Бернард Корнуэлл - Столетняя война
Хук был жив.
Два французских полка отступали по раскисшей пашне, оставляя за собой груды тел в измазанных грязью латах. Третий полк, меньше прежних, но все же превосходящий силы англичан, готовился к бою. Латники садились на коней. Запели трубы. Всадники, держа пики стоймя, тронули коней вперед и через несколько шагов остановились: между ними и противником еще оставались спешенные французы, наступать было рано.
— Стрелы! — скомандовал своим Хук.
— Нету! — тут же отозвался Уилл из Дейла.
— Есть! — крикнул Ник.
Подхватив лук, он вскинул его на плечо и повел свой отряд на поле, усыпанное трупами французов. Между телами в изобилии торчали стрелы: у тех, что ударились острием в прочные латы, наконечник безнадежно затупился или погнулся, зато другие вполне годились для выстрела. Неповрежденные наконечники со сломанных стрел Хук тут же пересаживал на уцелевшие древки. Заодно он обыскивал тела французов. Найдя на ком-то серебряную цепь, он бросил ее в мешок со стрелами. Латники тоже бродили между трупами — оттаскивали мертвых от живых, приводили в чувство выгодных пленников и убивали тех, кто был слишком беден для выкупа или слишком изранен, чтобы выжить.
Хук потянул на себя стрелу с серым оперением, застрявшую в чьем-то налатнике, и француз, которого Ник считал мертвым, внезапно шевельнулся, застонал и повернул к лучнику голову. Откинув вражеское забрало, Хук увидел полные страха глаза.
— Aidez moi[95],— произнес француз, задыхаясь.
Хук не увидел ни ран, ни пробоин в доспехе, но, когда он попробовал приподнять француза, тот вскрикнул и потерял сознание от боли, Хуку оставалось только уложить его обратно. Взяв стрелу, он двинулся дальше.
— Ник! — позвал Уилл из Дейла.
Хук вскинул голову. Сквозь остатки двух полков, бредущих с поля, навстречу англичанам пробирался одинокий всадник — невысокий и хрупкий, в полных латных доспехах, но с одним мечом вместо оружия и на пегой кобылке вместо боевого коня. Поверх белого налатника с двумя нарисованными алыми секирами посверкивала на шее тяжелая золотая цепь. Откинув забрало, всадник оглядывал тела, словно кого-то искал. Увидев рассматривающих его лучников, он придержал коня.
— Выродок нарывается, — предположил Уилл из Дейла.
— Нет, просто смотрит, — отмахнулся Хук. — Совсем слабак, пусть его.
Он подобрал стрелу, затем другую и вновь взглянул на всадника. Тот вдруг вытащил меч из ножен и дал шпоры коню.
— А может, и нарывается. — Ник скинул с плеча лук, упер нижний конец в чью-то кирасу под ногами и накинул тетиву на верхний наконечник.
Всадник вновь остановился, на этот раз шагах в двадцати от лучников, вглядываясь в мешанину доспехов и трупов. Словно завороженный, он долго не отводил глаз от тел, сваленных одно поверх другого, затем внезапно выпрямился. Высоким голосом выкрикнув боевой клич, он пришпорил пегую лошадку и направил ее прямо на Хука. Кобыла рванула вперед, из-под копыт полетели комья грязи.
— Вот же дурак, — злобно сказал Ник.
Выбрав стрелу с тонким наконечником, он уложил ее на тетиву и вскинул лук — одновременно еще с дюжиной лучников. Он надеялся, что всадник отвернет в сторону, но тот несся вперед, целя мечом прямо в него. Хук не задумывался. Тетива отошла к правому уху, Хук отследил поступь лошади и движение всадника, выхватил взглядом открытое забрало и необычно яркие глаза — и отпустил тетиву.
Стрела прошла через правый глаз, голову всадника ударом откинуло назад. Меч упал, кобыла замедлила шаг и растерянно остановилась шагах в четырех от Хука.
Лучники разразились торжествующим криком. Мертвый всадник медленно свалился с седла, мягко скользнув вбок и внезапно обрушившись на землю грудой доспехов.
— Уведи лошадь, — велел Ник Хорроксу.
Подойдя к трупу, он вытащил стрелу из разбитой глазницы, чтобы снять с шеи всадника толстую золотую цепь, — и замер. На цепи висела подвеска — толстый, оправленный в серебро диск из белоснежной слоновой кости, на котором красовалась фигурка антилопы, вырезанная из черного янтаря.
— Дурак. Глупыш-несмышленыш… — Хук снял с мальчишки слишком большой для него шлем и взглянул в искалеченное лицо сэра Филиппа де Руэля.
— Совсем малец! — удивился Хоррокс.
— Мелкий глупыш, вот он кто, — ответил Хук.
— А что он тут делал?
— Смелость показывал, прах его побери.
Хук снял с Филиппа тяжелую золотую цепь и подошел к тому месту, где мальчишка вглядывался в груду тел. Там, поваленное на два чьих-то трупа, лежало тело в пропитанном кровью налатнике — на ярко-алом фоне Хук с трудом разглядел контуры двух алых секир. Горло под откинутым шлемом было рассечено до самого позвоночника.
— Он пришел искать отца, — бросил Ник Хорроксу.
— Ты-то откуда знаешь?
— Знаю. Дурак несчастный. Просто пришел искать отца…
Хук швырнул подвеску в мешок, выбрал стрелу с тонким наконечником и повернулся к английскому строю.
Король в зазубренном шлеме и в налатнике, рассеченном ударами вражьих клинков, взбирался на своего белого мерина, чтобы лучше видеть врага. На дальнем конце поля, позади бредущих к лагерю остатков французского войска, Генрих разглядел третий полк французов с поднятыми пиками. И напомнил себе, что у английских лучников кончились стрелы.
Гонец принес известие о том, что французы напали на обоз, и король обернулся в седле, чтобы оглядеть войско. Сотни воинов сторожили французских пленных, которых явно было больше, чем латников в его армии. Генрих окинул взглядом строй: там, где в начале битвы стояло девять сотен латников, теперь осталась лишь тонкая шеренга — слишком многие из латников и стрелков, захватив в плен французов, ушли их стеречь. Кое-кто из лучников, правда, вышел в поле собирать стрелы. Король одобрительно кивнул, хоть и знал, что набранных стрел все равно не хватит на всех коней третьего полка. От Генриха не ускользнуло, что какой-то безумец француз вздумал напасть на лучников. Поморщившись от криков, которыми стрелки встретили гибель смельчака, король вновь обратил взор к армии.
В войске царил беспорядок. Генрих знал, что стоит врагу пойти в атаку — строй выправится, однако сейчас в тылу у англичан оказались сотни пленных, годных в битву. Хотя у них отобрали шлемы и оружие, им ничего не стоило напасть сзади: руки связаны не у всех, свободные запросто развяжут остальных, и сотни врагов бросятся на опасно поредевший строй англичан. С теми французами, что грабили сейчас лагерь, можно было подождать: главное — отбить третью атаку французских рыцарей, а для этого понадобится каждый клинок его немногочисленной армии. Как бы долго ни пришлось врагам пробираться верхом через устланное трупами поле, рано или поздно они его одолеют, и длинные вражеские пики ударят в англичан. Генриху нужны были воины.
А воины смотрели на короля, прикрывшего глаза, и понимали, что он возносит молитву к своему суровому Богу, который до сих пор спасал английскую армию. Генрих молился о том, чтобы Божье милосердие не иссякло, и пока он шептал молитву — ответ пришел сам собой. Ответ настолько удивительный, что на миг король замер. Затем, напомнив себе, что с ним говорил сам Господь, Генрих открыл глаза.
— Убейте пленных, — приказал он.
Латник из ближайшего окружения воззрился на короля, подозревая, что ослышался.
— Государь?..
— Убейте пленных!
Тогда пленники не смогут напасть на англичан, а стерегущие их воины отправятся на битву.
— Убить пленников! Всех! — крикнул Генрих, рукой в латной перчатке указывая на пленных врагов. Кто-то из латников наскоро прикинул — французов захватили около двух тысяч. Генрихов жест указывал на них всех. — Убить! — повторил король.
Французская орифламма призывала к беспощадности. Значит, пощады не будет.
Пленные должны умереть.
* * *Сеньор де Ланферель мрачно бродил позади английского строя. Окинув взглядом восседающего на коне Генриха в побитом шлеме, он отвел глаза и вдруг увидел герцога Орлеанского, племянника французского короля. Пленного герцога в окровавленном налатнике держал за руку лучник в одежде с королевским гербом. Юный Орлеан, всегдашний красавец и умница, теперь выглядел понурым и больным.
— Мессир… — Ланферель опустился на одно колено.
— А вы из-за чего? — убитым голосом спросил герцог.
— Грязь, — ответил Ланферель, поднимаясь.
— Боже мой. — Юноша содрогнулся — вряд ли от боли (тяжелых ран ему не причинили), скорее от стыда. — Алансон погиб. Бар и Брабант тоже. И Сане.
— Архиепископ? — переспросил Ланферель, которого смерть князя церкви поразила больше, чем гибель трех самых высокородных герцогов Франции.
— Его просто выпотрошили, Ланферель. Выпустили кишки. И д'Альбре погиб.
