Наталья Павлищева - Хозяйка Блистательной Порты
От этого становилось не по себе. Сулейман иногда даже задумывался, каково тем, кто в гареме, ведь основное число евнухов там. Жить всегда под присмотром, зная, что все слышат и видят, любое слово может быть подслушано и передано, каково это?
Но изменить ничего нельзя, чтобы изменить, нужно просто разогнать гарем, потому султан отбрасывал такие мысли, в конце концов, обитательницы гарема привыкли к этому и неплохо себя чувствуют.
Услышав, что ей и Гёкче приказано прийти в покои Повелителя, Роксолана без сил опустилась на диван. Вот оно! Столько лет прошло, но прошлое догнало. Что она сможет сказать Повелителю? Что валиде попросила ее найти с помощью Самиры еврейку Киру, которую подозревают в колдовстве, и столько лет выплачивать ей деньги? Но ни валиде, ни Самиры уже нет на свете, а Зейнаб с Гёкче Повелитель не поверит.
Ну почему, почему за какую-то давнюю тайну валиде, содержание которой Роксолана так и не узнала, должна теперь расплачиваться она сама и ее дети?! Как доказать, что если эта еврейка и занималась колдовством, то сама Роксолана ничего общего с таким не имеет?! Женщину охватило отчаянье, любым ее промахом готовы воспользоваться даже те, кому она столько помогала, слухи распускают такие, что самой слушать страшно, Повелителю столько лет нашептывал Ибрагим, а теперь вот эта старуха, которая когда-то кормила его, новорожденного, грудью. Чем ей-то помешала Хасеки?
Гёкче опустилась перед Роксоланой на ковер:
– Госпожа, я скажу Повелителю, что это все я, что вы и понятия не имела, что я связана с этой женщиной. Я все возьму на себя.
– Нет! Скажем правду, если Повелитель поверит моим словам, то ничего не нужно брать на себя, а если не поверит, так все равно одна ты виновата или мы вместе. Пойдем.
– Вы не хотите поцеловать детей?
Страшный вопрос, он означал, что Гёкче боится не вернуться. Роксолана вдруг резко выпрямилась:
– Нет, мы ненадолго! Пойдем, нельзя заставлять Повелителя ждать.
И все-таки шла, с трудом сдерживая слезы, прямая, уверенная в своей правоте, а оттого еще более красивая. Может, и нужно было бы давно рассказать о просьбе валиде, ведь та не запрещала ничего рассказывать Повелителю? Теперь жалеть о том, что молчала, было поздно, теперь оставалось только клясться в невиновности и верить, что Повелитель примет эти клятвы.
Ой ли? В последние дни он был просто зол…
– Повелитель…
Роксолана склонилась перед султаном, стараясь не встречаться с ним взглядом. Сзади еще ниже поклонилась Гёкче.
Сулейман сделал знак, чтобы следовали за ним. Женщины подчинились, ожидая за дверью палача или хотя бы янычар или бостанджиев. Но никого не оказалось, напротив, султан подвел их к решетке, которая закрывала следующую комнату, кивнул на решетку:
– Кто это?
Первой посмотрела Роксолана. Стоявшая там женщина не была ей знакома.
– Не знаю, Повелитель.
– А ты знаешь?
Гёкче вздрогнула, но ответила быстро:
– Да, Повелитель. Это еврейка Кира. Это я виновата…
Сулейман сделал знак Гёкче, чтобы замолчала, та послушно прикусила язык. А султана куда больше раскаянья служанки интересовало поведение ее хозяйки. Роксолана невольно приникла к решетке. Вот она, Кира, – женщина, из-за которой у нее столько бед!..
Кира кого-то смутно напоминала, только от волнения Роксолане никак не удавалось понять кого именно. Словно встречала когда-то, а может, нет…
И снова Сулейман сделал знак, чтобы молчали, сам вышел к еврейке. Та поспешно склонилась перед падишахом.
– Скажи свое имя, женщина.
– Эстер или Кира, как чаще меня зовут. Я вдова Элии Кандали.
– Назови день своего рождения как можно точней.
Даже если еврейка и была удивлена, то вида не подала. Она спокойно и с достоинством ответила:
– 6-й день месяца сафар 900 года хиджры, Повелитель.
Роксолана по ту сторону решетки заметно вздрогнула. Это же день рожденья самого Сулеймана?! Они ровесники?
– Кто твои родители?
– Я не ведаю. Меня в младенческом возрасте отдали в семью к добрым людям, которые воспитали меня и многому научили.
– А родилась где, в Стамбуле?
– Нет, господин, в Трапезунде.
Сердце Роксоланы готово было выпрыгнуть из груди. Она уже ничего не понимала, совсем ничего.
– Хорошо, я распоряжусь проверить все, что ты сказала. Если это правда, то… Ты не занимаешься колдовством?
– Колдовством?! Повелитель, у нашего народа это не принято, тем более женщинам. Нет, я ничего дурного не делаю, хотя сведуща во врачебных делах… За меня может поручиться Моше, сын Иосифа Хамона, вашего придворного лекаря…
– Хорошо, иди, я позову.
Женщина исчезла, так же как остальные, пятясь задом, к Повелителю нельзя поворачиваться спиной. Сам Сулейман вернулся к ничего не понимавшей Роксолане, сделал знак Гёкче, чтобы вышла, и, когда за ней закрылась дверь, вдруг рассмеялся:
– Ты так ничего и не поняла?
– Нет, – честно призналась женщина.
– Слышала дату рождения, которую назвала эта Кира-Эстер?
– Вашу…
– А место?
– Трапезунд.
– Кто просил тебя заботиться об этой женщине? Кто передал ей так много денег за эти годы, что Кира богата, весьма богата?
– Валиде просила.
Роксолана ахнула, она вдруг поняла, кого напомнила ей эта еврейка, но додумать мелькнувшую мысль не решилась. Сулейман помог:
– В Трапезунде в один день родились двое младенцев – детей султана… будущего султана Селима, мальчик и девочка. Самого Селима во дворце не было, зато у его жены Хафсы Айше гостила мачеха – ханша Нур-Султан. Ходили упорные слухи, что у совсем юной рабыни, умершей при родах, родился мальчик, а у жены Селима Хафсы девочка, но ловкая Нур-Султан сообразила заменить младенцев. Кира – девочка, рожденная Хафсой Айше, а я мальчик юной рабыни и султана Селима. Это моя сестра.
Роксолана хватала ртом воздух, не в силах вымолвить и слово, потом отчаянно замотала головой:
– Нет-нет! Она ничего такого не говорила!
– Кто, валиде или Кира?
– И валиде не говорила, и Кира тоже.
– Валиде думала, что ты знаешь тайну, а Кира просто ничего не знает сама, иначе давно уже вытребовала бы себе половину гарема, если не империи. И знать не должна! Она не из тех, кто скромно сидит в стороне.
– Нет, Повелитель, ваша сестра не может быть еврейкой!
– Ее просто отдали в еврейскую семью, и все эти долгие годы щедро помогали, сначала валиде, а потом ты.
И вдруг до Роксоланы дошло:
– А вы откуда это знаете?!
– Кормилица рассказала. На тебя она обижена за то, что валиде тебе, а не ей доверила заботиться о Кире.
– Что же теперь будет?
– Твоя Гёкче не из болтливых, если столько лет молчала. Кормилица тем более. А ты… ты у меня самая умная женщина во всем мире. – Сулейман ласково поцеловал Роксолану в голову. – Только больше не скрывай от меня ничего, могла случиться беда.
– А что будет с Кирой… с вашей сестрой?
– Будет жить, как жила. Только содержать ее теперь буду я.
– Повелитель, она легко догадается.
– Подумай, как осторожно приблизить ее к гарему, только не перестарайся, Кира может быть полезной, но допускать ее слишком близко нельзя. Знаешь, даже Моше Хамон отзывается о ней хорошо, только зовет ее Эстер. Найди повод воспользоваться ее медицинскими и другими знаниями.
– Для этого у меня есть Гёкче… но я что-нибудь придумаю.
– Придумай, ты же у меня самая хитрая женщина в империи. Столько лет молчала!
– Повелитель, не вините меня, я не могла сказать. Чужие тайны иногда тяжелей своих. – В глазах Роксоланы стояли слезы, она вдруг вспомнила, что все действительно могло закончиться очень плохо.
– И готова была погибнуть, чтобы не выдать тайну валиде?
– Я верила, что Аллах не допустит этого.
– Я все равно не смог бы тебя казнить… и даже удалить от себя не смог тоже. Хуррем, об одном прошу: никаких тайн больше. Или еще есть?
Ее губы вдруг чуть дрогнули, в глазах появился лукавый блеск. Сулейман притворно сурово сдвинул брови:
– Что?! Есть?!
– Да, Повелитель, но я не скажу. У моего сердца есть тайна… такая тайна… в нем царит поэт, а кто – не скажу!
– Соперник?! Если не назовешь имя – умру от ревности. Ты погибели моей хочешь?!
Они дурачились, как дети, хотя у самих уже была внучка. Рядом с этой удивительной женщиной Сулейман словно молодел, чувствовал себя действительно юным сердцем. Разве такое счастье можно купить или наколдовать?
Поцеловал Роксолану в голову еще раз, хотя она предпочла бы поцелуй иного рода…
– Скажи честно, ты меня приворожила?
Вскинула зеленые глаза:
– Да. Сердцем. С первого дня и навсегда. Ты мой и больше ничей.
– А ты?
– А я только твоя каждой стрункой своей души, тоже с первой минуты и до конца жизни. Моей жизни.
– Почему ты так сказала? – Брови Сулеймана чуть нахмурились уже не притворно, он почувствовал, что последние слова Хуррем сказаны не просто так, за ними что-то есть.
