Пётр Ткаченко - Кубанские зори
Михаил Шолохов знал о Малкине как из документов Вешен-ского восстания, которые были предоставлены только ему, так и по рассказам жены Марии Петровны. Ведь Малкин останавливался на квартире у Громославских. Мария Петровна потом вспоминала: «Да, вот комиссар Малкин, тот самый, что расказачивал станицу Букановскую… Кстати, он тогда стоял у нас на квартире. Щеголеватый был, на день менял по две-три шинели, а то ходил весь в коже… Заявится в дом и, не раздеваясь, в сапогах — бряк на кровать… Лежит и наганом играется, подбрасывает его под самый потолок…»
Букановские дела этого «комиссара арестов и обысков» Шолохов и изобразил в тридцать девятой главе третьей книги «Тихого Дона». Там Штокману, Мишке Кошевому и Ивану Алексеевичу говорит о нем казак-старообрядец, который вез их из хутора Чеботарева в Усть-Хоперскую: «Расстреливали людей. Нынче одного, завтра, глядишь, другого… Кому ж антирес своей очереди ждать? Быка ведуть резать, он и то головой мотает… Комиссар у них стоит с отрядом, Малкин фамилия. Ну и что ж он, по справедливости обращается с народом? Вот расскажу зараз. Собирает с хуторов стариков, ведет их в хворост, вынает там из них души. Телешит их допрежь и хоронить не велит родным. А беда ихняя в том, что их станишными почетными судьями выбирали когда-то. А ты знаешь, какие из них судьи? Один насилу свою фамилию распишет, а другой либо палец в чернилу обмакнет, либо хрест поставит. Такие судьи только для виду, бывалоча, сидят. Вся его заслуга — длинная борода, а он уж от старости и мотню забывает застегивать. Какой с него спрос? Все одно, как с дитя малого. И вот этот Малкин чужими жизнями, как Бог, распоряжается, и тем часом идет по плацу старик — Линек по-улишному. Идет он с уздечкой на свое гумно, кобылу обратать и весть, а ему ребята шутейно и скажи: «Иди, Малкин тебя кличет». Линек этот еретическим своим крестом перекрестился — они там все по новой вере живут, — шапку еще на плацу снял. Входит — трусится. «Звали?» — говорит. А Малкин как заржет, в бока руками взялся. «А, — говорит, — назвался грибом — полезай в кузов. Никто тебя не звал, а уж ежели пришел — быть по сему. Возьмите, товарищи! По третьей категории его»».
Ну, натурально, взяли его и зараз же в хворост. Старуха ждать-пождать, — нету. Пошел дед и гинул. А он уже с уздечкой в царство небесное сиганул».
А еще тот казак-старовер сказал Штокману, что вашей власти износу не было бы, но «дурастого народу у вас много, через это и восстание получилось».
Именно из-за этого эпизода с Малкиным публикация третьей книги «Тихого Дона» в журнале «Октябрь» была задержана почти на три года. Более того, когда уже разрешили печатать, а разрешили, как известно, после встречи М. Шолохова со Сталиным на квартире у М. Горького, этот эпизод из текста был все-таки кем-то изъят. Не посмотрели даже на согласие отца всех народов печатать роман. Вот она всесильность Сталина, на которого с легкостью необыкновенной списывают теперь все беззакония. Особенно усердствуют те, кто в свое время клялся з верности вождю, между тем эти беззакония и творя…
Об этом важном эпизоде позже вспоминал Михаил Александрович Шолохов: «С этим Малкиным мне довелось встретиться в Москве. Тогда он уже работал в ОГПУ. А его бука-новские дела я описал в тридцать девятой главе третьей книги «Тихого Дона». Там о нем ведет разговор со Штокманом казак-старовер… Из-за этой главы и была задержана публикация романа в журнале «Октябрь» почти на три года. Мало того, уже тогда, когда разрешили печатать третью книгу романа, эта глава, вернее, этот эпизод с комиссаром Малкиным был кем-то выброшен. Но в первом книжном издании «Тихого Дона» третьей книги я все-таки добился восстановления этого текста. Спустя четыре года мы с Малкиным встретились, а поговорить было не о чем…»
Что же это за коварная, неведомая сила орудовала тогда в стране, вмешиваясь во все области народной и человеческой жизни?..
В отличие от Дона, изобразить зверства Малкина на Кубани, показать причины и характер этой затянувшейся камышовой борьбы во всем обширном крае оказалось некому. Не появилось здесь своего певца, если не столь же одаренного, то столь же настойчивого, умного и смелого…
Но это все будет потом. А пока двадцатичетырехлетний уполномоченный ОГПУ по Славянскому отделу Иван Малкин уже с большим опытом палаческой деятельности назначается командиром оперативной группы по ликвидации повстанческого движения Василия Федоровича Рябоконя. Малкин был почти на десять лет моложе Василия Федоровича.
Прибыв в станицу Староджерелиевскую, Малкин устроил свой штаб на квартире в доме Иосифа Семеновича Ткаченко, родного брата моего деда Ефима Семеновича. Дом был у деда большой и добротный. У него всегда квартиранты жили, в том числе станичные священники отец Михаил и отец Петр, а теперь вот остановился сам уполномоченный Малкин. О том, какое впечатление произвел этот уполномоченный на моих дедов, я не знаю, они мне не рассказывали, так как никогда их не видел. Они были высланы на Урал, в Верхотурье в 1929 году, где сгинули, когда уже с бандитизмом в приазовских станицах, мешавшим мирному труду граждан, было покончено…
Читая теперь донесения и оперативные сводки, посылаемые Малкиным начальству о ходе безуспешных операций по поимке Рябоконя, поражаешься их странной, кричащей нелогичности. Основная причина, по которой срывались его боевые операции в том, что Рябоконя поддерживали почти все жители хуторов и станиц. Так уполномоченный сообщал: «Население чрезвычайно скверно настроено по отношению к соввласти вообще и местной в частности… Рябоконь со стороны местного населения поддерживается всеми материальными и другими благами». И в то же время главная мотивировка, по которой необходимо ликвидировать Рябоконя, состояла в том, что «бандиты разоряют мирных граждан», «терроризируют местное население», словом, житья людям не дают. Если Рябоконь терроризировал местное население, то почему оно его поддерживало? Какая трогательная забота о местном населении и его мирном труде со стороны его насильников… И какой неприкрытый цинизм!..
По какой все-таки странной логике сегодняшние ортодоксальные защитники советского строя оказываются заодно с Малкиным, но не с Рябоконем? Ведь считая Рябоконя бандитом, они тем самым неизбежно выставляют Малкина борцом за торжество советской власти. Но советская империя строилась не таким простым способом, как это представляется теперь иным идеологам. Они, кажется, и не подозревают, в какую мировоззренческую ловушку попадают и приглашают в нее других. Ведь советский строй, который сложился уже значительно позже и который они вполне праведно защищают, образовался не благодаря зверствам Малкина, а вопреки им… Если, конечно, расценивать события не с точки зрения сиюминутной и преходящей, без лукавой идеологической демагогии, а во временном развитии. Кто же в большей мере был бандитом — Малкин или Рябоконь? Ведь кто-то из них, по логике той борьбы, должен быть не бандит… Малкин — бандит, причем облаченный государственной властью, в чем и состояло коварство и что не должно никого смущать и вводить в заблуждение. Потому он и не реабилитирован…
Советское время, на которое пришлась лучшая часть и моей жизни, я также не только не могу отрицать и опошлять, но считаю его закономерным и уникальным периодом в истории России. Но защищать при этом Малкина и выставлять бандитом Рябоконя — это какая-то интеллектуальная несваримость… Для защиты советского периода нашей истории это не только не нужно, но, наоборот, вредно.
О Василии Федоровиче Рябоконе по причине вытравления всякой памяти о нем вплоть до сегодняшнего дня мы не знаем, по сути, ничего. Зато знаем почти все о душегубе Иване Павловиче Малкине. Пока я собирал сведения о Рябоконе, в Краснодаре, в патриотическом издательстве «Советская Кубань», вышла книга Валентина Кухтина о Малкине «Коридоры кончаются стенкой», вышла большим тиражом. Внушительный фолиант. Я спросил тогда автора Валентина Ивановича Кухтина, ныне покойного, полковника Министерства внутренних дел, милого, доброго человека, которому я благодарен за помощь в сборе сведений о Рябоконе, что побудило его совершить такой большой труд: полюбил ли он своего героя или были какие-то иные обстоятельства? Ответ автора меня озадачил — никакой любви к герою не было, просто попался материал, вот и написал… И в этом мне увиделось, какими путями и способами поддерживается или, наоборот, гасится самосознание народа. Сначала творятся безобразия, потом эти безобразия описываются, пусть даже и осужденные, вроде бы из лучших побуждений, чтобы подобное не повторилось. Потом эти «помои» выплескиваются тысячными тиражами. Сознание людей, которые это читают, неизбежно отравляется, и… опять творятся безобразия, поскольку человек живет по тому образу мира, который складывается в его душе и сознании. Уберегает человека от творимых безобразий не предупреждение, не строгость ответственности, не ужас зверств, описываемых сладострастно и подробно, который почему-то никого не ужасает, но правильное понимание вещей этого мира, согретое живой человеческой душой — отзывчивой, доброй, сострадательной, воспринимающей боль другого человека как свою собственную…. Но так редко это встречается в нашем растерзанном всяческими идеологическими уловками, оскудевающем на глазах мире…
