Якоб Вассерман - Каспар Хаузер, или Леность сердца
Так, бросаясь из стороны в сторону, он сам задерживал ход своего начинания. Давал случиться тому, что случалось, и уступал натиску событий, ибо они были сильнее его решений. Он знал, что должен совершить и совершит позорное злодеяние, но он медлил, и эта медлительность давала ему досуг для сетований на судьбу. Он пытался найти себе оправдание перед богом и творил молитву, обращался к судье — своей Совести, все объясняя вмешательством рока.
Дух свой, тяготеющий к наслаждениям и комфорту, он усыплял софизмами, вроде «необходимость сильнее любви и милосердия», неизбежную картину конца пытался отогнать дешевыми отговорками «не так страшен черт, как его малюют».
Меж тем положение его еще ухудшилось после торопливой отсылки егеря: расходы росли не по дням, а по часам, от заемных писем толку было немного, до поры, до времени они, правда, служили ему щитом, но нужда требовала действий; Стэнхоп принял решение: ехать в Ансбах и вступить в переговоры с президентом Фейербахом.
В субботний день в конце ноября он приказал спешно готовить карету для отъезда и послал слугу в дом господина фон Тухера звать к нему Каспара, притом немедленно. Засим, велев лакею задержать гостя до его возвращения, вышел и по улицам, на которых не опасался встретить Каспара, отправился в тот же дом, попросил провести его в комнату Каспара и, сказав, что будет его дожидаться, принялся с лихорадочной поспешностью перерывать ящики, книги и тетради юноши в поисках письма, которое сам же написал ему месяца два или три назад. В этом письме он позволил себе обронить несколько слов касательно будущего Каспара и теперь, любой ценою, стремился уничтожить таковое, ибо ему уже начали угрожать, уже зашевелились за плотной завесою темные силы.
Поиски были напрасны.
Дверь вдруг отворилась, на пороге стоял господин фон Тухер. В боязливой своей спешке лорд не расслышал приближающихся шагов. Господин фон Тухер казался великаном, его макушка доходила до самой притолоки. В его облике сквозило скорбное удивление; он долго стоял молча и наконец хрипло проговорил:
— Господин граф! Надеюсь, это не шпионское занятие?
Стэнхоп вздрогнул.
— На такого рода вопрос разрешите мне ответить молчанием, — проговорил он со сдержанным высокомерием.
— Но что это значит, — продолжал господин фон Тухер, — как понять то, что я вижу своими глазами? Внутренний голос, господин граф, подсказывает мне, что не все здесь идет прямыми путями.
Лорд смешался, он приложил руку ко лбу и умоляющим голосом сказал:
— Я нуждаюсь в сострадании и снисхождении больше, чем вы полагаете, господин барон. — Он вытащил платок из нагрудного кармана, прижал его к глазам и вдруг заплакал настоящими, неподдельными слезами. Господин фон Тухер онемел. Прежде всего в нем мелькнуло мрачное подозрение, почти уверенность, что все россказни о судьбе Каспара не лишены некоторого основания.
Стэнхоп, надо думать, догадавшись о том, что происходит в душе этого человека, быстро овладел собою и сказал:
— Не отказывайте в сочувствии исстрадавшемуся сердцу. Я бреду впотьмах. И молчать больше не могу, я усомнился в Каспаре! Мне не удалось повлиять на него, он часто бывает неискренен и прибегает к недостойному притворству.
— И вы тоже! — не выдержал фон Тухер.
— Я охочусь за доказательствами.
— И эти доказательства вы хотите обнаружить в ящиках стола и в шкафах, господин граф?
— Речь идет о записях, которые он скрыл от меня.
— Что? Тайные записи? Я ничего об этом не знаю.
— Тем не менее они существуют.
— Может быть, вы имеете в виду дневник, который ему подарил президент?
Стэнхоп с радостью ухватился за эту мысль, выручавшую его из весьма сомнительного положения.
— Да, разумеется, разумеется, дневник, — с живостью подтвердил он, вспоминая некоторые прозрачные высказывания Каспара об этом дневнике.
— Я не знаю, куда он его прячет, — сказал господин фон Тухер, — да и все равно не счел бы возможным передать его вам в отсутствие Каспара. Вообще же мне случайно стало известно, что он вырезал с первой страницы портрет президента и на его место вклеил ваш, господин граф. — С этими словами господин фон Тухер взял папку, лежавшую на пюпитре, вынул из нее лист бумаги и протянул его Стэнхопу. То был портрет Фейербаха.
Лорд долго смотрел на него. При виде сих Юпитеровых черт страх, ранее неведомый, объял его душу.
— Так вот каков этот прославленный муж, — пробормотал он, — я собираюсь ехать к нему, ибо многого жду от его неподкупного суждения.
Однако сложность задуманного плана, дорога в Ансбах, мысль об усилиях, которые ему потребуются, чтобы выдержать пугающий взгляд этих глаз, не позволяли графу справиться со своим замешательством.
— Его превосходительство Фейербах, без сомнения, будет рад познакомиться с вами, — учтиво заметил барон Тухер и, так как Стэнхоп собрался уходить, попросил передать президенту почтительнейший поклон.
Двумя часами позднее карета лорда уже неслась по шоссе. Сумасшедшая гонка, пыль клубами и спиралями вилась из-под копыт, лорд, закутанный в пледы, забился в угол и не отрывал взгляда от печального осеннего ландшафта. Однако его лихорадочно блестевшие глаза не видели ни полей, ни лесов, они, казалось, буравили пространство, ища притаившуюся опасность. Взгляд одержимого или беглого каторжника! Когда под Хейльбронном до его слуха донеслось треньканье шарманки, он зажал уши, отвернулся от окошка, и только шелковые подушки сиденья приглушили стон подавленной муки. Через минуту-другую он уже сидел выпрямившись, твердый и холодный, как сталь, с дьявольской улыбкой на тонких губах.
Часть вторая
РАЗГОВОР МЕЖДУ ЧЕЛОВЕКОМ В МАСКЕ И ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ СНЯЛ МАСКУ
Дождь лил как из ведра, когда карета лорда Стэнхопа поздним вечером прогрохотала по Дворцовой площади в Ансбахе. Вдобавок лошади испугались перебежавшей дорогу собаки, и кучер-эльзасец разразился такой громкой руганью, что за темными квадратами окон ясно обрисовались два ночных колпака. Комнаты в гостинице «К звезде» были заранее заказаны, хозяин с зонтом выскочил к воротам, низко кланяясь и приветствуя гостя.
Стэнхоп стал быстро подниматься по лестнице; на площадке к нему подошел какой-то человек в насквозь промокшей шинели офицера полиции и отрекомендовался лейтенантом Хикелем, некоторое время назад имевшим честь в Нюрнберге у ротмистра Вессенига свести знакомство с его лордством, «к сожалению, очень уж беглое». Он берет на себя смелость предложить господину графу свои услуги в незнакомом городе и просит извинить его за эту задержку, смахивающую на нападение из-за угла, но у его лордства, по всей вероятности, мало времени и много дел, отчего он и позволил себе в первые же минуты его обеспокоить.
Стэнхоп удивленно, сверху вниз, взглянул на говорившего и увидел свежее, округлое лицо с нагловатыми и в то же время ласково-покорными глазами. Стэнхоп невольно попятился: похоже, что этот человек предлагает ему себя в качестве орудия, бог весть для каких целей; ничего нового не было для лорда в жадном взоре этих искательных глаз. Ему казалось, что за несколько секунд он успел вдоль и поперек изучить стоящего перед ним человека. Но откуда тому было все известно? Кто навел его на след? Ясно одно: у полицейского достаточно тонкий нюх. Стэнхоп коротко поблагодарил и назначил время, когда он может с ним встретиться; лейтенант отдал честь и с тою же поспешностью, с какой пришел, выскочил на дождь.
Стэнхоп занял весь второй этаж и сразу же приказал везде зажечь свечи; он ненавидел неосвещенные комнаты. Покуда камердинер приготовлял чай, лорд вынул из дорожного мешка записную книжку в сафьяновом переплете и стал ее просматривать, вернее, делал вид, что читает, на самом же деле сотни обрывочных мыслей теснились в его мозгу. Тишина маленького городка была ему невыносимее кладбищенской тишины. После чая он велел позвать хозяина и принялся расспрашивать его о жизни в этом городишке, о местном дворянстве и чиновничестве. Хозяин оказался решительнейшим противником новых веяний. Он еще помнил блаженные времена маркграфства и считал, что в день, когда придворные кавалеры и дамы покинули свои изящные резиденции в стиле рококо, чтобы бежать от надвигающегося урагана войны, всему прекрасному на свете пришел конец. В крысиное гнездо превратился Ансбах. В чернильную лужу, в толкучку с высокопарным наименованием: «Апелляционный суд».
Прежние времена, ах, как они были хороши! Как умели тогда шутить и наслаждаться, как весело жил их городок— карты, застольные беседы, танцы. Толстяк, напевая себе под нос старинную мелодию и с лукавой миной придерживая двумя пальцами широкие штанины, исполнил перед изумленным лордом несколько торжественных па менуэта и па-де-де.
