Эдвард Резерфорд - Лондон
– Что? Никак ты мне перечишь?
Это был сущий рев. Парень вдруг испугался, что великан передумает и не станет его кормить. Тем не менее ему хватило мужества ответить:
– Нет, сударь, я не перечу, но домой не пойду.
– Ты с голоду околеешь! Тебе это известно?
– Как-нибудь перебьюсь. – Он понимал, что это нелепость, но тем не менее. – Я не привык сдаваться.
Это было встречено таким ором, что Альфред решил: сейчас этот викинг ударит его, но ничего не случилось.
Тем временем женщина перелила похлебку в небольшой котелок и поманила Альфреда к столу. Альфред повиновался, однако заметил, что великан направился к нему.
– Ну, – обратился тот утробным гласом к жене, – что ты о нем думаешь?
– Бедняга, – отозвалась та сострадательно.
– Верно. И все же… – (Альфред различил смешок.) – В этом мальчонке бьется сердце героя. Слышишь? Могучего воина. – Загоготав, он хлопнул того по спине и чуть не опрокинул в котел с похлебкой. – А знаешь почему? Он не сдается. Так и сказал мне. Он не шутит. Этот малыш не сдастся!
Жена вздохнула:
– Значит, мне его содержать?
– Ну разумеется! – воскликнул тот. – Ибо скажу тебе, юный Альфред, – обратился он к мальчику, – что у меня есть для тебя работа.
Саксонский флот курсировал по Английскому каналу все лето. Набег был всего один, ему подвергся кентский порт Сэндвич, и его быстро отбили. Затем – тишина. За горизонтом выжидал Вильгельм Нормандский.
Однако для юного Альфреда, невзирая на эту опасность, прошедшие месяцы стали счастливейшей в жизни порой.
Мальчик быстро перезнакомился с семейством Датчанина. Жена Барникеля была строга, но добра; старшие дети уже обзавелись своими семьями, а восемнадцатилетний сын, который собирался жениться на дочери Леофрика, все еще жил с родителями. Он был здоровяк, вылитый отец, и научил юного Альфреда вязать морские узлы.
Датчанина же будто веселило общество деревенского мальчишки. Его дом на восточном холме располагался неподалеку от саксонской церкви Всех Святых и выходил на пустынные травянистые склоны, где обитали во́роны. Каждое утро мужчина отправлялся по тропинке в Биллингсгейт инспектировать суденышки с грузами шерсти, зерна и рыбы. Альфреду нравилась пристань, пропитанная запахами рыбы, дегтя и водорослей, но еще больше – визиты к Леофрику на западный холм. Теперь, когда он перестал быть бродягой, ему доставляло огромное удовольствие ходить от собора Святого Павла по Уэст-Чипу. Там каждый закоулок был связан с отдельным промыслом или товаром – Бред-стрит, Вуд-стрит, Милк-стрит и так до Полтри в самом конце. Торговцы галдели, выкрикивая все эти товары; там обитали и продавцы специй, сапожники, ювелиры, меховщики, торговцы одеялами, гребнями и многие, многие другие. Одно его удивляло – количество свинарников. Такого он от города не ожидал, но Барникель объяснил: «Свиньи пожирают мусор и держат место в чистоте».
Благодаря Барникелю Альфред стал лучше понимать характер Лондона. Отчасти город оставался сельским. Саксонское поселение не заполнило огромного пространства, обнесенного стенами; здесь сохранились поля и фруктовые сады. Вокруг раскинулись обширные земли, принадлежавшие королю, его придворным и Церкви.
– Город разделен на округа, – растолковывал Барникель. – Примерно по десять на холм. Но некоторые из них находятся в частном владении. Мы называем их сока.[14]
Он назвал нескольких дворян и духовных лиц, содержавших эти имения в границах Лондона.
И все-таки Лондон был сам по себе. Слушая Датчанина и наблюдая, Альфред не уставал поражаться.
– Город настолько богат, – объяснил Барникель, – что облагается налогом, как целый шайр.
Он с гордостью перечислил свободы, отвоеванные городом: торговые концессии, права на рыбный промысел в пределах нескольких миль по Темзе, права на охоту во всем графстве Мидлсекс, располагавшемся на северной стороне, и многие другие.
Но дело было не в этом, а в чем-то еще – в разлитом в воздухе, но вполне осязаемом и производившем на мальчика по-настоящему глубокое впечатление. Ему какое-то время не удавалось облечь его в слова, но однажды ему нечаянной репликой помог сам Датчанин.
– Стены Лондона касаются моря, – произнес тот.
Да, подумал мальчик. Вот оно.
Покоясь издавна в верховье эстуария Темзы, неизменно смотревшего в море, огромное поселение среди стен на протяжении поколений служило приютом мореплавателям и торговцам всего северного мира. И эти люди не собирались себя ограничивать, пусть даже признавали власть островных королей – саксонских и датских. Защищаясь и организуя торговлю, они основывали собственные гильдии. Они знали о своей важности для короля, и с этим считались. Дед Барникеля, крупный купец, трижды ходивший в Средиземноморье, стал дворянином. Три поколения этого семейства возглавляли гильдию защиты, способную выставить значительные силы. Городские стены были столь крепки, что заслужили признание короля Кнута. «Лондон не взять никому, – похвалялись англо-датские бароны, выходцы из купечества. – И никакой король не король, пока мы не одобрим».
Гордыню Лондона и уловил Альфред.
– Ибо граждане Лондона свободны, – изрек Барникель.
Существовал старинный английский обычай: если серв убегал в город и жил там невостребованным в течение года и одного дня, то становился вольным. Да, некоторым землевладельцам и богатым купцам прислуживали сервы и даже рабы, но большинство подмастерьев были, подобно Альфреду, вольными. Однако в Лондоне он открыл, что слово «вольный» несло в себе нечто еще. Купец, заплативший вступительный взнос, или ремесленник, завершивший ученичество, становились полноправными гражданами. Они получали возможность заниматься ремеслами, поставить торговый лоток и голосовать на фолькмоте. Такие люди платили королевские налоги, а все остальные, явись они из соседнего графства или из-за моря, считались чужеземцами и не имели права торговать, пока не удостоятся гражданства. Неудивительно, что лондонцы пеклись о своей свободе. Ощупав кинжал на боку, мальчик вспыхнул от удовольствия при мысли, что и он станет частью этого целого.
Через неделю, когда силы Альфреда полностью восстановились, Барникель обратился к нему с утра пораньше:
– Сегодня начинается твое ученичество.
Квартал, куда теперь вел его Датчанин, располагался сразу за восточной городской стеной. Здесь в Темзу сбегал небольшой ручей, вдоль берегов которого разместились многочисленные мастерские. Это было бойкое место, находившееся в ведении гильдии защиты. Когда они приблизились к вытянутому деревянному зданию, Альфред различил знакомые удары молота о наковальню. Мальчик решил, что его определят в кузнецы. Но обмер, едва вошел и огляделся.
Они находились в помещении арсенала.
Из всех ремесленников оружейник виделся мальчику, воспитанному в кузнице, принцем среди мастеровых. Альфред лишился дара речи, обозревая кольчуги, шлемы, щиты и мечи.
Подошедший главный оружейник оказался высок, сутул и с угловатым лицом. Взор синих глаз был добр, однако при виде диковинной перепонки на руках мальчика он в сомнении повернулся к Барникелю:
– А работать-то он сможет?
– Сможет, – уверенно отозвался Датчанин.
Так и началось обучение Альфреда.
В его жизни, наверное, не было дней светлее. Как новичка, Альфреда приспособили к черной работе: носить воду из ручья, поддерживать огонь и раздувать мехи. Он подчинялся беспрекословно, и никто не обращал на него большого внимания.
По завершении первого дня он отправился с другими подмастерьями на ночлег. Обычно ученикам не платили, но жили они свободно, в хозяйском доме, однако оружейник был вдовцом и невзлюбил эту моду. У его сестры стоял дом на склоне Корнхилла, разделенный на комнаты, а сразу за ним – служебная постройка, где и кучковались шумные ученики.
Арсенал был велик, подмастерьев всех возрастов набралось восемь душ, и Альфред, делая работу, имел возможность понаблюдать за ними. Один стучал кувалдой неравномерно, другой слишком крепко сжимал щипцы, привнося в свой труд напряжение. Третий не умел обращаться с долотом. Альфред все подмечал, но помалкивал.
Однако через пару дней ему дали небольшое задание: поработать напильником, выправить вмятину на шлеме. Он все прилежно выполнил и вручил дело рук своих мастеру, который забрал оба предмета без слов.
На следующий день мастер призвал его на помощь другому ученику, годом старше, клепавшему шлем. Альфред держал, тот ставил заклепки. Затем мастер велел:
– Дай попробовать новичку.
Старший недовольно поменялся с Альфредом местами. Тот взялся за дело, но получилось черт-те что. Досадливо хрюкнув, мастер приказал старшему:
– Покажи ему, как нужно.
Он ушел, но Альфред ошибся, решив, что тем оно и кончилось. Вечером, когда подмастерья потянулись к выходу, мастер подозвал его и, сгорбившись над горном, осведомился:
