Эфраим Баух - Иск Истории
Давно и насущно требует философского осмысления и психиатрического анализа эллинское понятие «сумерки богов» или, точнее, «сумерки идолов». Они обычно сгущаются ощущением приближающегося краха.
Но крах этот может длиться и 70 лет.
Уже по эту сторону полыньи, на одинокой льдине, уменьшающейся на глазах, как шагреневая кожа, Пастернак составляет последнюю книгу стихов с явно провокационным названием (сколько можно быть Эзопом?) «Когда разгуляется» (стихи 1956-1959 года). Уже написан «Доктор Живаго» с бессмертными «Стихами из романа».
Эпиграф к последней книге стихов удивителен по своему подтексту даже в эпоху Хрущева. Он взят из последнего тома романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», названного автором «Обретенное время» в предощущении ухода из жизни.
«Книга – это большое кладбище, где на многих плитах нельзя прочесть стертые имена».
Как могут звучать эти слова на гибельном ветру вообще безымянного кладбища в размер огромной, лишь слегка оттаивающей, ледяной страны, где расстрельные рвы почти у каждого города.
Огромной Сибирью шевелится пространство вечной мерзлоты, смещая давно уже безымянные, хоть и худо-бедно сохранившиеся в этом гигантском холодильнике трупы. Бирки и дощечки с номерами, амбарные книги с перевранными фамилиями, записанными вечно пьяным вохровцем, давно сгнили или пущены по ветру-затейнику.
«О, если бы я только мог…», – говорит поэт, – написать «…о беззаконьях, о грехах, бегах, погонях…»
В четырех словах – краткое резюме любого, пережившего погром, будь он государственный или народный, всеобщий или еврейский.
Но квинтэссенция книги, как и судьбы поэта, – в первых четырех строках первого стихотворения книги:
Во всем мне хочется дойти
До самой сути,
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
Надо бы поосторожнее с «сердечной смутой». Все смутное и опасное заключено в «смуте».
Ладно бы, смута сердечная. Но ведь речь идет о физической смуте, том самом, по словам Александра Сергеича, «русском бунте, бессмысленном и беспощадном», узаконенном новой властью. Он рождает миллионы жертв, которые уже заранее смирились с ожидаемой их участью. Он порождает столько же палачей, по доброй ли воле, по принуждению. Последние, вне зависимости от национальности, всплывают на поверхность жизни, как гнусь, как беспощадное нашествие крыс, в отличие от последних, не скребущихся в подполе, а требовательно, нагло и всегда по-крысиному по ночам стучавших в двери.
Этот десятилетиями длящийся погром собственного народа по всем градам и весям беспрецедентен в мировой истории.
В этом погроме слово «жид» – первейшее слово в лексиконе сталинских следователей-палачей наряду с матом, при допросе существа еврейской национальности» даже если следователь сам еврей. Эти особенно знали, по собственному опыту, как сокрушительно действует на еврея слово «жид».
Никто меня не убедит, что «жид» равнозначен кличке «хохол», «кацап» или «москаль». «Жиды и москали», то есть евреи и русские – изобретение польско-украинских холопов. «Москали» – от слова «Москва». В народе слово «жид» – тайный позыв и призыв погромщика к своему «собрату».
Магия печатного текста, в котором разрешено употреблять слово «»жид», мгновенно заставляет вздрогнуть жертву сигналом будущего погрома, который, быть может, и не произойдет, но душа жертвы полнится страхом.
Страх, державший страну в тисках почти три четверти ХХ-го века, даром и в одночасье не проходит.
Его величество Страх, а не Случай, многолик в своих проявлениях, от полной потери достоинства до восторга выпученных глаз. Страх по сей день ступает, как кот в мягких грузинских сапожках, топорща усы.
При превентивном тотальном терроре некуда бежать, хотя пространство страны огромно. Смирение с судьбой, животное равнодушие к смерти становятся единственной формой существования.
Даже десятилетиями длящиеся «сумерки идолов» имеют свои периодические сгущения, которые с удивительным постоянством в России отмечались «разгулом» стихийных или «узаконенных» еврейских погромов.
В царские времена любое обострение политической или экономической ситуации шло с полосой чудовищных погромов, начиная со страшного одесского погрома 1871 года и бегущей от него погромной волны до конца Х1Х-го, и далее, в начале ХХ-го века. Затем, с падением царской власти, в течение гражданской войны, безоружных и беспомощных евреев убивали сотнями тысяч, без преувеличения.
Все, кто сумел прихватить «ствол», «кинжал», «штык», оглоблю, топор, первым делом алкал «жидовской» крови.
Убивал собственного соседа, с которым дружил все годы.
Загадочна русская душа.
Додумался же один знаменитый русский классик звать Россию «к топору».
Катастрофа русского еврейства растянулась на века, то усиливаясь, то утихая.
«Сумерки» Сталина обозначились «узаконенным» погромом – «делом врачей», явно прологом к выселению всего русского еврейства на Крайний Север или Дальний Восток с благородной целью: спасти евреев, опозоренных «делом врачей», от гнева русского народа.
История с выселением за полвека обросла множеством слухов, «документов», исследований, и над всем этим как-то странно витает ощущение, что такое дело было просто немыслимо. Но почему? «Идолу всех времен и народов», выселявшему в течение считанных часов целые «отдельно взятые народы» в дальние края, выселить пару миллионов евреев было легче легкого.
Велики лермонтовские слова: «Есть Божий суд, наперсники разврата…»
По священным книгам иудаизма император Тит решил больше быть в море, ибо считал, что еврейский Бог непобедим лишь на суше. «А ты поборись с самым ничтожным моим творением», – сказал Бог и вселил в голову Тита комара.
Ничтожный сосудик в ничтожной части тела дряхлого существа, сочетавшего в одном лице Артаксерскса и Аммана, решил дело. Жребий, по-древнееврейски «пур», был брошен в дни праздника Пурим 1953 года.
«Сумерки» советской власти в 90-е годы прошлого века породили огромную эмигрантскую волну евреев на Запад и, главным образом, в Израиль, почти освободив российское пространство от еврейского присутствия. Слух о готовящихся еврейских погромах катился по «всей Руси великой». Наученный тысячелетним опытом еврей не стал дожидаться превращения слуха в действие.
Высокочтимые авторы высчитывают, прикидывают, обличают «раздувание» числа жертв в погромах. Но какое это имеет отношение к чувству перманентного страха погрома, ставшего генетическим в душе русского еврея, даже если он пытается прилюдно доказать, что любит Россию, ее культуру, а товарища Сталина больше собственной матери и отца, клянет Израиль с оглядкой, ибо знает, что тот и эти проклятья простит ему. Было такое в тысячелетней истории народа Израиля, когда испанские евреи крестились, а потом изобрели молитву, произносимую в Судный день всеми евреями мира: «Кол нидрей» – все обеты, данные нами под страхом смерти, прости нам. Как говорил великий Тертуллиан по отношению к атеистам: Бог покрывает и ваше неверие…
Приходится констатировать, с сожалением, что всем этим крикунам страх выел последние крохи личного достоинства. Не говоря уже о достоинстве национальном.
Но что спросишь с жертв и их потомков после бессмысленной крестьянской резни и лихих налетов батек, махровых да хмельных, то ли от вина, то ли от еврейской крови, Махно и Хмельницких. В «сумерках идолов» естественна прерогатива «больших народов» проливать кровь «малого народа». Не припомню, чтоб «малый народ» проливал русскую или украинскую кровь, хотя эти «большие народы» на всех перекрестках орали: «Жиды пьют нашу кровь». Но проливать? Разве только в «Протоколах сионских мудрецов». И хотя этот «кровавый навет» десятки раз всеми власть предержащими и всяческими судами опровергался, в глубине души этих «больших народов» теплится свечечка сомнения, легко раздуваемая в пламя в моменты безответственности власти. Беспомощность жертв и запах пролитой крови порождает беспощадность и озверение.
Я уверен, евреи чуяли приближение погрома, как животные – приближение землетрясения, но, в отличие от них, не бежали спасаться, а замирали, как зайцы, ослепленные фарами летящей на них машины. Умение евреев обустраиваться на пепелище только что пронесшегося погрома, говорит о глубокой ущербности души, вышколенной тысячелетними кровопролитиями.
Погромы свое дело сделали. Они стали страшным, длящимся через весь век сном еврейской души.
Просыпаюсь весь в поту и – будто камень с плеч.
Или с голени: привязывали, чтоб не всплыл.
И глубокий – через всю жизнь – вдох: я в Израиле.
Перекликаются на древнееврейском (только подумать!) молодые голоса ребят, скользящих по гребням волн.
Сиротлив и дерзок человеческий голос в ровном шуме средиземноморских вод.
Но неуничтожим.
В Иудее Христа на тысячелетия вперед читалась судьба еврейского народа, Разница лишь в том, что тогда Римская империя властвовала над народом Израиля на его земле. Не был он еще «изгоем», «чуждым наростом», «паразитом». Иисус вовсе не был идумеем или сирийцем, хотя в течение тысячелетий не прекращаются попытки вывести его из среды евреев. Это были внутренние распри в среде евреев, какие бывает в любом народе. Но евреи отличаются одной трагической особенностью: все их внутренние распри сразу становятся предметом разборки в мировом плане. Сор мгновенно выносится из избы.
