Александр Западов - Опасный дневник
Вице-президент Военной коллегии, — президента туда императрица не поставила, предпочитая управлять российскими войсками самолично, — Захар Григорьевич Чернышев во всем соглашался с матушкой царицей и начал исподволь готовить полки для маневров.
В тридцати верстах к юго-западу от Петербурга, близ Красного села, находилась местность, удобная для разбивки лагерей, — в меру пересеченная, не болотистая, частью лесистая, частью открытая. Там и решено было назначить сбор частей.
План учений отрабатывала Военная коллегия. Идея, одобренная Екатериной, была несложна, для того чтобы генералы не запутались, — наступление на обороняющегося противника. Участвовали в игре семнадцать пехотных и восемь кавалерийских полков, бомбардирский полк в составе сорока четырех орудий и ряд мелких подразделений.
Войска разбили на три дивизии. Первой командовал генерал-фельдмаршал граф Бутурлин. Ему были даны полки лейб-гвардии Преображенский, Семеновский, Измайловский, Конной гвардии, а кроме них два кирасирских полка — Первый его высочества цесаревича Павла Петровича и Третий. Первая дивизия роли не получила и составила как бы резерв главных сил наступающих.
Эти силы представляла собой Вторая дивизия под начальством генерала князя Александра Михайловича Голицына, человека усердного, но нерешительного, в чем позже и пришлось на деле убедиться. У него под командою были два конных карабинерных полка — Новгородский и Санкт-Петербургский, бомбардирский полк и восемь пехотных: Смоленский, Ярославский, Великолуцкий, Нарвский, Нашебургский, Низовский и Суздальский.
Третьей командовал генерал граф Петр Иванович Панин. В состав дивизии вошли два карабинерных полка — Архангелогородский и Нарвский — да шесть пехотных: Первый Московский, Рязанский, Тобольский, Кабардинский, Копорский и Псковский.
За день до маневров Павел вместе с государыней смотрел войска, уходившие в Красное село, на лагерный сбор. Великий князь был в адмиральском мундире.
Для встречи с полками отправились на дачу графа Сиверса, стоявшую по Петергофской дороге в двенадцати верстах от столицы. Прибыв туда, сели играть в карты, государыня с графом Захаром Чернышевым и генералом князем Голицыным — в ломбер, Павел со своими комнатными — в короли.
Через час граф Григорий Орлов, наблюдавший с башни за дорогой, — все-таки он был артиллеристом, да и по натуре склонен к наблюдениям, — пришел сказать, что войска приближаются.
Императрица в сопровождении свиты поднялась на верхний балкон.
Первым в колонне войск шел бомбардирский полк — три тысячи солдат. Каждое орудие везли шесть лошадей — коренные и два уноса.
«Вот пыли-то будет! — подумал Порошин. — Кто ж так распоряжался маршем? Артиллерия идет без прикрытия, — ну, в мирное время не опасно, — да ведь она, пущенная вперед, всю пехоту запорошит!»
И верно — за бомбардирским полком поплыло огромное облако пыли, и в ее клубах показалась Третья дивизия. Граф Петр Иванович Панин ехал верхом, черный от пыли, но вид имел хватский. Он салютовал императрице шпагой.
Перед Сиверсовой дачей ряды подтянулись, — офицеров предупредили, что государыня будет смотреть марш, — и солдаты прошли молодцами. Петр Иванович, остановивший коня, чтобы пропустить перед собой дивизию, поскакал затем в голову походной колонны.
На следующее утро великий князь, поднявшись с постели, забросал Порошина вопросами о полках, об их знаменах и пушках. Не дослушав ответы воспитателя, он схватил ружье и стал проделывать приемы, как заправский солдат.
Настало время уроков, но мальчик ни во что не вникал. Остервальд, побившись полчаса, отпустил его играть. Кроме капральских команд и завтрашней поездки в лагерь, у великого князя в голове ничего не держалось.
За обедом разговор вился также вокруг военных тем. Прибыл граф Пушкин, вице-полковник Первого кирасирского полка, которым командовал великий князь. Зашел также граф Петр Семенович Салтыков, одетый по-походному, в сапогах и с шарфом — знаком офицерского достоинства. Говорили о военачальниках и столковались на том, что Петр Александрович Румянцев хотя и строг на службе, но к офицерам относится хорошо и, если заметит неисправность, чаще трунит, чем наказывает. Захар Григорьевич Чернышев совсем иного нрава, строг до чрезвычайности, а по утрам даже почти неприступен. Приказывает он в полслова и милого вида никому не сделает, так что подчиненные ему генералы перед ним трепещут.
Вечером великий князь был приглашен к императрице. Она возвратилась из Красного села, где осматривала строящийся лагерь, не объявляя себя, и командиры как бы не замечали неизвестную даму, окруженную генералами и гуляющую по территории их частей и подразделений. Павел с восторгом слушал рассказы о лагере и не торопился уходить в опочивальню.
Следующий день был посвящен окончательным сборам и приготовлениям. Великий князь проверял исправность своего кирасирского мундира, изготовленного на прошлой неделе, упражнялся в отдаче рапорта и долго наблюдал, как примеряли кучера сшитую для них кирасирскую форму.
Однако его пришлось потревожить: на прием явился командир Первого Московского полка Михаил Федотович Каменский.
— Здравия желаю, ваше высочество! — заревел он, едва Павел вошел в залу. — Прошедшего года имел счастие находиться в лагере под Бреславу, где его величество король прусский Фридрих ученье производил, о чем сочинил описание, и вашему высочеству почтительнейше подношу.
Каменский протянул Павлу тонкую книжку.
Полковник был большим поклонником короля Фридриха Второго, пользовался репутацией образованного офицера, и его посылали посмотреть, как ведет боевую подготовку прусская армия.
— Отлично принимал меня его величество, — похвастал Каменский. — Весь лагерь мне сам показал, и смею думать, что поездка моя великую пользу нашей армии принесет, ежели труд мой внимательно изучен будет. — Я думаю, что не очень великую, — тихо сказал Павел Порошину.
— Я тоже, ваше высочество, — услышал он в ответ.
— Хотя правнуку Петра Великого меньше всех нужны примеры иностранных государей, — снова заговорил Каменский, — однако мое описание напомнит вашему высочеству недавнее счастливое для российского войска время, когда оно видело лицо своего государя после сорока лет терпения.
— Как великий князь должен вас понимать? — насторожился Порошин. — Российские войска если и не в полном составе по причине отдаленности расположения, то в лице гвардии всегда видят своих государей.
— О том всем ведомо, — поспешил смягчить обмолвку почитатель Фридриха, — и ныне здравствующая государыня, как державная тетка ее императрица Елизавета Петровна, и прежде бывшие государыни истинными попечительницами бывали российскому воинству и есть. Но не командовали они строем, как с охотою делывал это покойный батюшка великого князя, блаженной памяти император Петр Федорович.
Упоминание об отце растрогало Павла:
— Я тоже буду командовать сам, учить свой кирасирский полк и всю армию, как батюшка учил.
— И прусского короля опытностию превзойдете, — уверил Каменский. — Однако сказать надобно, что я с ним в течение маневров не разлучался, все дни вместе ездили. Вот прямо начальник — отец подчиненным! Генерал-поручик Зейдлиц, приготовляя полк для атаки, упал с лошади. Король посадил его в свою коляску, велел отвезти в деревню и каждые четверть часа посылал узнавать о его здоровье, а напоследок и сам поехал. Но строговат король! Полковнику Ангальту приказано было занять две деревни, а он, кроме них, занял и третью. Король за это арестовал его, сказавши: «Учитесь исполнять повеления, чтобы потом лучше повелевать другим»…
— Неверно вы говорите, — прервал рассказчика Порошин, — что внуку великого государя не нужны примеры других владетелей. Всякому государю как злые, так и добрые примеры правления в других землях знать весьма полезно.
— Пусть по-вашему, — торопливо согласился Каменский, желая выговорить главный свой довод. — Вам, ваше высочество, тоже следует любить русское войско подобно тому, как прусский король свое любит. С помощью войска цари народом повелевают и защищаются от насилия врагов. Какую помощь получила Греция в битве при Марафоне от всей премудрости философов своих, ученых и художников, если б не было в ней Мильтиада и десяти тысяч воинов? Не должен ли каждый признаться, что все знание философов служило лишь к сочинению подлых песен в честь победителей? Но к чему древняя история? Славный прадед ваш, во всем давая подданным пример, не погнушался быть ни солдатом, ни матросом, но не был никогда подьячим или протоколистом в какой-нибудь коллегии либо в Сенате.
— Что философы не сочиняют песен, а складывают их стихотворцы, это всем, кроме невежд, известно, — возразил Порошин. — Что государь Петр Первый был и солдатом, и матросом, тоже все знают. Из ваших же слов явствует, что вы поучаете великого князя любить только военных людей, а штатских презирать. Но разве одни только военные люди могут содержать отечество? К тому нужны земледельцы, заводские работники, ученые, судьи, канцеляристы и другие многие. Я еще вам скажу, что если покойный государь Петр Первый сам не был подьячим, однако последнему подьячему изволил определить больше жалованья, нежели военным унтер-офицерам. Из этого видно, чьи труды чьим предпочтены были таким разумным государем.
