Генрик Сенкевич - Крестоносцы
– А я ждал тебя тут, как дурак! Хитрая ты девчонка.
– Что же мне было делать? Раздеваться, что ли, при тебе?
– Так ты и стрелы не забыла?
– Нет, это я только хотела, чтобы ты отошел от берега.
– Так, так! Ну а пойди я следом за тобой, то-то бы диво увидал. Было бы на что поглядеть!
– Замолчи!..
– Ей-ей, я уже шел к тебе.
– Замолчи!..
Через минуту, желая, видно, переменить разговор, она сказала:
– Выжми мне косу, а то вся спина от нее мокрая.
Збышко одной рукой взялся за косу поближе к голове, а другой стал выжимать ее.
– Лучше было бы расплести ее, – говорил он при этом, – ветер тотчас и высушил бы.
Но Ягенка не хотела расплетать косу, потому что им снова приходилось продираться сквозь заросли. Збышко закинул теперь за спину бобра, а Ягенка пошла впереди.
– Теперь Мацько скоро выздоровеет, – сказала она, – потому для ран нет ничего лучше, как пить медвежье сало, а рану смазывать бобровой струей. Недельки через две сможет сесть на коня.
– Дай-то Бог! – сказал Збышко. – Жду не дождусь, когда он выздоровеет, – больного бросить нельзя, а сидеть мне здесь невмоготу.
– Невмоготу? – переспросила Ягенка. – Отчего же?
– Разве Зых ничего не говорил тебе про Данусю?
– Да нет, говорил… Я знаю, знаю… она тебя покрывалом накрыла… Он говорил мне еще, что всякий рыцарь дает обет… служить своей госпоже…. Но он говорил, что это пустое… все эти обеты… и женатые дают обет служить какой-нибудь госпоже. А эта Дануся, Збышко, кто она, скажи мне?.. Кто она, эта Дануся?
И, подойдя ближе к Збышку, она в страшной тревоге устремила на него глаза, он же, не обратив на это никакого внимания, ответил:
– Она и моя госпожа, и возлюбленная моя. Никому я про это не говорил, а тебе, как сестре родной, скажу, потому что мы с малых лет знаем друг дружку. За тридевять земель, в тридесятое царство пошел бы я за нею, хоть к немцам, хоть к татарам, потому другой такой нет на всем белом свете. Пускай дядя остается в Богданце, а я к ней поеду… Что мне без нее Богданец, что достатки, что стада, что богатства аббата! Сяду я на коня и уеду зимой и, клянусь Богом, исполню все, что обещал ей, разве только раньше сам сложу голову.
– Я не знала об этом… – глухо сказала Ягенка.
Збышко тогда стал ей рассказывать о том, как встретил в Тынце Данусю и как тотчас дал ей обет, о том, что случилось после, – как сидел в темнице, как спасла его Дануся, как Юранд ему отказал, и как прощались они, и как тоскует он без нее, и как радуется, что после выздоровления Мацька уедет к своей возлюбленной, чтобы исполнить все, что ей обещал. Он оборвал свой рассказ, завидев слугу с лошадьми, который поджидал их на лесной опушке.
Ягенка вскочила на коня и сразу же стала прощаться со Збышком.
– Пускай конюх едет следом за тобою с бобром, а я возвращаюсь в Згожелицы.
– Ты не поедешь в Богданец? Да ведь Зых у нас.
– Нет. Батюшка сказал мне, что вернется домой.
– Ну, тогда спасибо тебе за бобра.
– Прощай…
И через минуту Ягенка осталась одна. Она ехала домой через заросли вереска и первое время все оглядывалась на Збышка, а когда он скрылся наконец за деревьями, закрыла рукою глаза, словно прячась от солнца.
Но скоро крупные слезы покатились из-под руки по ее щекам и закапали на седло и на гриву коня.
XV
После разговора со Збышком Ягенка три дня не показывалась в Богданце и только на четвертый день прискакала с вестью, что в Згожелицы приехал аббат. Мацько встревожился. Правда, у него было на что выкупить Богданец, старик даже подсчитал, что останутся деньги на то, чтобы поселить в деревне новых мужиков и развести скот, да и на другие хозяйственные нужды хватит; однако многое в этом деле зависело от богатого родственника, который мог, например, забрать поселенных им мужиков, но мог и оставить их Мацьку и тем самым увеличить цену его владений.
Поэтому Мацько стал выспрашивать у Ягенки, в каком расположении духа приехал аббат – веселый или хмурый, что говорил про них и когда заедет в Богданец. Девушка толково отвечала на вопросы старика, стараясь ободрить его и успокоить.
Она сказала Мацьку, что аббат приехал здоровый и веселый, с большой свитой, в которой, кроме вооруженных слуг, было несколько странствующих причетников и песенников, что сейчас он распевает с Зыхом и с удовольствием слушает не только духовные, но и светские песни. Она заметила, что аббат с искренним участием расспрашивал про Мацька и жадно слушал рассказы Зыха о приключениях Збышка в Кракове.
– Вы сами лучше знаете, что делать, – заключила свой рассказ умная девушка. – Но только я думаю, что Збышку следует тотчас поехать на поклон к старшему родичу, а не ждать, покуда он приедет в Богданец.
Мацько послушался доброго совета, велел позвать Збышка и сказал ему:
– Оденься-ка получше и поезжай на поклон к аббату, окажи ему эту честь – может, он тебя и полюбит.
Затем старик обратился к Ягенке:
– Не диво было бы, когда бы ты была глупа, на то ты и баба, а ведь ты умна, вот это-то мне и удивительно. Скажи, как принять нам аббата и чем его потчевать, когда приедет?
– Аббат сам скажет, чего ему хочется, он любит хорошо поесть; только было бы побольше шафрана, так не станет привередничать.
Услышав об этом, Мацько за голову схватился.
– Да откуда же мне взять шафрана?..
– Я привезла, – сказала Ягенка.
– А чтоб такие девки и на камне родились! – обрадовался Мацько. – И лицом-то пригожа, и хозяйка, и расторопна, и сердце доброе! Эх! Будь я помоложе, женился бы на тебе не задумываясь!..
Ягенка украдкой взглянула на Збышка и с тихим вздохом продолжала:
– Привезла я кости, кубок и сукно; аббат, как покушает, любит поиграть в кости.
– У него и прежде был такой обычай, а уж горячился за игрой, ну просто страх как!
– Он и сейчас горячится; как хватит иной раз кубком оземь, да прямо в поле и выскочит. Ну а воротится – сам же первый над собой смеется… Да вы его знаете… Ему только перечить не надо, тогда нет лучше человека на свете.
– Кто же станет ему перечить, коли он умнее всех?
Они вели такой разговор, а Збышко тем временем переодевался в боковушке. Он вышел оттуда такой красивый, что просто ослепил Ягенку, совсем как тогда, когда в первый раз приехал в своем белом полукафтане в Згожелицы. Но на этот раз грудь у нее защемило от жалости, как подумала она, что не для нее эта краса и что другая пришлась ему по сердцу.
А Мацько подумал, что Збышко, наверно, понравится аббату и тот не станет утеснять их, когда дело дойдет до уговора. Старик так обрадовался, что тут же решил ехать со Збышком в Згожелицы.
– Вели положить для меня охапку сенца на телегу, – сказал он Збышку. – Коли я из Кракова в Богданец доехал с жалом стрелы под ребром, так без жала-то как-нибудь уж доберусь до Згожелиц.
– Как бы вам худо не стало, – заметила Ягенка.
– Э, ничего мне не сделается, я уже окреп. А и станет худо, так аббат узнает по крайности, как я к нему торопился, щедрей будет.
– Мне ваше здоровье дороже его щедрот, – возразил Збышко.
Но Мацько уперся и настоял на своем. По дороге он все покряхтывал, однако не переставал поучать Збышка, как следует вести себя в Згожелицах, при этом особенно наказывал быть смиренным и покорным, так как богатый родич никогда не терпел противоречий.
Когда они приехали в Згожелицы, аббат с Зыхом сидели на крылечке и, попивая винцо, наслаждались красотой мира Божьего. Позади них у стены сидели шесть человек из свиты аббата, в том числе два песенника и один пилигрим, которого тотчас можно было признать по кривому посоху, баклажке у пояса и ракушкам, нашитым на темный плащ. Прочие были как будто причетники, с выбритыми макушками, однако одежда на них была светская, пояса из воловьей кожи и на боку мечи.
Увидев Мацька, который приехал на телеге, Зых бросился встречать его, аббат же, соблюдая, должно быть, свое достоинство, остался сидеть; он только сказал что-то своим причетникам, которые выбежали из отворенной двери дома. Збышко и Зых под руки подвели больного Мацька к крылечку.
– Все еще неможется, – сказал Мацько, целуя аббату руку, – а все-таки приехал поклониться вам, благодетель, спасибо сказать вам за то, что в Богданце хорошо хозяйствовали, и испросить вашего благословения, а это нам, грешным, всего нужнее.
– Я слышал, вам стало получше, – сказал аббат, обнимая его голову, – и вы дали обет сходить на поклонение ко гробу нашей покойницы королевы.
– Не знал я, какому святому мне помолиться, вот ей и помолился.
– И хорошо сделали! – с жаром воскликнул аббат. – Она лучше прочих святых, и пусть только кто из них осмелится ей позавидовать!
Лицо аббата мгновенно вспыхнуло от гнева, щеки побагровели, глаза засверкали.
Все знали, как он горяч, и Зых крикнул со смехом:
– Бей, кто в Бога верует!
Аббат, отдуваясь, обвел глазами присутствующих, засмеялся так же неожиданно, как и вскипел гневом, и, посмотрев на Збышка, спросил:
![Николай Долгополов - Оперативный вальс в германском посольстве[статья]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
