг один пребольшущий нетопырь, видно оборотень какой, как хватит меня крылом по лбу!.. Ух, батюшки, и теперь мороз по коже подирает, а тогда!.. Как еще жив остался?.. Грохнулся затылком оземь да вплоть до утра пролежал без памяти. Но ты, никак, меня не слушаешь, боярин? – прибавил Тороп, поглядев на Всеслава, продолжавшего смотреть вокруг себя с рассеянным видом человека, который старается что-то припомнить. Всеслав не отвечал ни слова и, помолчав несколько минут, сказал:
