Юлия Андреева - Карл Брюллов
Несколько раз забегал Мокрицкий донести во всех подробностях о состоянии Великого. Быстро передал все новости, даже пить чай отказался, понес вести по другим домам. Занят. А ведь Карл был прав, когда говорил, что Мокрицкий больше бегает по гостям, нежели работает. Впрочем, теперь Карлу это, наверное, даже на руку. Кто-то ведь должен ухаживать за ним, больным, кормить с ложечки бульоном, подогретым вином, читать книжки…
Совсем недавно было лето, Юлия, «Распятие» для церкви Петра и Павла, «Вознесение Божьей матери» для Казанского… было жарко от работы и веселья, был полдень… Теперь же осенние листья падают под ноги, и все больше приходится пользоваться экипажами, оберегая обувь от грязи, перемешанной с конским навозом. В трактирах и витринах магазинов окна покрываются зеленоватым налетом — тот же навоз, но только распыленный на миллионы невидимых крошек, рассеивается в воздухе. Зарядили гаденькие холодные питерские дожди. Сначала ночи напролет, потом дни и ночи, дождь сменяется ливнем, ливень моросью. Пронизывающие ветра особенно нестерпимы на набережных. Сразу пытаются пробраться под одежду, развязать завязки на шляпах дам, сорвать плащ или накидку, цилиндр или любой другой головной убор, дабы, словно издеваясь, бросить его в грязь.
Юлия упорхнула в солнечную Италию, в которой, по словам Брюллова, всегда хорошая погода. Откуда написала ему и пригласила приехать на свою виллу в Ломбардии, словно и не было никаких обид, совместных планов. Сильная женщина.
Про то мне сам Брюллов рассказывал, к чему ему врать? Тем не менее, моя работа по сбору жизненных фактов относительно Карла Павловича Брюллова утратила свой вначале бурный темп, и теперь протекала в час по чайной ложке. Хотя Карл, по старой дружбе, не перестал захаживать к нам, иногда вместе с Нестором Кукольником; его братца Платона я всегда не выносил за его воровскую манеру таскать из мастерской эскизы, а затем продавать их незадачливым студентам в Академии или хотя бы на рынке. Несколько раз забегал Федор Солнцев, рассказывал, как Великий еще перед болезнью в несколько дней отмахал здоровенный холст «Осада Пскова», падая после работы, так что ученики Липин и Мокрицкий либо выносили его бездыханного, либо забывали, и тогда Великий валялся без памяти чуть ли не на голой земле, рискуя простудиться и умереть, что, в конце концов, и случилось.
Написал. Не мылся, не брился, ничего толком не ел. Когда все уже было готово, вдруг решил, что изначально угол взял не тот, напряжение спало, и заново по старым следам все закрасил. Закончив, пошел к поэту Струговщикову, потребовав шампанское и пригласить всех друзей, кого только сыскать получится. Ел, пил много и жадно, мясо зубами рвал, вина выхлебал в невероятном количестве, но не захмелел.
— Сюда бы сейчас Кольку Рамазанова, чтоб сплясал, как только он умеет. Глинку! Где его носит, чертова сына? Праздника хочу! Настоящей жизни! Оленин смотрел на новую картину с восторженной опаской. Узнал, что переписывал ее Великий, испугался, как бы во второй раз не кинулся что-то исправлять. С Карла станется. Государь остался картиной доволен, государыня допустила к ручке. В преддверии открытого показа невероятно большим тиражом переиздали «Историю Княжества Псковского» митрополита Киевского Евфимия Алексеевича Болховитинова, принявшего в монашестве имя Евгений.
Когда Карл разрешил посетить его «большую мастерскую» — так Брюллов называл пустовавшее здание в академическом дворе, — мы удостоились чести видеть новое детище Великого… Но нет, несмотря на патриотическую тему, несмотря на явно возросшее мастерство Карла, этому произведению не судьба затмить легендарную «Помпею». Монахи на конях, сияющие кресты, парнишка-поводырь с копьем, слепая женщина, провожающая его в бой, раненые, убитые, лошадиные трупы, пролом в стене, падающая башня… и все это сияет и только что не светится. Но… где сама осада? Назвал бы, что ли, «Крестный ход во время осады польским королём Стефаном Баторием в 1581 году». Да он это и сам видел.
Долго копил силы Карл на это произведение в надежде затмить «Помпею», потому как это правильно, когда новое получается на ступеньку лучше уже созданного, а «Помпея» все собой затмила, последние силы съела. Карл ненавидеть ее должен, паскуду такую итальянскую.
«Досада Пскова» — в шутку окрестил свою новую работу Брюллов. И в этом тоже был велик.
После того как картину показали широкой публике и появились первые восторженные рецензии в домах и мастерских, вдруг, точно по мановению волшебной палочки, вновь появились бюсты Карла Брюллова. Извлеченные с чердаков и чуланчиков, принесенные с задних дворов и хлевов, они выглядели потрепанными и запущенными, так что мастерам сразу же нашлась работа чистить, латать, золотить… но это не главное. Главное, что Брюллов снова стал всеобщим кумиром, и это было здорово!
Глинка сочинил «Попутную песню», в которой слышался шум паровоза, гудки, ощущалась скорость нового, стремительного, пришедшего на смену старому спокойному времени, и планировал теперь цикл романсов на стихи Кукольника. Кое-что из уже готового игралось, в том числе и у нас дома. Новая музыка привела в восхищение Сашу и Машу. Струговщиков подтянул под себя «Художественную газету», что, учитывая способность Александра Николаевича видеть не только себя, любимого, а предоставлять место другим одаренным личностям, тоже было неплохо.
За «Попутной» следовала «Прощальная» — не столь яркая, но доведшая до слез Уленьку и гостивших у нас в тот момент ее подругу Солнцеву и сестру Марию Критон.
Пришедший к нам в который раз послушать Глинку Карл был опять немного простужен и оттого раздражителен. Недавно просил высочайшего разрешения расписывать купол Пулковской обсерватории и получил отказ. Жалея болезного, после обеда нянька увела его в спальню, где растерла водкой и дала чая с медом. После чего он уснул, точно ребенок.
— Карлу Павловичу так не подходит здешний климат, отчего бы ему было не поехать в Италию к супруге? — глядя на вернувшуюся няньку, спросила Солнцева.
К какой супруге? — насторожились мы с Уленькой.
Как «к какой»? — в свою очередь удивилась Леночка. — К Юлии Павловне, к кому еще? Ой, да не делайте, Петр Карлович, вида, будто не знаете. Весь Петербург в курсе, а вы один нет.
Точно-точно, обвенчались по лютеранскому обычаю. — Мария поправила кружевную шаль. — И свидетели есть, и в Москве по этому поводу уже столько раз тосты поднимали. Одного не пойму: отчего они сами сей факт в секрете держат? Шила в мешке…
Вот-вот, Яненко был на свадьбе со стороны жениха, а со стороны Юлии Павловны — ее управляющий Мишковский. Вот где у нее имение Графская Славянка, там они и обвенчались пред господом.
Но, раз они, как вы утверждаете, поженились, отчего бы Карлу скрывать? Почему он не поехал вместе с ней? Ведь это было бы вполне логично! — не выдержал я.
Несколько не логично, — затараторила Солнцева. — Во-первых, когда Карл Павлович сочетался законным браком с Юлией Павловной, еще помнился скандал с его бывшей женой. Их, конечно, развели по всем правилам, но всегда есть опасения, что жена может оказаться беременной, а тут они должны были знать наверняка. Потому как после скандала государь ни за что не оставил бы ребенка падшей женщине. В то время как бездетная Самойлова приняла бы еще одного малыша с распростертыми объятиями. Но, если объявить о бракосочетании в открытую, Эмилия из одной только ненависти изведет ребенка еще во чреве или родит и нарочно подкинет в сиротский приют. Мало ли таких случаев? А так — у нее еще есть надежда снова заполучить Карла — почему бы и нет, если тот по-прежнему холост, и его подружка упорхнула к себе в Италию? Они даже ссору изобразили, точно в театре, чтобы всем стало ясно — полный разрыв отношений. — Солнцева была очень довольна собой. Ее хорошенькое личико раскраснелось, огромные кукольные голубые глаза блестели.
— Кроме того, он же сколько лет по за границам разъезжал, теперь он профессор, ученики, обязательства… Их-то с собой не заберешь. Отрабатывать требуется, — предположила Мария.
Мы с Уленькой переглянулись, ища поддержки друг у друга. На самом деле правильнее всего было бы тотчас разбудить Брюллова и попросить его дать объяснения, но вместо этого мы сидели и слушали сплетни.
* * *С того памятного разговора прошло полгода, а я все никак не мог выкинуть из головы женитьбу Карла. Вот как это иногда бывает. С одной стороны, гложет обида; казалось бы, так и побежал бы теперь к нему, так бы и потребовал объяснений, только все равно ведь не побегу никуда. Не мое это дело — в чужие жизни без спросу лезть. Захочет, сам расскажет.
Хотя, должно быть, так уж устроен человек, что не может его ум бездействовать, а все ищет каких-нибудь объяснений, тщится нащупать спасительные мостики, связывающие один факт с другим. Я искал подтверждений состоявшегося венчания. Где искал? Ясно, что не церкви объезжал, друзей не баламутил с расспросами, привечал только, что вокруг творится, искал факты, и находил… Вот, например, один: не больше месяца прошло с очередного, готового разразиться, да только словно повисшего в воздухе, скандала.
