Николай Лузан - Призрак Перл-Харбора. Тайная война
— Господа еще что-то закажут?
— Спасибо, пока нет, — отказался Ицхак и, чтобы отделаться от официанта, ворчливо заметил: — Не суетитесь, любезный. Когда надо — я позову.
— Хорошо, сэр! — смешался тот и ретировался в подсобку.
Теперь, когда разговору никто не мешал, с лица Ахмерова исчезла маска счастливого жизнелюбца, и, понизив голос, он с тревогой спросил:
— Как там у нас?
— Тяжело, но выстоим, — не стал скрывать Иван.
— А он где?
— На месте. Седьмого принимал парад.
— Значит, не так страшно, как здесь малюют, — оживился Ахмеров и с ожесточением произнес: — Когда же эту погань в шею погоним?
— Скоро, ждать осталось недолго. Из Сибири свежие дивизии подтягиваются.
— Ну, слава богу! — к Ицхаку вернулось хорошее настроение, и он сменил тему: — Дома у меня как?
— Наши не забывают и поддерживают.
— Спасибо.
— К сожалению, я ничего от них не привез, сами понимаете.
— Конечно, конечно! — спохватившись, Ахмеров вспомнил об обеде и, кивнув на тарелку с жареной по-итальянски форелью, предложил: — Попробуйте, пока не остыло, великолепная вещь, особенно с соусом.
Ицхак знал толк в настоящей кухне. Ее запахи будили зверский аппетит, и Иван после лагерной голодухи с жадностью набросился на деликатес. Не отставал от него и Ахмеров, успевая сыпать шуточками и анекдотами. И когда появилось чувство сытости, он, не меняя благодушного выражения лица, принялся вводить Плакидина в оперативную обстановку.
Иван внимательно слушал и не переставал удивляться способностям Ицхака. Ему удалось почти невозможное: то ли благодаря природному обаянию, то ли каким-то гипнотическим способностям, он сумел найти подход и расположил к себе замкнутого и крайне осторожного друга президента Рузвельта — Гопкинса. Более того, сумел убедить его в том, что ему уготована выдающаяся роль стать доверенным лицом двух величайших деятелей — Рузвельта и Сталина.
Во многом под впечатлением бесед с Ахмеровым в июле сорок первого Гопкинс прилетел в Москву. Поистине царский прием, устроенный Сталиным в Кремле, еще больше укрепил Гарри во мнении о своей исключительности. Не посчитавшись с мнением посла США в Москве Лоуренса Стейнгарда и военного атташе Айвэна Питона, смотревших на Сталина, как на коварного и безжалостного восточного тирана, Гопкинс действовал по своему усмотрению.
Последовавшая на следующий день долгая и теплая встреча в кремлевском кабинете с вождем большевиков, на которой тот не жалел слов в адрес прозорливости Гопкинса и исключительности его миссии, только еще больше подогрела тщеславие спецпредставителя президента Рузвельта. Персональное бомбоубежище, эскорт охраны и прислуги, лучшие кавказские вина и блюда, о которых не могли мечтать послы США и Великобритании, окончательно вскружили голову Гопкинсу.
В Вашингтон он вернулся окрыленным, и на встрече с Ахмеровым, все еще пребывая под впечатлением бесед со Сталиным, горячо благодарил за ценные советы, которые помогли понять загадочную душу вождя большевиков. Ицхак, у которого было солидное официальное прикрытие, тонко укреплял Гопкинса в этом мнении и при каждом удобном случае искусно подогревал его честолюбие «дружескими личными посланиями товарища Сталина», чтобы исподволь подвести друга президента к мысли о необходимости более решительных шагов со стороны США по сближению с СССР. И это принесло результат.
Рузвельт внял доводам друга и стал критически относиться к оценкам Черчилля, подозревавшего «вероломного Джо» в двойной игре. Последовавшая вскоре американская военная и экономическая помощь России сыграла важную роль в ее войне с Германией. Во время того визита Гопкинса в Москву был достигнут и другой немаловажный результат — он бумерангом ударил по антисталински настроенному военному атташе Йитону, и не без активного участия Гопкинса его поменяли на лояльного к русским Феймонвиля.
Плакидин продолжал слушать Ицхака и одновременно оценивал его нынешние возможности в решении задачи, поставленной Берией. Отдавая должное мастерской работе резидента, он вместе с тем старался не подпасть под влияние незаурядной натуры Ахмерова и объективно оценить перспективы совместной работы. И чем глубже он задумывался над тем, что говорил Ахмеров, тем все большие сомнения возникали в успехе предлагаемого им замысла операции. Роль доверенного посредника между Сталиным и Гопкинсом, которую Ицхак взял на себя, являлась одновременно и плюсом, и минусом.
В этой совершенно новой ситуации Иван видел гораздо больше минусов. Одно дело — подчинить интересы США, что Гопкинс с присущей ему твердостью и целеустремленностью делал, совместной с СССР борьбе с фашизмом, где стратегические цели обеих сторон совпадали, и совсем другое — действовать по указке Сталина в борьбе с Японией. В случае, если бы Гопкинс понял, что его используют, то операцию ждал бы оглушительный провал. После этого даже самые «теплые и дружеские личные послания товарища Сталина» вряд ли бы исправили положение.
А когда Ахмеров перешел на детали предстоящей операции, то Плакидин потерял интерес к разговору. В нем крепло убеждение: предлагаемый Ицхаком путь неминуемо приведет в тупик. Под диктовку Сталина ни Гопкинс, а тем более Рузвельт никогда не будут действовать — это было очевидно. В нем крепло мнение: решение о более тесном сотрудничестве США с СССР и переход американцев к более решительным действиям против растущей военной экспансии Японии на Тихом океане должны вызреть в уме и сердце президента! Ивану становилось все более очевидно — задачу такого масштаба не под силу выполнить даже такому асу, как Ицхак. Пожалуй, только Сану, пользующемуся абсолютным доверием у Гопкинса и одному из самых информированных специалистов по Японии, она была по плечу.
Разговор подошел к концу. Плакидин не стал разубеждать Ахмерова в том, что предстоящая работа с Гопкинсом должна строиться через него, и предложил оставить окончательный выбор за Центром. На том они и расстались. Плакидин выехал в Вашингтон на встречу с семейством Лейба. Через его главу, Абрама, он надеялся восстановить связь с Саном.
По дороге на вокзал Иван в пол-уха слушал словоохотливого таксиста-мексиканца и напрягал память, пытаясь воскресить картины из того далекого прошлого, когда мальчишкой подрабатывал в мастерской Лейбы…
Двадцатое столетие только начиналось. Шел 1916 год. В Одессе бушевала весна, но она не несла радости. Затянувшейся кровопролитной и бессмысленной войне не было видно конца. Третий год от Балтики до Черного моря перемалывались миллионы человеческих жизней. Поражения на фронтах, голодные бунты и стачки в опустошенных городах сотрясали Российскую империю, и тогда ура-патриоты принялись искать виноватого. Волна за волной черносотенные еврейские погромы прокатились по Москве, Киеву и Одессе.
Досталось от них и семейству Лейба. Его глава, Абрам, не стал испытывать судьбу и, сложив нехитрые пожитки, вместе с семьей собрался в далекую Америку. В тот печальный день на Торговой улице присутствовали соседи и друзья Лейба. После грустного, со слезами прощания, все расселись по повозкам и отправились в порт. Там старшие Лейба не могли сдержать слез, а маленькие Айвик и Рита, радовавшиеся путешествию, махали ручонками тем, кто остался на пирсе. Всплакнул и Иван, жалея о потере друзей.
Через одиннадцать лет, в двадцать седьмом, мать Ивана получила письмо от тети Муси из Нью-Йорка. Она писала, что они устроились хорошо, а дядя Лейба, благодаря помощи старых друзей, завел свое дело и быстро пошел в гору. Прошел год, и связь с ними оборвалась. Потом до Плакидиных дошел слух, что Лейба переехали в Вашингтон, сам дядя Абрам ушел на покой и дела передал Айвику.
Спустя двадцать пять лет, в беседе с Борисом Пономаревым, Ивану открылась тайна отъезда Лейбы в Америку. Накануне революции партия большевиков нуждалась в деньгах, а он умел их зарабатывать. Нью-Йорк оказался для него «золотым дном». Предприимчивый, хваткий Абрам Лейба быстро встал на ноги, и вскоре касса большевиков, а затем и коминтерновцев, начала щедро пополняться. Настоящую цену его работе знали лишь Поскребышев и спецкурьеры, а теперь и Плакидин.
До встречи с Лейба оставались считаные часы. Иван жил ее ожиданием и подгонял время. Ему казалось, что поезд ползет как черепаха и, чтобы понапрасну не терзать себя, он взялся за газеты. С их страниц дохнуло горячим дыханием пока еще далекой от Америки войны. Фашисты, не считаясь с колоссальными потерями, упорно лезли к Москве, их передовые части вышли на расстояние прямого артиллерийского выстрела к столице. По-прежнему оставалось запутанным положение на Дальнем Востоке. С особым вниманием Иван читал репортажи военных корреспондентов газет «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» из Китая, Малайи и Филиппин. Судя по ним, положение там напоминало тревожное затишье перед бурей. Японская военная машина угрожающе погромыхивала у границ британских и голландских владений в Юго-Восточной Азии.
