Ян Дрда - Знамя
— Есть хочешь? Я приготовила твои любимые картофельные кнедлики с капустой.
— Нет, спасибо, лучше после…
Он повалился на постель в своей комнатушке, снова пересиливая слабость. Положив руку на левую сторону груди, Станда почувствовал бешеные удары сердца прямо под рукой, как будто оно во что бы то ни стало хотело выпрыгнуть из тела. И опять ему показалось, что он падает навзничь в глубокую пустоту.
Только через некоторое время, придя в себя, он расстегнул прочные ремни протеза. На обрубке выше колена кровоточила стертая в нескольких местах кожа. Но больше, чем физическая боль, его мучил жгучий стыд: что теперь скажет обо мне товарищ Бурка, что подумает Франтишек! Какой я плохой коммунист!
Ни за что ни про что, из-за каких-то предвзятых дурацких ощущений, я обвинил Шмерду чорт знает в чем! Горячусь, как баба, поддаюсь настроению… А Шмерда в эту самую минуту, может быть, точно так же лежит на постели, корчась от боли, и мучается от того, что не мог быть с нами… Завтра же поеду к Бурке… нет, сперва схожу к Шмерде, выложу ему все, извинюсь перед ним… Ведь он старый товарищ Петра Лойина, они работали вместе. Ведь именно они привлекли молодежь, когда начали в Непршейове подпольную работу против нацистов. Ведь он первый в Непршейове попал в когти гестапо…
С необычайной четкостью стоит перед его глазами эта картина: в лучах январского солнца искрится замерзший снег на непршейовской площади; наискосок через площадь, на девственной снежной поверхности, видны два глубоких следа от автомобильных колес. А перед калиткой Шмерды стоит зловещая зеленая машина; три эсэсовца в мундирах и трое в штатских непромокаемых куртках серо-зеленого цвета, в надвинутых на глаза шляпах оглядывают настороженным, враждебным взглядом безлюдную площадь.
Петр Лойин и Станда стоят за занавеской у крохотного оконца в чулане Мареков. Станда слышит, как будто все это произошло только сию минуту, порывистое, взволнованное дыхание Петра, и так как Петр упирается в его плечо левой стороной груди, догадывается, что твердый предмет в кармане Петра — это девятизарядный парабеллум.
— Что делать? Будем стрелять?
— Спокойствие, — говорит Петр. — Не сейчас. Расправимся с этими — завтра пришлют сюда целый батальон. Устроят из Непршейова вторую Лидице. Если они завернут сюда к вам, мы убежим через гумна в лес. Деревня не оцеплена. Но завтра, завтра они поплатятся за Шмерду!
Калитка вдруг распахивается, скорее всего, от удара ногой, и между двумя гестаповцами выходит Шмерда. На руках у него сверкают наручники, шуба накинута на плечи, шляпы на нем нет, лысая голова на сильной шее гордо откинута назад.
— Он человек упорный, из него ничего не выбьют… — шепчет Петр Лойин.
В тот день гестаповцы забрали еще Высоцкого, Хонду, Гаврана Жлабка. Все — шахтеры. Почему, собственно, взяли Жлабка, никто не знал. Такой тихий человек, домосед. Быть может, это произошло в связи с хищением динамита на шахте. Он умер, замученный, так же молча, как жил всю жизнь.
«Проклятый январь, — думает Станда, — скольких хороших людей у нас тогда не стало!»
И вдруг развязавшийся клубок воспоминаний продолжает разматываться дальше. Десять дней спустя разведка отряда «Серп и молот» под командованием комиссара Водолазова наскочила в густом буковом лесу под Током на отряд СС. С эсэсовцами был лесник Мушл, живший в сторожке у Оленьих колодцев.
Разведка партизан не стреляла, хотя у нее и было преимущество внезапного нападения. Нужно было выяснить, куда направляются эсэсовцы. Партизаны в белых маскировочных халатах следовали на лыжах за фашистами по глубокому снегу, через вырубки, на расстоянии двух километров. Фашистов в зеленых шинелях было видно издалека.
Через час все выяснилось. Фашисты шли прямым путем к землянке на северном склоне Тока. Они обложили ее на почтительном расстоянии и стали стрелять как при круговой облаве на зверя. Но в землянке было пусто.
Промерзнув до костей, обозленные эсэсовцы вечером вернулись к сторожке, где они оставили два своих грузовика, и захватили с собой в город и Мушла. Лесничиха упала перед ними на колени, обнимала сапоги молодого эсэсовского офицера, умоляла сжалиться.
— Не бойтесь, мы берем его с собой вместо проводника. Не позже, чем через неделю, привезем обратно, — со смехом уверял ее офицер.
Мушл не вернулся. Зря только жена его унижалась. В конце недели стало известно, что Мушла повесили в таборском гестапо.
Капитан Олексинский тотчас же после отъезда эсэсовцев созвал совещание штаба. Решение было заранее ясно: сейчас же освободить все землянки, известные лесникам и арестованным подпольщикам. Немедленно. Все должно быть сделано до рассвета: никаких следов, никакие материалы не должны попасть в руки врагу.
Перед глазами у Станды блестит занесенная снегом лесная тропа к Гладкой, вся розовая от угасающей зари. Они идут втроем, на сапоги у них намотаны тряпки, вокруг пояса веревки, подмышкой топор. Лесорубы. Им приказано стрелять только в случае крайней необходимости. Трофейные парабеллумы спрятаны в карманах на груди. У каждого две обоймы по девять патронов. Петр Лойин неутомимо протаптывает дорогу в снегу своими сильными, огромными ногами, оставляющими глубокий, как говорит Алеша, «слоновый» след, Станда в середине, Алеша Москвин прикрывает тыл.
Когда Станда закрывает усталые глаза, ему явственно представляется глубокая лесная тишина. Только слежавшийся снег, проваливаясь, слегка хрустит под ногами да деревья потрескивают едва слышно от крепнущего к вечеру мороза. Иногда пронзительно вскрикивает спугнутый фазан.
Переход от дня к ночи происходит как-то странно. Заря вдруг потухла, точно смытая одним энергичным движением, и вместо нее над горизонтом внезапно появилось холодное зеленое пламя. И в ту же секунду позеленел и снег.
— Смотри, какой художник… природа! А! — восторженно шепнул Алеша за спиной Станды. И Станда в эту самую минуту думал: «Эх, если бы я был таким живописцем!»
Землянка под Гладкой была занесена снегам, и ее было трудно заметить. Алеша Москвин остался караулить. Петр со Стандой разгребли хвою, маскировавшую вход, и с электрическим фонариком в руках вошли внутрь. Все было в порядке. Они разгребли землю над специальным погребом и вынули оттуда сорок килограммов взрывчатки и два жестяных ящика с немецкими гранатами. Петр разделил взрывчатку, чтобы положить в два заплечных мешка, Станда взял ящики.
— Готовы? — всунул внутрь голову Алеша.
В этот миг с трех сторон послышались громкие выстрелы. Алеша, невредимый, вскочил в землянку, а Петр зашатался и схватился рукой за левое плечо.
Они были в ловушке.
Алеша бросился к гранатам, насовал их себе за гимнастерку и на животе выполз из укрытия. Тройной взрыв разорвал тьму. В чаще, откуда стреляли из винтовок, кто-то взвыл нечеловеческим голосом.
Ручной пулемет правильными очередями начал бить по дерновой крыше. Все трое легли на землю у самого входа.
— Боятся близко подойти, знаю я их! — спокойно прошептал Алеша. — Уже темно, забирайте все гранаты, сейчас выскочим. Пойдем на прорыв!
В то время когда они нагнулись над ящиками с гранатами, поспешно разбирая небольшие металлические цилиндры, у входа вспыхнул ослепительный свет и раздался взрыв. Фашистам удалось бросить гранату перед самым входом в землянку. Объятые глубокой тьмой, ослепленные внезапной вспышкой, ощупывали партизаны друг друга.
Станда нашел плечо Алеши. Ватник был разорван осколком, пальцы попали во что-то теплое, липкое. Но Алеша был в сознании: он на миг осветил фонариком пол, чтобы ориентироваться. Петр Лойин лежал ничком в луже крови, осколок сорвал шапку вместе с куском кожи. По левому уху струей бежала кровь. Но и он был в сознании, его темные глаза ярко блестели во мраке.
— Ты цел, Станда? — шепнул Алеша и прикоснулся к нему рукой. — Беги!
— Нет, — сказал Станда. — Останемся все вместе. Живыми в руки им не дадимся!
— Беги и скажи командиру! Приказываю! Надо спасти других!
Петр Лойин приподнялся на локте, обтер левый глаз, залитый кровью, и притянул поближе к себе жестянку с гранатами.
— Беги! — подтолкнул он Станду здоровой правой рукой, — прыгай в ущелье, куда придется. Снегу там много, съедешь до самого низа. Скажи, что мы попали здесь в засаду! Пусть остерегаются!
Они поцеловались на прощанье. Станда почувствовал на губах кровь Петра. Алеша приподнялся у входа, стремительно швырнул две гранаты. — Беги! Привет!
Станда стиснул в правой руке парабеллум, в левой — деревянную рукоятку гранаты и гибким движением выскользнул из землянки. Он упал в глубокий снег, ободрав лицо о ледышки, но все доходило до него откуда-то издалека, как что-то постороннее. Сейчас он слышал только голос Алеши: «Приказываю!»
