Морис Дрюон - Сильные мира сего
Скрипач, приняв величественный вид большого артиста, неожиданно перестал играть и сказал:
– Говорите, сударь, не стесняйтесь, я буду продолжать, когда вы закончите.
– Вы превосходно, великолепно играете, но, согласитесь, ведь красота, – и Симон указал на Сильвену, – тоже музыка, и не менее прекрасная, чем все творения Листа и Шопена.
– Симон! – воскликнула госпожа Этерлен.
– Чего, собственно говоря, от меня хотят? С каких это пор уже нельзя говорить того, что думаешь? Значит, искренности тоже нет места на земле! – возмутился Симон, приподнимаясь со стула. – Мы обязаны сказать ей, что она красива, пусть она это знает! А вы, вы просто ревнуете, и мне понятно почему. Ха-ха-ха! Но зато у вас есть утеха – ваши пресловутые воспоминания!
Он выкрикивал все это среди полной тишины, и ему даже нравилось, что он привлекает к себе внимание всего ресторана.
– Замолчите, Симон, прошу вас! – потребовала госпожа Этерлен.
– Ладно, ладно, молчу. Существуют вещи, которые вам недоступны. Их может понять только еще незнакомая женщина, – прибавил он, пожирая глазами Сильвену.
Щедрые чаевые умерили самолюбие скрипача, и он доиграл до конца венгерский вальс.
В зале опять вспыхнул свет, официанты принесли новые бутылки, и столик, только что походивший на уголок музея Гревен, вернулся к жизни. Все громко разговаривали, перебивая друг друга.
Нейдекер рвался домой. Сильвена спрашивала Симона:
– Вы еще не видели меня в новой роли? Приходите в театр, когда захочется. Моя ложа в вашем распоряжении.
Чувствуя себя предметом вожделения нескольких мужчин, она громко смеялась, поминутно встряхивала своими рыжими волосами и курила, выпуская длинные струйки дыма. У госпожи Этерлен на глаза навернулись слезы.
Люлю Моблан, с трудом ворочая языком, неожиданно спросил:
– Лартуа! Хоть ты и академик, но, быть может, еще не все позабыл? В состоянии ли мужчина в пятьдесят восемь лет произвести на свет ребенка?
– Почему бы и нет? Это возможно и в более позднем возрасте, – ответил Лартуа, не сводя взгляда с Сильвены.
Молодая актриса, повернувшись к Симону, напевала мелодию песенки, которую исполнял оркестр.
– Ты слышишь, Сильвена? – многозначительно заметил Люлю. – Сам Лартуа утверждает, что я могу стать отцом ребенка. Он даже говорит, что сейчас у меня самый подходящий возраст. Я хочу от тебя ребенка, девочка!
Сильвена бросила на прославленного медика вопросительный взгляд, а затем пронзительно рассмеялась.
– Что ты тут нашла смешного? – обиделся Люлю. – Мое желание лишь свидетельствует о настоящей любви.
– Полно, Люлю, не говори глупостей.
– Почему глупостей? Или ты хочешь сказать, что…
Он побагровел и обозлился не на шутку. Сильвена поспешила поправить дело.
– Люлю, миленький, что с тобой? Я же нисколько не сомневаюсь, что ты можешь наградить меня ребенком! – проговорила она. – Но я-то не хочу ребенка. Что я с ним стану делать? Подумай о моей артистической карьере. А кроме того, дети – это дорогое удовольствие!
Она обняла Моблана за шею и стала к нему ластиться.
– Слушай, девочка, я хочу во что бы то ни стало насолить Шудлеру!.. Мне противно слушать, как он хвастает своими внуками… Ради одного этого… – хрипел Моблан. – Если ты мне родишь ребенка, я подарю тебе миллион.
Сильвена вздрогнула и бросила на него испытующий взгляд.
– Нет, нет, я вовсе не пьян, – настаивал Люлю, – я именно так и сказал: миллион франков, иначе говоря, пятьдесят тысяч луидоров. Сразу же, в день рождения младенца, наличными.
Он призвал в свидетели сидевших за столом.
– Слушайте все! – крикнул он. – Если эта крошка родит мне ребенка, я ей дарю миллион.
Громкие возгласы и смех слились в общий гул.
– Браво!
– Когда это произойдет?
– Кто будет крестным отцом?
Люлю самодовольно выпятил грудь и смеялся, показывая длинные желтые зубы.
– Напиши все это на бумаге, – попросила Сильвена, стараясь перекричать присутствующих.
– Вот именно, на бумаге, чтобы сохранился документ для архива! – завопил Симон. – Мне нравятся такие мужчины, как вы!
Он достал из кармана листок бумаги и смотрел, как Люлю Моблан пишет обязательство по всей форме.
Глаза у Симона заволокло туманом. Лица соседей расплывались, внезапно меняли очертания. Впрочем, он обращал теперь внимание лишь на Сильвену. Симон был в том состоянии, когда у пьяного возникают навязчивые желания и дьявольские планы их осуществления. Он хотел обладать этой девчонкой немедленно, этой же ночью, а потому твердо решил оставаться в обществе Люлю и Сильвены ровно столько, сколько потребуется. Лишь два обстоятельства могли остановить его: если он напьется в дым либо если дверь Сильвены захлопнется у него перед носом.
Сильвена спрятала листок в сумочку и, рассмеявшись неприятным, резким смехом, засунула кусочек льда за воротник Симона и взъерошила ему волосы.
Не один Симон вынашивал дьявольские планы в отношении Сильвены. Княгиня Тоцци внимательно следила за своим возлюбленным, которого била мелкая дрожь, и в каких-то темных целях старалась понять, испытывает ли он влечение к рыженькой.
Внезапно Тоцци наклонилась и что-то шепнула на ухо спутнику.
– Нет, я хочу домой, и все, – ответил он.
– Ни к чему торопиться, ведь так или иначе сегодня ночью я буду с тобой, – пробормотала княгиня Тоцци.
– Я вовсе не этого хочу, ты сама отлично знаешь!
– Невежа! Ты мне за все заплатишь.
– А я тебя брошу, слышишь? Сегодня же брошу! Не желаю больше сносить рабство!
За соседним столиком сидела Анни Фере; она наблюдала за Сильвеной и думала: «Если б она осталась одна, я увела бы ее к себе, эту потаскушку! О, она еще когда-нибудь придет ко мне…»
Что касается Лартуа, то он, следуя своей привычной тактике, прикидывал, как устроить, чтобы на обратном пути остаться вдвоем с Сильвеной и проводить ее домой. «Впрочем, нет, ничего не получится, парочки уже составились. Отвратительный вечер, пустая трата времени!..»
Он знал, что через три дня найдет упоминание о себе в «Кри де Пари», и думал: «Глупо, ах как глупо было приезжать сюда. Я чувствую себя еще более одиноким, чем раньше». Окружавшие его люди, наполовину или совсем утерявшие способность мыслить и рассуждать здраво, бормотали что-то невнятное, смеялись, кричали, спорили и все же – вопреки всем законам логики – понимали друг друга. Но его никто не понимал.
Сильвена и Симон с такой силой чокнулись, что бокал в руках Лашома разлетелся вдребезги. Пальцы его окрасились кровью, но он даже не обратил на это внимания. Чтобы не остаться в долгу, Сильвена разбила свой бокал о край стола. Официант с салфеткой в руке, согнувшись, подобрал осколки и вытер лужицу шампанского.
– Господин Нейдекер и я хотели бы вернуться домой, – проговорила Мари Элен Этерлен плачущим голосом.
– То есть как это вернуться? Жизнь только начинается! – воскликнул Симон. – А впрочем, поезжайте, поезжайте! В сущности, так будет лучше. Меня мучит жажда, страшная жажда!
– Да, пожалуй, пора уходить, – сказал Лартуа, поднимаясь.
Он подозвал метрдотеля, но тут вмешался Люлю.
– Нет, нет, за все плачу я, – заявил он. – Никогда в жизни не прощу тебе, что ты, академик, явился сюда без треугольной шляпы.
Пробираясь к выходу, Симон то и дело задевал за столики; это сильно удивляло его – в полумраке ему на каждом шагу чудились широкие проходы. Он и Люлю только что решили перейти на «ты».
– Я тебя больше не покину, – повторял Симон, взяв Моблана под руку, – наконец-то я отыскал настоящего человека! Нет, я тебя больше не покину!
– А я тебя уверяю, у нее от меня будет ребенок, – твердил в ответ Люлю, обнимая Сильвену за талию.
– Чудесно! Я буду свидетелем, да-да, буду свидетелем.
Вдоль тротуара выстроилась вереница такси.
Ни с кем не простившись, Нейдекер забрался в первую же машину, втащив за собой Ирэн Тоцци. Не успел автомобиль тронуться, как оттуда послышалась перебранка.
Ни на шаг не отставая от Люлю и Сильвены, Симон охрипшим голосом доказывал, что отныне у него нет ни иного дома, ни иных друзей, и упорно порывался сесть с ними в одну машину.
– Симон, прошу вас! Если бы вы только могли взглянуть на себя со стороны, вы бы ужаснулись! – укоризненно оказала госпожа Этерлен.
– Не беспокойтесь, мы его потом проводим, – проговорила актриса, вцепившись в Симона.
Видя, какой оборот принимает дело, Лартуа решил использоваться удобным случаем и сказал госпоже Этерлен:
– Пойдемте, пойдемте, Мари Элен, я провожу вас.
– Но нельзя же его оставлять в таком состоянии!
– Можно, можно, ничего с ним не случится. Когда человек пьян, самое лучшее – ему не перечить, уж поверьте моему опыту.
И он заставил ее сесть в такси.
Симон не заметил, сколько времени ушло на дорогу. Голова Сильвены лежала на груди у Люлю, но, пользуясь темнотой, она просунула руку под расстегнувшуюся манишку Симона и теребила волосы на его груди.
