Еремей Парнов - Заговор против маршалов
Военный совет не цирк, а командарм не коверный, жаждущий сорвать аплодисменты и смех. До сих пор в Советской стране гордо звучало слово человек, а не лейтенант. От грубой лести по адресу неоперившейся молодежи попахивает рецидивом троцкизма. Если не хуже. Впав в раж, Якир договорился до того, что начал хвалить царские порядки:
«Раньше судьбу полковника мог решить один царь, а чем плох наш советский полковник?» — спросил на радость скрытым врагам и не постеснялся внести дикое предложение, чтобы без санкции наркома никто не мог ни арестовать высшего командира, ни переместить.
Чего он хотел достичь такой демагогией? Поднять авторитет наркома, ублажить, так сказать? Климент Ефремович обласкал его за маневры, объявил благодарность... А если цель совершенно иная? Далеко идущая цель?
Вот и думай теперь, кого он стремился заранее уберечь? Какие кадры спасал наперед?
Прояснились тайные корешки, и совсем иная нарисовалась картина.
Работу — мысль, казалось, обрела второе дыхание — нарушил порученец. Фельдъегерь из «Правды» доставил корректуру со статьей Фриновского.
Ежов внимательно прочитал свежие, пахнущие краской столбцы. Последний абзац содержал здравицу в честь славного сталинского наркома внутренних дел СССР и генерального комиссара государственной безопасности Г. Г. Ягоды.
— Отнесите Фриновскому,— сказал он, собрав со стола бумаги.— Я поехал в ЦК.
Начальник погрануправления поразился оперативности редакции. Обещанная «болванка», в которой ему не принадлежало ни строчки, на поверку оказалась вполне законченным материалом. Написано было гладко и, наверное, правильно с агитационно-пропагандистских позиций. Душевный подъем приглушил мутноватое чувство опаски. Да и выбора не было. Не найдя, к чему придраться, Фриновский подписал, ничего не вычеркнув и ничего не добавив.
20
...Книга сделана с большой любовью и тщательностью, отпечатана прекрасным шрифтом на хорошей бумаге производства Красногорской бумажной фабрики и снабжена большим количеством иллюстраций... Нельзя без волнения смотреть на снимок — «Товарищ Сталин в группе арестованных в Кутаисской тюрьме»... В каждой мелочи полиграфического оформления книги тов. Берия видна подлинная забота Партиздата о читателях.
«Правда», 25 февраля 1936 г.
Военно-фашистский заговор в Токио...Убиты японский премьер-министр Окада, министр финансов Такахаси, бывший премьер Саито и другие.
«Правда», 27 февраля 1936 г.
Французская палата депутатов одобрила ратификацию франко-советского договора 353 голосами против 164.
«Правда», 28 февраля 1936 г.
Колоссальное темно-серое здание, выстроенное на Берсеневской набережной Москвы-реки в 1931 году, замышлялось, наверное, как образец коммунистического быта. Тут находились свои магазины, кинотеатр и клуб; в просторном дворе было где разгуляться подрастающей детворе. В домовой кухне готовили вкусные обеды, и многие жильцы с превеликой охотой забирали их в скрепленных длинной ручкой судках. Перед лифтом сидели вежливые дежурные, дворники в белых фартуках с раннего утра и до позднего вечера посыпали песком скольжину, чистили крыши, а с наступлением весны мели и поливали из черного шланга асфальт. Малышей водили строгие воспитательницы. Велосипедисты и няни с колясками могли без опаски разминуться с въезжавшими под высокие арки машинами.
Казалось бы, пустяк, но и его предусмотрели заботливые архитекторы. Черные «фордики» и шикарные «линкольны» с застывшей в полете никелированной гончей подкатывали к подъездам и днем и ночью. Дом — первая ласточка голубых городов будущего — был предназначен для большого начальства. Сюда из разных концов Москвы, и не только Москвы, перебрались наркомы, ответственные работники Центрального Комитета, военачальники, дипломаты. Кое-кто выехал из кремлевских квартир. Во дворцах за зубчатой стеной остались жить только самые избранные, вожди и такие знаменитые люди, как товарищ Бухарин или товарищ Радек, все еще занимавшие достаточно высокие посты. Вся Москва с Полным на то основанием называла внушительную громаду «домом правительства». В сущности, только мост отделял его от Кремля.
Окна квартиры Тухачевских — маршал жил с мамой, женой Ниной Евгеньевной и дочкой Светланой — смотрели на Троицкую башню. Света гордилась таким замечательным видом: красавица река, каменный мост, купола соборов и будка охраны по правую сторону от ворот.
О результатах голосования Тухачевский узнал ночью от Максима Максимовича.
— Поздравляю,— голос в потрескивающей мембране звучал удаленно, словно с другого конца земли.— Здесь есть и ваша заслуга. Я только что говорил с товарищем Сталиным.
— Ну и как?! — тесно прижавшись к трубке, спросил Тухачевский.
— Бесспорно, это крупное достижение, но главная борьба впереди.— Литвинов, казалось, не понял вопроса.— Понадобятся значительные усилия, чтобы каждая статья договора нашла конкретное воплощение. Обстановка сложная. Сто шестьдесят четыре депутата проголосовали против. Вместе с сотней воздержавшихся это составляет почти половину. Вы же понимаете, какие бои нам предстоят?
Михаил Николаевич вышел в коридор, невольно прислушиваясь к дыханию спящего дома. Нудно, как осенняя муха, гудел электрический счетчик. Осторожно, чтоб не скрипнул паркет, прокрался в кладовку. Нащупав фарфоровый выключатель, зажег тусклую лампочку, скупо высветившую полки, заставленные, как в аптеке, всевозможными склянками. Свидетели провалов, плоды бессонных ночей... В коричневых бутылках с выпуклыми мерными рисками вызревали таинственные, боящиеся дневного света эссенции. Хрупкие огнестойкие колбы хранили растворы, приготовленные по старинным рецептам, выписанным из пожелтевших журналов и книг. В замутненных сокслетах всеми цветами радуги переливались липучие лаки.
Отыскав наполненную желеобразной массой бюксу, Тухачевский бережно поднял ее, пытаясь разглядеть донышко, но оно было черным-черно. Растворившись в обезвоженной муравьиной кислоте, хитиновые надкрылья жуков образовали похожий на деготь осадок. Сквозь пришлифованную крышку просачивался едкий запашок.
«Опять не получилось! Видно, напрасно Света ловила на даче бронзовок. Не удалось сварганить из них итальянское зелье. То ли в Кремоне жуки покладистее, то ли рецепты врут — всяко бывает. А что, если передержал? »
За день до отъезда в Европу Михаил Николаевич проверил, как подвигается опыт: осадка не было. Почти полгода коллоидная взвесь сохраняла относительную прозрачность, но стоило ненадолго уехать, и все пошло насмарку.
Алхимия да и только!
Тухачевский не задумывался о том, какая сила привела его, точно какого-нибудь лунатика, в душный чулан. Восемь дней как он дома, но почему-то именно сейчас, среди ночи, вспомнил про свой злополучный эксперимент. Жизни не хватит, чтобы хоть на вершок приблизиться к цели. Сколько их было, увлеченных искателей, понапрасну сгоревших на этом костре. Смешно надеяться, будто можно чего-то достичь, работая вот так, урывками, от случая к случаю.
Даже для скрипки, и то не нашлось свободной минуты.
Иными заботами перегружена голова, совершенно иными. Клейменов вывез на полигон реактивный снаряд, заварилась очередная склока вокруг автоматического оружия, срывались сроки поставки танковой брони.
Тухачевский унес бюксу в кухню, погрел ее над газовой камфоркой и попробовал размешать осадок стеклянной палочкой. Густые хлопья размазались по стенкам. Пришлось вылить протухшую жидкость в раковину. Неудача не слишком огорчила. Не до игры, не до кудесников италийских. Дни и ночи сгорают бездымным порохом. Светит, пробивается иногда сквозь беспрерывную круговерть мигающий огонек, как ни петляет дорога и ни кружит метель. И на том спасибо. «Я весь вышел из детства» — вроде бы так сказал Лев Толстой. Этим и жива душа человека. Нет ни детства, ни старости, пока не иссякнет поток, в котором, как струи ручья, переплетаются звуки и мысли. Великий старец верхом на «Дели- ре», а рядом ты, маленький гимназист: яснополянское тихое утро, опустевшие поля, облетающие аллеи — это было и есть. И бабушка, и ее дом во Вражском, и лермонтовские Тарханы в девятнадцати верстах, и Андрей Болконский на поле Аустерлица. Мелодия ведет картины.
