Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
— Он сбежал, как заяц, как последний трус! — сообщил Ерназар-младший.
— Ой-ей-ей! Пропали наши денежки! Он унес их с собой! — взвизгнул Фазыл.
— Ну и разини! Ищите теперь ветра в поле! — Гневу ишана, кажется, не было предела. — Догоняйте!
Фазыл и Саипназар вскочили на лошадей и помчались по дороге, на которой скрылся Касым. Казах мешком плюхнулся в ноги ишану, начал причитать, вымаливая себе пощаду.
— Давай простим его! — обратился ишан к Алакозу. — Мусульманская душа как-никак! А того неверного мы обязаны убить, нельзя оставлять живого свидетеля. Иначе русские дознаются, отомстят за своих! Нападут, всех нас отправят к праотцам — и правых, и виноватых…
Алакоза распирала ненависть, он никак не мог унять ее. Ишан, рассердившись, произнес с обидой:
— Оказывается, у человека, обладающего бычьей силой, мозги тоже как у быка! Да, да! Я забочусь о спокойствии и благоденствии страны, а ты…
— Мы по-разному заботимся! Всяк на свой лад! — строго, с вызовом поправил его Алакоз. — Я заберу с собой этого русского, решу, как с ним быть! Ерназар, братец, этого казаха я поручаю тебе, поступай с ним по своему усмотрению.
Ерназар-младший схватил за шиворот жалкого, поскуливающего казаха и потащил его прочь от людей.
Каракум-ишан, взбешенный неповиновением и своеволием Ерназара, молча сглотнул слюну. Сегодня, понимал он, ему нанесен урон в глазах тех, кто наблюдал разыгравшийся здесь скандал. Его ослушались, его волей пренебрегли…
— Не оставляйте у меня ни мертвых, ни живых! Забирайте всех! Здесь чистая обитель ислама! Не оскверняйте ее! — произнес он.
* * *Касым несся вперед, сбавляя постепенно скорость. Фазыл и Саипназар — все ближе, ближе, и вот наконец все трое оказались рядом. Нож Касыма в мгновение ока оказался у горла Саипназара, Фазыл же заломил ему сзади руку.
— Стой, уймись, не дергайся, дурак! Отвечай нам, видел ты Касыма или не видел? — вскричал Фазыл.
— Нет, нет! Конечно, нет! — У Саипназара душа ушла в пятки.
— Ты еще не запамятовал, как плетка гуляла по твоей спине, плетка Алакоза? — рявкнул Касым.
— Нет, нет, конечно, нет! — откликнулся Саипназар.
Касым схватил Саипназара за бороду и притянул к себе:
— Слушай внимательно! Прямым ходом последуешь в Хиву. Там распустишь слух, что Ерназар ни за что ни про что убил невинных людей — одного русского и двух казахов. Еще скажешь, что он собирается со своими погаными соколами бежать к русским!
— Сделаю, все сделаю! — согласился Саипназар поспешно. — Но… поверят ли мне?
— Поверят, поверят, не бойся! Сошлешься на меня, так всему поверят, даже небылицам! Если подведешь, этот нож достанет тебя всюду! Теперь отвечай: видел белого верблюда?
— Нет, нет!
— Отправляйся!
— А налог? Я же должен отвезти деньги в ханскую казну!
— Болван! Вот болван! Их же у тебя отнял силой Алакоз!
23
Ерназар взвалил бесчувственного, истекающего кровью Михайлова на коня, направился к своему дому,
Кумар-аналык заохала, захлопотала вокруг сына и его друга. Она расстелила обоим постели, промыла и перевязала раны. Когда они уснули, успокоившаяся Кумар-аналык поплевала себе за ворот — от сглаза — и вздохнула с облегчением: «Слава богу, рана у Ерназара могла оказаться куда опаснее! Сабля лишь скользнула по голове, не задев кость! Видно, долго будет жить мой сыночек! Долгая суждена ему жизнь!»
Первым проснулся Михайлов. Увидев сидящую рядом с ним старую седую женщину, он улыбнулся светлой и радостной улыбкой. Кумар-аналык восприняла ее как доброе приветствие ей.
— Сын мой, как тебе спалось?
— Спасибо, мать, хорошо! Ты из татар?
— Нет, я русский.
Будто ей сделали от души щедрый подарок — так приятно было Кумар-аналык: она оказала в своем доме помощь русскому. Она ласково спросила, не желает ли чего ее дорогой гость. Михайлов попросил напиться.
Кумар-аналык вместо воды поднесла теплое молоко: оно полезное и придает раненым силы, объяснила она. Михайлов приободрился, кровь начала приливать п®~ немногу к его бледным щекам.
— Мать, не знаешь ли ты, далеко отсюда дом человека по имени Ерназар?
— Какой Ерназар? — опешила она.
— Я познакомился с ним в Хиве, он служил там нукером, он из каракалпаков.
— Господи, сынок! Вот чудеса! Да ты же в его доме! Вот он, рядом с тобой лежит! — взволнованно сообщила гостю Кумар-аналык.
Пораженный Михайлов с трудом приподнялся на локте, взглянул на Ерназара, на его перевязанную голову.
— Что с ним такое?
— Он тебе сам обо всем поведает, когда проснется… Ерназар и Михайлов радовались, как дети, хлопали
друг друга по ладоням, жали руки, смеялись.
— Что у тебя с головой, Ерназар? Ты ранен?
— Э-э-э, у нас первым должен говорить гость! — засмущался Ерназар.
Михайлов не заставил долго упрашивать себя. Он поудобнее расположился на мягкой постели и начал свой рассказ.
— Вообще-то, если быть откровенным, много всего пришлось мне испытать и изведать после нашей с тобой встречи в Хиве. Скажу сразу: просьбу твою я не забыл, поделился с одним толковым чиновником, когда добрался до Оренбурга. Не просто толковым, но и влиятельным. И знаешь, Ерназар, он с полуслова схватил суть. Подумал-подумал и ответил: «Каракалпакам надо оказать помощь». Да-а-а… Приспело время, и он отправил меня к вам, да не одного, а вместе с учителем! Тот когда-то был подготовлен специально, чтобы обучать казахских ребятишек. Чиновник тот дал нам поручение — отобрать среди вашей детворы самых смышленых и привезти их на учебу в Оренбург… В Каракумах, на беду, на нас напали всадники. Мой спутник и я пробовали с ними объясниться мирно, да они не захотели мирной беседы. Избили нас, заложили уши ватой, глаза завязали тряпками и погнали через пески, понукая камчами и бранью. Как скот какой-нибудь!.. Что было дальше — не помню, видно, потерял я сознание. Очнулся уже у тебя в доме. Все произошло прямо как в сказке, как по мановению волшебной палочки.
— Да, бог, видно, в большом гневе на мой народ! Нам никогда не сопутствует попутный ветер! — В голосе Ерназара была искренняя и глубокая горечь.
У Михайлова невольно вырвалось:
— Почему, Ерназар?
— Умер твой спутник! — И Ерназар коротко пересказал Михайлову, что приключилось около обители Каракум-ишана.
Ерназар и Михайлов погрузились в раздумье, удрученные, опечаленные. А Кумар-аналык, не теряя времени даром, сварила наваристый бульон из двух кур, Рабийби принесла его в расписной деревянной миске. Ерназар разлил бульон по вместительным чашам и протянул одну из них гостю. Рабийби между тем уже ставила перед ними блюдо с бешбармаком и отварную курятину. Их хмурые, угрюмые лица расстроили Рабийби; она приветливо напомнила мужчинам, что живой человек не должен скромничать за столом. Мужчины принялись за еду.
— Эх, Михайлов, Михайлов! Человеку почему-то всегда кажется, что все, кроме него, счастливые да удачливые. А с кем ни поговоришь по душам, видишь — на свете нет счастливых людей. — Ерназар потупился, потом обратился с просьбой к гостю:- Расскажи мне о себе, очень хочется мне узнать, как ты раньше жил, что привело тебя в наши края.
— Ну что ж, расскажу, коли интересно. Ты небось потому интересуешься моей судьбой, что считаешь: близкие люди быстро поймут друг друга. Да, да, ты для меня близкий человек, я о тебе много слышал доброго, ты спас меня, так что… — Михайлов взъерошил свои волосы, откашлялся. — В десять лет я остался сиротой. Отец мой, говорили мне люди, был одаренным художником. Когда я подрос, то решил пойти по его стопам… Бродил по родному Архангельску, по его окрестностям и много рисовал. Моя мазня нравилась людям, ее покупали, я начал зарабатывать себе на жизнь. Однажды я расположился на берегу и рисовал корабли, стоявшие в порту на причале; чувствую, чья-то рука опустилась мне на плечо. Оборачиваюсь — офицер. Ему приглянулась моя работа, мы разговорились, познакомились поближе, и он между делом предложил перебраться в Петербург. В столице я стал чертежником-рисовальщиком в штабе. В Петербурге меня ждали не только радости, но и разочарования. Там я убедился, что мой благодетель офицер очень жесток с солдатами, груб с подчиненными. Однажды я сделал на него карикатуру… понимаешь, сделал на него злой-презлой рисунок. Он разгневался и как бунтовщика изгнал меня из штаба… да в Оренбург. Здесь я тоже не бросил своего занятия, и, может, поэтому ко мне были внимательны, даже великодушны высшие чины и сам генерал-губернатор тоже. По его распоряжению один татарин стал обучать меня татарскому языку. У меня оказались способности к языкам, и вскоре я мог свободно переводить генерал-губернатору и его эмиссарам во время экспедиционных поездок по городам Средней Азии. Одновременно с переводом я стал выполнять обязанности картографа, то есть наносить на бумагу населенные пункты, реки, дороги, которые нам попадались. Эта работа очень мне нравилась, к тому же я знал: она поможет тем, кто будет исследовать, изучать ваши края.
