Лидия Чарская - Паж цесаревны
Говоря это, мальчик выпрямился во весь свой стройный рост.
От его небольшой фигурки повеяло смелостью и благородством. Но ни смелость, ни благородство не могли повлиять на темную, черствую душу принца Петра. Он видел в своем юном пленнике только упрямство и желание досадить ему — будущему герцогу.
Побагровев от гнева и сжимая кулаки, он подступил к Андрюше.
— Так ты не скажешь, чего от тебя требуют?! — прошипел он, наклоняясь к самому лицу пажа.
— Нет! Клянусь, вы не узнаете от меня ни полслова! — твердо отвечал мальчик.
— Посмотрим! — грозно произнес Петр и, обратившись к своему спутнику, сказал с жестокой насмешливостью: — А ну-ка, Берг, пощупай этого молодца!
Последний только и ждал этого момента. Он поставил фонарь на пол и, запустив руку за пазуху, вынул оттуда пук веревок и небольшую плетку, заканчивающуюся металлическим крючком. Каждый удар такой плетки вырывал клочьями тело наказуемого. Потом он быстро приблизился к Андрюше, легким движением снял с него кандалы, сорвал одежду и закрутил несчастному руки на спине так сильно, что грудь мальчика надулась пузырем, а плечи сблизились так за спиною, что грозили выйти из своих суставов. И по этому, напряженному донельзя телу, должна была пройти ужасная плетка с ее крючком!
— Ну, что? Согласишься ты теперь назвать твое имя? Согласишься сказать все, что я от тебя требую? — шипящим, исполненным затаенного злорадства голосом произнес принц Петр.
Он весь отдался сладкому чувству мщения, отдался настолько, что не слышал, как за дверью раздался странный шорох, а вслед за тем чей-то возглас, задавленный, придушенный…
Но принцу Петру не до этого. Все его мысли и чувства сводились к одному: во что бы то ни стало исторгнуть признание из груди упрямца, стоявшего передним в бесстрашном ожидании пытки.
— Так ты не скажешь? Нет?
Андрюша поднял голову. Его лицо из бледного стало багрово-красным. Страшное напряжение груди и плеч мучительно давало себя чувствовать. Его голова горела. Звон заполнял уши. Все суставы нестерпимо ныли. А тут еще перед глазами эта ужасная плетка в руках рыжего курляндца. Он взглянул на нее, потом перевел глаза на своих мучителей.
— Убейте меня! Я не скажу вам ни слова! — произнес он, собрав последние силы.
Принц Петр в бешенстве топнул ногою, потом сделал знак Бергу. Последний весь извился змеею, подпрыгнул и, очутившись перед Андрюшей, поднял плетку.
Но он не успел нанести удара: дверь, поддавшаяся под напором чьих-то сильных рук, сорвалась с петель, и в комнату вбежал высокий черный человек с кинжалом в руке. Сзади него толпились солдаты с ружьями наготове.
Быстрым взором арап окинул комнату, остановил его на Андрюше и с криком боли, ужаса и муки бросился к нему. Перерезать ударом кинжала веревки, стянувшие руки и плечи несчастного мальчика, было делом одной минуты.
Что-то страшное было во всклокоченных волосах арапа, в его дико блуждающих глазах, в искривленном бешенством лице.
Принц Петр и Берг в ужасе отскочили назад. Арап, указывая на них солдатам повелительным жестом, произнес громовым голосом:
— Взять их, связать и убрать отсюда! Солдаты немедленно исполнили приказание.
— Что вы делаете? Как вы смеете так обращаться со мною, наследным принцем курляндским! — отбиваясь всеми силами, кричал молодой Бирон.
— Ладно, молчи, волчонок, если хочешь остаться цел! — прикрикнул на него здоровый капрал, и наследный принц Курляндский был связан и вынесен на руках. За ним следом выволокли и курляндца Берга, скрученного по примеру принца.
Арап Абас и Андрюша Долинский остались одни. Ошеломленный неожиданностью мальчик не мог произнести ни слова. Но, когда охватившее его изумление рассеялось, он подошел к черному арапу и проговорил взволнованным голосом:
— Благодарю тебя всем сердцем. Ты спас меня от пытки и, может быть, от смерти, добрый человек. Мне нечем отблагодарить тебя, но Бог и цесаревна Елизавета воздадут тебе сторицей.
— Мне не надо людской награды, дитя! — послышался тихий, печальный голос. — Я не мог поступить иначе! Сердце мое сказало, что ты в опасности, и я поспешил сюда.
— Разве ты знаешь меня? — произнес Андрюша.
— Не только знаю, но и живу тобою… Восемь лет я слежу за тобою, как может только человек следить за единственным, оставшимся ему в жизни сокровищем… Ты помнишь склоненную перед тобой, замерзшим на дороге малюткой, фигуру черного человека? Это был я! А потом, когда ты лежал больной, на волосок от смерти, помнишь, к твоей постели подошел черный человек и дал тебе спасительную микстуру, сохранившую твою жизнь?.. Это был опять я… Я следил за каждым твоим шагом, я старался знать всегда, где ты и что ты делаешь… Ради тебя я затаил в себе гордость и стал черным слугою, забыл себя самого, чтобы хоть издали следить за тобою. Веришь ли ты мне?
— Я верю тебе! — произнес Андрюша, — я не могу тебе не верить — столько благородства и силы в твоей речи. Но кто же ты и что заставило тебя поступить так?
Черный человек взглянул ярко загоревшимися глазами в лицо юного пажа. Неизъяснимую любовь и нежность прочел мальчик в этом красноречивом взоре…
Дрожь пробежала по телу Андрюши. Какое-то отдаленное, как сон, воспоминание толкнулось в его сердце… Эти нежные, ласковые глаза напоминали ему что-то забытое, светлое, родное… Этот голос звучал в его ушах когда-то давно, давно, в дни его младенчества…
Не смея верить себе, не смея догадываться, Андрюша, весь трепеща, приблизился к арапу и, бледный как смерть, прошептал чуть слышно:
— Во имя Бога, скажи, кто ты?
— Андрюша! Милый! Родной мой! — послышались тихие, нежные звуки родного, близкого голоса.
Паж цесаревны вздрогнул с головы до ног. Глаза его широко раскрылись. Безумная радость загорелась в них.
— Отец! — раздирающим душу криком муки и счастья вырвалось из груди Андрюши, и он упал в широко раскрытые ему объятья.
— Андрюша! Сынок мой ненаглядный… дорогой!.. — прозвучал сдавленный голос Юрия Долинского.
Глава XVI
Ночное нападение. Великая жертва
Гедвига Бирон только что вернулась с вечера из роскошного дома князей Черкасских. Отец, мать и братья приехали раньше и теперь уже спали, она одна замедлилась со своими фрейлинами в доме князя. У принцессы Курляндской были свои фрейлины и пажи, и она могла выезжать самостоятельно с ними во всякое время и возвращаться отдельно от родителей.
Сегодня на вечере опять ее, Гедвигу, окружала блестящая толпа молодежи, опять все эти первые придворные кавалеры ловили каждое ее слово, опять наперерыв старались угодить ей. Но ничего не веселило, не радовало ее.
С того самого вечера, когда она узнала, что за узник сидит в гардеробной ее брата Петра, Гедвига не знает себе покоя. Неудачный его побег еще более ее терзает. Брат Петр, жестокий, бессердечный юноша, не простит ей ее вмешательства, не простит и попытки побега ее новому другу. Он тогда еще сказал ей: «За то, что ты хотела вырвать у меня из-под носа негодного мальчишку-арестанта, я отплачу ему такими пытками, какие тебе и во сне не снятся». О, как задрожала она тогда вся! Как трепетала тогда, охваченная жгучей ненавистью к этому бессердечному Петру! Она готова была броситься на него, вцепиться ему в волосы, исцарапать ему ногтями его надменное, злое лицо. Но она была бессильна, бедная Гедя! И тогда же новый план мести создался в ее чернокудрой головке. Да, она выйдет замуж за этого «Голштинского чертушку», как называла его покойная императрица Анна, она сумеет понравиться ему, обворожить его, а когда он предложит ей корону и когда она будет русской императрицей, тогда… «тогда берегитесь, братец Петр: чего не сможет сделать принцесса Курляндская, то сумеет совершить всесильная русская императрица!» — произнесла она и гордо выпрямилась. Ей уже чудилась императорская корона, придавливавшая своей приятной тяжестью ее черные кудри, и слышался подобострастный шепот вокруг нее, скромной, горбатенькой принцессы.
— Я отстраню отдел отца… отошлю его в Курляндию! — шептала она, упоенная призраком власти, — подвергну тяжелому аресту брата Петра… Пусть знает, каково мучить других!.. Попугаю его пыткой! О! Я буду торжествовать над ним! Над всеми ними! — шептала, захлебываясь от восторга, девочка, и лицо ее принимало злое, нехорошее выражение.
И вдруг радость ее иссякла. Торжество исчезло куда-то. Ей неожиданно почудился слабый крик, стон.
— Они пытают его! Они его пытают! — вскричала она, и недавние мечты о величии были забыты разом.
Ей показалось, будто перед нею снова предстал чернокудрый красавец-мальчик, но на этот раз окровавленный, трепещущий, безгласный. Он протягивал к ней руки и глазами, прекрасными, черными и печальными, молил о помощи.
— Я должна спасти его! Я должна спасти его во что бы то ни стало! — прошептала принцесса и стремительно выбежала из своей комнаты.
