Юрий Герман - Рассказы о Дзержинском
- Вы проверили цифру?
- Я запросил, и мне дали эту цифру.
- Кто вам дал ее?
- Инженер Макашеев.
В зале засмеялись.
Председательствующий позвонил и сказал резко:
- Инженер Макашеев более интересовался мешочничеством, нежели своими прямыми обязанностями, и мы его, как вам хорошо известно, товарищ Сазонов, выгнали из наркомата...
Сазонов молчал.
- Продолжайте! - сказал председательствующий.
- Инженер Макашеев честный человек! - твердо произнес Сазонов. - Я его хорошо знаю и могу за него поручиться. История с мешочничеством - печальное недоразумение, которое, конечно, разъяснится.
Дзержинский усмехнулся, и Сазонов заметил эту усмешку. В глазах инженера мелькнуло упрямое выражение. "Помнит! - подумал Дзержинский. Помнит и не верит! Ну, что же, поверит. Непременно поверит!"
- Подсчет неисправных тележек произведен неправильно! - сказал Дзержинский. - И дело тут не в ошибке, ошибка поправима, а дело в старых, бюрократических методах, которыми мы, к сожалению, еще пользуемся. Как все произошло с этими процентами? Инженер Макашеев потребовал справку от своего секретаря, секретарь передал требование дальше - в соответствующий отдел, отдел - в подотдел, подотдел - в подподотдел, и пошла писать губерния до той последней инстанции, которой надлежало эту справку изготовить. Затем бумажка стала совершать свой путь к Макашееву, а оттуда к Сазонову, и кончилось дело тем, что два и три десятых процента увеличились до двадцати трех процентов. Вот вам и не виноват инженер Макашеев.
Участники совещания зашумели, машинист Верейко сердито засмеялся, кто-то сзади сказал басом:
- Инженер Макашеев свои мешочные доходы небось поточнее считает. Там не ошибается.
- Два и три десятых, товарищ Сазонов, - повторил Дзержинский, - это несколько меняет картину, - не так ли? Так вот, не лучше ли было бы вам, лично, без вашего "честного" Макашеева, без промежуточных отделов и подотделов, без всего того бюрократизма, который остался нам в наследство от департаментов и присутствий, затребовать эту справку лично и проверить ее лично, не полагаясь на Макашеева.
- Я не могу не доверять людям, товарищ нарком, - напряженно сказал Сазонов.
- Доверяйте, но не таким, как Макашеев. Надо знать, кому доверяешь!
Кровь отлила от лица Сазонова. Он опять долго молчал, потом с трудом собрался с мыслями и медленно стал отвечать на вопрос по поводу рационализации. Было видно, как дрожали у него руки, когда он перелистывал свой большой, старый, потертый блокнот. Машинист Верейко нагнулся к Дзержинскому и шепотом сказал:
- Словно бы напугался чего-то.
По поводу рационализации Сазонов говорил плохо и скучно. Видимо, он никак не мог сосредоточиться, и выходило так, что восьмичасовой рабочий день и рационализация трудно совместимы на транспорте. Кроме того, не хватает специалистов, особенно инженеров.
- Напоминаю! - с места сказал Дзержинский. - Восьмичасовой рабочий день должен дать увеличение производительности труда, а не наоборот. Люди теперь работают не на хозяина, а на самих себя! Советская власть, - это власть рабочих и крестьян, власть народа, и народ работает на себя. Не понимать этого может только не наш человек.
Сазонов дрожащей рукой наливал в стакан воду.
- А, ей-богу, у него температура повышенная! - сказал Верейко. Здорово так говорил, а теперь невесть чего болтает. Испанка, может, или сыпняк начинается. Меня, когда тиф начинался, двое сынов держали и племянник. Бежать хотел! Или...
Верейко внимательно посмотрел на Дзержинского:
- Или... может, он вас испугался?
- Меня?
- Ну да! Вы же не только народный комиссар путей сообщения, вы еще и чекист - гроза всех контриков на свете.
Дзержинский серьезно и вопросительно взглянул на Верейко.
- Старый спец - вот и боится, - пояснил свою мысль Верейко. - Не понимает, что такое критика.
- Но он честный человек! - сказал Дзержинский. - Я знаю всю его жизнь. Честный и преданный нам человек.
Сазонов отвечал на вопросы долго и подробно.
Дзержинский больше не подал ни одной реплики. Во время перерыва он подошел к Сазонову и негромко спросил его, помнит ли он восемнадцатый год в Перми. Сазонов ответил, что конечно помнит.
- Нам пришлось тогда арестовать кое-кого из ваших путейцев, - сказал Дзержинский, - а группу Борейши трибунал приговорил к расстрелу. Тогда и вы были задержаны органами ВЧК? Ненадолго, кажется?
- На несколько часов, - инженер усмехнулся. - Нелепая история! Меня, кажется, подозревали в том, что я родственник министра Сазонова, скрывший свое прошлое. Вот я и доказывал, что не верблюд.
Дзержинский внимательно смотрел в глаза Сазонову.
- А ваш отец, если я не ошибаюсь, был учителем чистописания? Гимназия в Грайвороне?
- Совершенно верно.
- Сядемте! - предложил Дзержинский.
Они сели рядом на скамью. Инженер нервничал - это было видно по тому, как он все перелистывал и перелистывал свой блокнот, как порою вздрагивали его брови.
- Вы хорошо знали инженера путей сообщения Борейшу? Так же, как Макашеева? Или лучше? Кстати, насчет Макашеева и мешочничества. Макашеев попал в очень грязную историю. Он не только пользовался своим служебным положением для провоза продуктов для себя, - он выписывал фальшивые требования на вагоны и вагоны эти отдавал спекулянтам... за взятки...
Сазонов молчал. Гадливое выражение появилось на его лице.
- Вот как обстоит дело с Макашеевым, - сказал Дзержинский. - Так вот насчет Борейши...
- Борейша был мой ближайший друг! - почти с вызовом в голосе перебил Сазонов. - Мы с ним одного выпуска и...
- Ваш ближайший друг? - негромко переспросил Дзержинский.
- Да! И расстрел его - ошибка!
- Вы уверены в этом?
- Я уверен в нем, как в самом себе! - воскликнул инженер.
Дзержинский кивнул головой.
- Да, да, - сказал он, - вы уверены в нем, как в самом себе... Что ж, зайдите ко мне... завтра, днем, часа в три. Если я не ошибаюсь, Борейша был сыном губернатора и получал в студенческие годы от отца триста рублей в месяц? Так? А у вас было пять уроков по восемь рублей?
Сазонов тихо спросил в ответ:
- Как вы можете это все помнить?
- По долгу службы, - просто сказал Дзержинский. - По долгу службы чекиста и железнодорожника.
Тонкими пальцами он быстро и красиво свернул папироску, вставил ее в мундштук и, закуривая, спросил:
- Скажите, - вы что, меня сегодня испугались? Моих реплик? Почему вы вдруг смяли ваш доклад, о котором я слышал, что он был хорошо и интересно начат? Что, собственно, произошло? Я видел, что вы были не в форме... Впрочем, оставим этот разговор до завтра!
И Дзержинский отошел к группе машинистов, оживленно обсуждавших устройство жезла изобретателя Трегера. Назавтра, ровно в три часа, Сазонов вошел в кабинет Дзержинского. Все окна были открыты - лил свежий, теплый, весенний дождь, над Москвой прокатывался гром.
- Садитесь! - сказал Дзержинский. - Не продует вас? Я люблю вот такой дождь!
Он открыл несгораемый шкаф, достал оттуда папку, перевязанную бечевкой, и протянул Сазонову.
- Прочитайте! - сказал он. - Это показания инженера путей сообщения Борейши А.Я. Ведь он был вашим лучшим другом?
- Да, он мой друг! - сказал Сазонов твердо и громко.
- Ну вот, читайте!
Сазонов развязал бечевку и открыл дело. Да, это его почерк - почерк Саши Борейши. Мелкие, круглые, аккуратные буквы, четкий, ясный почерк.
"Настоящим я, Борейша Александр Яковлевич..."
И тут Сазонов не поверил своим глазам. На мгновение ему показалось, что он сходит с ума...
- Читайте, читайте! - спокойно сказал Дзержинский.
Все было по-прежнему в этом большом, чистом кабинете, за окнами по-прежнему лил косой, свежий, весенний дождь. А Сазонову казалось, что молния ударила где-то совсем близко.
"...скрывший свое происхождение - ближайший родственник министра иностранных дел при Николае Кровавом, Сазонова С.Д., - инженер Сазонов А.Я. пытался создать диверсионную группу на нашем узле и в разговорах несколько раз прямо призывал меня и других моих коллег к "действенным формам борьбы с красными..."
Инженер читал. Он не слышал, как входили и уходили люди, не слышал, как звонил телефон, не замечал, как ушел и вернулся Феликс Эдмундович. Сердце Сазонова билось тяжело, толчками. После показаний Борейши он читал показания других своих знакомых инженеров, и все они писали, что взрыв моста осуществлен, несомненно, родственником царского министра инженером Сазоновым. Они называли число, и день, и час, когда видели инженера Сазонова с "узелком странной формы", цитировали слова, которыми обменялись в то время, и признавали свою вину в том, что не довели до сведения властей все, что знали об инженере Сазонове. Но у них были для этого причины: они думали, что Сазонов просто обыватель, который никогда не приведет свои планы в действие.
