ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - Сен-Жюст или этюд о счастье Часть первая
А пока был парад. Шествие открывал детский батальон в полном вооружении, потом друг за другом следовали все 83 сборных батальона от каждого департамента (и во главе одного из них шел адъютант-майор Сен-Жюст), процессию замыкало Учредительное собрание в полном составе (кроме, как потом ехидно замечали, некоторых самых известных роялистских депутатов, отпросившихся в отпуск или не пришедших «по болезни»). Парад на огромном боевом белом коне принимал ставший вдруг в одночасье «главнокомандующим всеми вооруженными силами нации» (генералиссимусом!) Мари Жозеф Поль Ив Рок Жильбер дю Мотье маркиз де Лафайет (или просто «некто Мотье», как уже в это время называли революционного маркиза некоторые самые рьяные патриоты, вроде Марата и Демулена).
После парада на арене начались перестроения частей Национальной гвардии и армии – парижские и департаментские батальоны выстраивались вокруг алтаря двумя гигантскими полукругами. Наступал момент совершения торжественной мессы. К алтарю,с одной стороны которого находились триста барабанщиков, а с другой – военный оркестр во главе с непревзойденным Госсеком, в сопровождении трехсот священников в белых ризах, но подпоясанных трехцветными шарфами, приблизился, немного прихрамывая на одну ногу, его преосвященство епископ Отенский, он же Шарль Мориц Талейран.
Сен-Жюсту казалось удивительным внимать торжественным словам латинской молитвы на открытом размокшем поле (в этот момент непогода усилилась), смотреть на толпы служивших пока только королю, но не нации священников (еще не присягнувших Франции, многие из которых вскоре встанут врагами, и разве не против их паразитизма он выступал в Блеранкуре?), видеть благословение революционным епископом 83 департаментских знамен под сплошным дождем (они тогда с Талейраном внимательно посмотрели в глаза друг друга!).
И странно было слышать эту обращенную к Богу мессу, прочитанную при звуках военного оркестра, после непрерывно звучавшей в ушах песенки смерти «Са uра!». Созданная самим народом как раз в эти самые дни подготовки к празднику, она стала символом праздничного Парижа, но ухо Сен-Жюста, привыкшее совсем к другой поэзии, немного коробило от этого «Да будет так, будет так, будет так!», от некоторых чересчур грубых выражений назойливой песенки:
Ах будет так, будет так, будет так!
Мы от Свободы теперь – ни на шаг!
На Старом мире поставили крест!
Тот, кто лишь трудится, – тот только ест!
В тартарары золоченых воров!
Нету теперь ни господ, ни рабов!
Да будет так, будет так, будет так!
Ведь кто не с нами – тот, значит, наш враг!
Мир деспотизма и рабства, умри!
Аристократов всех – на фонари!
Ну и попов вслед настанет черед!
Только один господин есть – народ!
Да будет так, будет так, будет так –
Равным Закону богач и бедняк!
Братья все люди, и все мы равны!
Наши права вновь нам возвращены!
Больше не будем насилья терпеть:
Равенство, Братство, Свобода и Смерть!
Да будет так, будет так, будет так!
Пусть же трехцветный поднимется флаг!
– Да здравствует нация! Да здравствует закон! Да здравствует король! – ликующие крики сотен тысяч человек приветствовали идущего к алтарю Лафайета. А затем последовала и клятва на верность этой самой «нации», этому «закону» и этому «королю»… Да, тому самому, который с брезгливой улыбкой застыл на своем высоком троне и который тоже должен был произнести клятву вслед за Лафайетом (и народом) и за председателем Собрания (и всеми депутатами). На момент произнесения клятвы тучи вдруг разошлись, выглянуло солнце, протянувшее над алтарем разноцветную радугу (что было воспринято всеми как очень благоприятное предзнаменование), и все ожидали, что король тоже двинется к алтарю. Король остался на месте. И все же, услышав слова клятвы: «Я, король французов, клянусь употреблять данную мне конституцией власть к поддержанию выработанной Национальным собранием и одобренной мною конституции», Сен-Жюст восторженно кричал вместе со всеми: «Да здравствует король!» – как бы там ни было, но его величество клялся на верность нации, и это его единение с народом почти умиляло… Ведь все-таки король был третьей силой, способной встать между анархией и аристократией. Только пусть этот гарант конституции не забывается – теперь он всего лишь слуга народа, и исполнительная власть, врученная королю, должна была склониться перед властью законодательной – лучшими людьми, избранными всей нацией.
Вот они, народные представители, рядом с королем, на галереях перед Военной школой. Сен-Жюст напрягает глаза, чтобы рассмотреть знакомые лица Барнава и Ламета. И там, среди множества известных всей Франции лиц, среди всех этих Мирабо, Сиейесов, Дюпоров и Ле Шапелье, наверное, находится и тот депутат, который сейчас больше всего и занимает его мысли, тот, о котором не раз рассказывал ему прошлым летом Демулен, – депутат, который вошел в историю под именем Максимилиана де Робеспьера.
* * *
ПИСЬМО РОБЕСПЬЕРУ
Через месяц 19 августа он написал свое первое письмо Робеспьеру. Поводом послужила совершенно банальная причина. В Блеранкуре прошел слух, что его ежемесячные открытые рынки скота, в которых многие видели едва ли не главное средство существования городка, собираются перенести в соседний Куси. Слух оказался ложным, но горожане были встревожены. Сен-Жюст тут же составил адрес Учредительному собранию и направил его не своим старым знакомцам Ламету и Барнаву, но тому депутату, который после Праздника Федерации в наибольшей мере занимал его мысли. К адресу собрания прилагалось и личное письмо к Робеспьеру с просьбой о помощи и заявление «гражданина Сен-Жюста» о его готовности пожертвовать ради блага отечества всем своим небольшим наследственным имуществом, который он был готов присоединить к «национальным имуществам кантона».
Так, стремящийся стать абсолютным, молодой провинциал почти неосознанно ощутил там, в Париже, другой такой же абсолют – Робеспьера.
Рынки остались в Блеранкуре, но ответа он не получил.
А между тем вернувшемуся с Праздника Федерации лиценциату прав Сен-Жюсту было поручено еще одно «патриотическое дело» – выступить защитником интересов своих сограждан в земельном споре с сьером Грене, бывшим блеранкурским сеньором, захватившим часть общинных земель. Патриотами не остались незамеченными ни пыл, с которым их юный земляк отстаивал интересы сельского населения коммуны Маникан (Сен-Жюст помнил о первом неудачном «штурме» замка графа Логаре и, вернувшись из Парижа, приступил к его методической «осаде», – после его новых речей крестьяне отказались платить аренду и начали делить землю графа [70]), ни то, что от имени сьера Грене выступил его управляющий нотариус Антуан Желе, известный враг их поручителя.
Но главное внимание Сен-Жюста осенью этого года и позже занимала вовсе не затянувшаяся тяжба с сьером Грене (фактически ее разрешила только революция 10 августа). Он целиком отдался своей новой работе – начал писать большой философский трактат о революции, который так и назвал – «Дух Революции и Конституции во Франции». Идея книги пришла после прочтения письма некого английского сторонника Французской революции де Кюньера, приславшего в блеранкурский муниципалитет пространное письмо-отклик на прославившую Сен-Жюста манифестацию от 15 мая.
Сен-Жюст, давно забывший о том, что когда-то был автором легкомысленно-неприличной поэмы [71], почувствовал себя законодателем.
Расставив у себя в саду в конце грабовой аллеи три столика с письменными принадлежностями, Антуан все свое свободное время посвятил прогулкам по саду, сам с собой рассуждая и вслух формулируя приходящие ему на ум мысли. Когда мысль вызревала в его голове окончательно, он останавливался у ближайшего столика и немедленно записывал ее. Вечером он собирал все листы вместе, сортировал и приводил в порядок свои беспорядочные записи.
Погода была теплая, торопиться было некуда – во Франции ничего не происходило (а революция, казалось, вообще стояла на месте), и Сен-Жюст неспешно вышагивал по аллее.
Тридцать шагов туда… поворот… тридцать шагов обратно… поворот…
Работа над трактатом была завершена весной 1791 года. Сен-Жюст возлагал на него большие надежды – впереди маячила перспектива быть избранным в новое Законодательное собрание, которое с октября этого года должно было заменить Учредительное.
И действительно: опубликованный в начале лета на средства автора (для этого Сен-Жюсту пришлось одолжиться у своего зятя – мужа старшей сестры), «Дух Революции…» имел определенный успех даже в Париже, где был раскуплен в считанные дни. Трактат с его высокопарным лаконичным слогом (в точности в духе Монтескье и Руссо) и весьма умеренным содержанием привлек внимание и некоторых известных депутатов Учредительного собрания. В пределах же Блеранкура юного философа – а книга была подписана с точным указанием местожительства автора – «сочинение Луи Леона Сен-Жюста, выборщика департамента Эна от кантона Блеранкур дистрикта Шони», – были просто готовы носить на руках. Если бы, конечно, он сам этого захотел.