Полина Москвитина - Конь Рыжий
– Боженька! Что это? Или пожар где? – подумала Дуня. И все смотрела на северное сияние, покуда не вышла из ворот ограды. Перед тем, как спуститься с берега на лед Татарской протоки, еще раз оглянулась. Лилово-пурпурные столбы над тюрьмою постепенно тухли, а сама тюрьма казалась до того красной, как будто кровь узников проступила изнутри наружу.
И это пышущее пурпуром небо, как бы отчужденное от всего земного, и нежданная весть о трагической гибели Дарьюшки, и встреча с насильником, выдающим себя за пророка, который еще в ту пору, когда родственники упрятали Дуню в келью скита, жестоко истязал ее, все это разом наплыло на Дуню, и она горько расплакалась. Какие они несчастные, сестры, Дарьюшка и Дуня! В какой дурной час народила их на белый свет маменька. Слезы катились по впалым щекам Дуни, она их смигивала с ресниц, и все шла, шла дорогою возле берега, не ведая, куда идет.
Дуня не помнила, как она оказалась у аптеки в доме Вильнера – ни о каких лекарствах не думала, а вот пришла и остановилась возле зеркально-блестящего светящегося окна. За окном вращающаяся горка с лекарствами, какие-то люди – женщины и мужчины.
Вдруг рядом раздался голос:
– Дарьюшка!
Дуня быстро оглянулась. Перед нею стоял высокий человеку длиннополой офицерской шинели, в папахе, она его никогда не видела и знать не знала. Он знал Дарьюшку!..
Свет из окна аптеки падал ему на лицо, резко выпечатывая скулы, шрам на лице и тревожно ожидающий ответ взгляд, упругий, настойчивый. Дуня попятилась под напором этого взгляда.
Кто же это?
– Что ты такая потерянная, Дарьюшка! – продолжал человек в шинели и папахе. А у Дуни дух занялся. Это же, наверно, тот самый чрезвычайный комиссар из Петрограда, Боровиков, про которого со злобой говорил инженер Грива?
– Боженька! Я, я – не Дарьюшка, не Дарьюшка! Нету больше Дарьюшки! Нету! Она утопилась, – зачастила Дуня и слезы покатились по ее щекам, освобождая сердце от тяжести. – А вы обознались. Не Дарьюшка я, нет, сестра Дарьюшки, Евдокией меня звать… Евдокия Елизаровна. Я только что приехала в Минусинск – спешила повидаться с Дарьюшкой – столько лет не виделись! Из Петрограда я…
Вокруг них собрались зеваки – глазеют, слушают. Человек в шинели молча взял Дуню под руку, и она пошла с ним на другую сторону улицы.
– Дарьюшка утопилась?! Что-то невероятное, – растерянно проговорил он, приглядываясь к Евдокии Елизаровне. – Я утром выехал из Белой Елани – ничего подобного не было. Ничего подобного!
– Если бы это было неправдой! – печально и горько сказала Дуня. – Завтра я поеду туда и все узнаю.
Тимофею морозно, знобко и жутко. Внутри как будто что-то оборвалось. Утопилась Дарьюшка? Сегодня утром? Да как это могло случиться? Он же видел ее, когда выехал в кошеве из ограды старого Зыряна. Видел же! Она шла серединою улицы, посмотрела на него странным, отчужденным взглядом и, опустив голову, посторонилась от кошевы. И он, Тимофей, проехал мимо…
X
Ной тем временем ждал Дуню в доме ее двоюродного дяди, Василия Кирилловича Юскова, известного книголюба, владельца винного и пивоваренного заводов. Он был единственным сыном Кириллы Михайловича, который вопреки матери, Ефимии Аввакумовны, избрал для себя военную карьеру, дослужился до звания казачьего полковника и трагически погиб во время Японской войны под Мукденом.
Как и отец, Василий Кириллович тоже закончил высшую школу казачьих офицеров, был командиром Минусинского дивизиона, но при подавлении восстания красноярских рабочих в 1905 году подал рапорт об отставке, мотивируя действия наказного атамана Енисейского войска Меллер-Закомельского как непозволительные для казачьей чести.
В его двухэтажном доме в Минусинске частенько снимали комнаты политссыльные, и до прошлого года проживали здесь Ада Павловна Лебедева и Григорий Спиридонович Вейнбаум. Будучи человеком начитанным, Василий Кириллович иногда вступал в споры с политиками, цитируя Гегеля, Шопенгауэра, Фейербаха и Плеханова, книги которых он доставал, что называется, «из-под земли». Кроме книг Василий Кириллович собрал знатную коллекцию ртутных и механических барометров, которыми завешал всю свою просторную спальню. Погоду же он предугадывал не по ста барометрам, а по собственному ревматизму.
Дом, в котором жил Василий Кириллович с бездетною супругою Марией Власовной, из рода мещан Ковригиных, был построен Михаилом Даниловичем Юсковым – мужем Ефимии Аввакумовны, и здесь один раз побывал беглый каторжник, Мокей Филаретыч Боровиков, перед тем, как уйти на «поиски золотого фарта» в Урянхай, где опознан был урядником пограничного казачьего взвода.
Сама бабка Ефимия, переезжая от внука к внуку или от правнучки к правнучке, часто наезжала к Василию Кирилловичу.
Дунюшка, не успев обопнуться у дяди, убежала к доктору Гриве на Тагарский остров, оставив Ноя в просторной гостиной, даже путем не представив его Василию Кирилловичу – «сами познакомитесь».
Гостиная, с тремя полукруглыми окнами в улицу и двумя в ограду, заставлена была тяжелой старинной мебелью: резной буфет из черного дерева, массивный стол, такие же массивные черные стулья с высокими спинками, широченный диван с плюшевыми подушечками, на котором отдыхал Ной, поставив свою шашку в угол на диван вместе с фронтовым карабином. В простенке между окон в ограду стояли большие часы с эмалевым циферблатом и тремя медными гирями. Рядом с Ноем лениво развалился рыжий ангорский кот. Ной попробовал погладить его и тут же был поцарапан.
– Не трожьте разбойника, – сказал Василий Кириллович, сидя в глубоком кресле у двери в соседнюю комнату. – Вот ведь животное, скажите на милость! Живет у нас полгода, и чтоб потерпеть чужую руку, спаси бог! Привезла его племянница из Красноярска. Учительствует здесь в школе. У, зверь ангорский!
«Зверь ангорский», будто понял, что речь шла о нем, уставился на старика горящими злыми глазами.
– Ну, а как теперь в армии с довольствием? Скудно? Ну, ну! Отощала Россия. Неслыханно отощала и обнищала, господи прости. Так, значит, послужили в Петрограде? В толк не возьму: что у вас за сводный Сибирский полк был?
Ной рассказал.
– Неслыханно! – покачал головою Василий Кириллович. – Как же могло командование формировать казачий полк в совокупности со стрелковыми батальонами?
В тот момент кот, навострив уши, вдруг прыгнул через подлокотник дивана на пушистый ковер, подбежал к двери в прихожую, толкнул ее лапами, был таков.
– Видели? – кивнул Василий Кириллович. – Почуял приближение своей хозяйки.
– Чего она в воскресенье-то учит? – вздохнула Мария Власовна. – Или будней мало? На пять классов одна! Ты бы, Вася, поговорил с кем из учителей-забастовщиков, может, вышли бы учить.
– Хм, поговорил бы! – фыркнул лобастый Василий Кириллович. – С кем говорить? И во имя чего вести переговоры? Денег у совдепа нету ни на школы, ни на учебные пособия и пайков нету для учителей. Все и вся расползается по швам, прости господи. Такого бедствия еще не переживала матушка Россия. Вот к чему привели нас всевозможные теории социалистов. Много партий и никакого толку. Все пошло вкривь и вкось. Ну, а как в Петрограде? Существуют школы?
Ной ничего определенного сказать не мог про школы в Петрограде.
– А вот в Гатчине, как знаю, – закрыты. Учителей нету, да и школы вымерзают без дров. Ну, и голод к тому же.
– Ох, хо, хо! – постанывал Василий Кириллович. – Куда же мы идем, служивый, хотел бы я знать на старости лет? – Подумав, заверил: – Монархия, понятно, канула в небытие. Отжила свое. Но должно же что-то определенное установиться с твердыми порядками и законами?
– Должно бы, – эхом отозвался Ной. – Без порядка круговерть запеленает.
– «Круговерть»? – Василий Кириллович внимательно посмотрел на рыжебородого гостя, кивнул: – Это вы хорошо определили – «круговерть».
Часы отбили четверть пятого.
– Дунюшка-то, наверное, надолго задержится у доктора Гривы. Может, накрыть на стол? – спросила Мария Власовна.
– Если с Дарьюшкой встретятся – разговоров им хватит на три дня. Скажи Татьяне Михайловне, пусть накрывает. К тому же у доктора Гривы сегодня юбилей – шестидесятилетие; будет пир горой. А как вам понравился Терентий Гаврилович Курбатов?
– Хозяйственный мужик. Обстоятельный.
– Именно – обстоятельный. А ведь он из народовольцев восьмидесятых годов. Не говорил вам?
Ной понятия не имел ни о каких народовольцах.
– Да, да! В школах тому не учили, а зря! Народ-то наш, служивый, фактически к революции пришел малограмотным и наполовину совершенно безграмотным. Цари-самодержцы с первого Рюрика и до свергнутого с престола Николая Романова не баловали народ образованием. И вот, пожалуйста, революция! Сам по себе факт потрясающий. Не пугачевщина, про которую помнит по некоему Филарету-раскольнику моя здравствующая бабушка, а – революция.
