Эдуард Зорин - Богатырское поле
Той же ночью ушел он из Чернигова. В Киев подался; тогда все говорили: в Киеве жизнь привольная. Может, там нужны мостники? — думал Нерадец. День шел, два шел, прибрел в деревню. А в деревне стояли калики. Заманили мальца, привели к атаману. Приласкал его атаман, напоил, накормил.
— Ты куда, отрок, путь наладил?
— Иду в Киев, — отвечал Нерадец. — Говорят, в Киеве жизнь легкая. Отец у меня был мостником, наймусь мостником и я.
Услышав такие слова, стал атаман над ним потешаться:
— Это куда же ты легкой жизни идешь искать?.. Легкая жизнь у калик. Оставайся у нас, мы тебя разным веселым штукам научим.
— А каким же ты научишь меня штукам? — спросил атамана недоверчивый Нерадец.
— Да разным, — снова уклончиво ответил атаман.
Подумал-подумал и остался Нерадец в ватаге. Выучили его калики пролезать через оконца в избы, шарить по медушам да бретьяницам.
Понравилось такое житье Нерадцу. Плохо ли? Нет над тобой ни князя, ни тиуна, ни старосты. Сам себе хозяин.
Скоро понял Нерадец, что атаман — тот же князь. Атаман всей ватаге и голова, и судья. Все, что ни натаскают калики, атаман себе забирает. На дело атаман не ходит, пьет мед, с милостниками из калик играет в кости. Хорошо атаману!..
Вот тут-то и подумал Нерадец: а чем он хуже?.. Только рано еще было Нерадцу в атаманы: ни годами, ни силенкой не вышел. «Ладно, — решил он, — подожду, коли так». И год ждал, и два. Шла ватага из Киева в Холм, из Холма в Полоцк. Что ни пройдут калики — крадут, бражничают. А атаман радуется — есть питье, есть золото.
В те поры и повстречайся Нерадцу монах по имени Минсифей. Вольный монах, бражник и сквернослов. Из тех, что в ватагу не идут, в монастырях не живут, а бродят по белу свету, глядят, где что плохо положено. И сказал Минсифей Нерадцу:
— Дурак ты, Нерадец! Взгляни-тко на себя: молод, косая сажень в плечах. А у атамана твово в поясе — золото.
— Ну и что? — вытаращился Нерадец.
— А то что умный поймет, зато дурак не разумеет, — терпеливо пояснял Минсифей. — В золоте — сила. А у кого сила, тот и князь.
Хорошо сказал Минсифей, слова его, что зерна, упали на добрую почву. И взросли они в сердце Нерадца богатой жатвой. А ежели хлеба созрели, тут уж гляди, как бы не передержать — не то осыплются семена, пересохнут стебли, падут под напором ветра.
Давно не брал Нерадец в руки топора, думал — отвык уж. А тут достал его из мешка, примерился к рукоятке — в самый раз. И отправился к атаману. Атаман спал, и Нерадец подумал, что нехорошо рубить спящего. Но потом прикинул: а ежели разбудить, как еще обернется? И не стал будить — ударил спящего. А после раздел его, пошарил и — впрямь: в поясе колечко к колечку, сережка к сережке. Помог ему Минсифей!
— А из той ватаги я ушел, — сказал Нерадец. — Свою-то уж после собирал…
Слушая атамана, Аленка зарывалась в сено, от рассказов его немела. А Нерадец придвигался к ней ближе, обжигал губы хмельным дыханием.
— Пусти, пусти! — отбивалась от него Аленка.
4На мосту через Неглинную застрял воз — попало колесо меж досок, провалилось по самую ступицу. Хозяин неистово стегал лошадь кнутом по тощему крупу. Лошадь напрягалась изо всех сил, но, хоть и помогали случившиеся поблизости мужики, воза вытащить не могла.
В ту пору подъехал к мосту Радко-скоморох.
— Что за беда? — спросил он у собравшихся.
— Телега застряла. Хотели вытащить — силенок не хватает.
— Дайте-ка я попробую.
Радко подошел к телеге, постучал лаптем по оси, похлопал лошадь по холке — она так и потянулась к нему теплыми губами («Ну-ну!»), — тут посмотрел, там. Подлез под задок, привстал, согнувшись. Ступицы приподнялись над настилом, колесо само пошло.
Мужики хлопали руками по бокам, дивились скомороху:
— Ровно твой ведмедь!
— Вот силища-то-о! — протянул хозяин воза. — Да кто ж ты такой будешь? В городе не встречал, окрест тоже видеть не доводилось.
— Скоморох я, — ответил Радко. — А зовут меня Радко, вон моя повозка с медведем. А в повозке сын Карпуша да горбун Маркел. Секретов у меня от честного народу нету — весь на виду.
— А меня зовут Овчух. Говядарь я и живу под горой, у самой стены, во-он там. Двор мой не велик, ни бретьяницы, ни чашницы, но для тебя, добрый человек, место найдется.
— Не дом хозяина красит, а хозяин дом, — ответил Радко. — Спасибо тебе, Овчух, за гостеприимство. Эй, Карпуша! — кликнул он сына. — Правь сюды кобылу.
Народ расступился, первым пропуская скоморохов возок. На медведя поглядывали с опаской и любопытством. Маркел, свесив кривые короткие ноги с задка, строил прохожим смешные рожи.
— Скоморохи приехали! — бежали впереди возка ребятишки.
На берегу Неглинной вкривь и вкось, словно грибы на лесной поляне, проросли темные от дождей избы посада. Овчух жил с самого краю; во время половодья вода подступала под венцы его избы, иногда вползала во двор. К самой реке спускался ветхий плетень. За плетнем был огород. В огороде светло зеленела капуста, хлюпала на редкой волне привязанная к столбику однодеревка. В однодеревку были брошены весла и сеть.
Ворота подались с тяжелым, раздирающим душу скрипом. Радко въехал вслед за хозяином во двор, привязал лошадь к балясине покосившегося крыльца.
Овчух, как бы извиняясь, сказал:
— Избу еще мой тятька рубил.
— Да, — по-хозяйски оглядел Радко. — Венцы-то покрошились. Новую ставить пора.
— А где он, лес-то? — отозвался Овчух. — Ране лес общий был — руби где хошь и сколь хошь. А ноне все, что ближе, — князево, что подале — княжих милостников, огнищан да тиунов. Ни леса, ни бортей — знамена повсюду расставлены. Как жить-то?
— Трудно, — согласился Радко.
Много земель исходил на своем веку скоморох, и везде одно и то же: нет житья мужику, давят на него и князь, и бояре, и церковь, и монастыри. Да и то ладно бы, но ведь еще и усобица. Порядок был на Руси при Мономахе, князья сидели в своих вотчинах тихо. Разве только половцы нагрянут. Но до северных земель они не доходили… А нынче и русские князья что твои половецкие: жгут посады, людей в рабство продают — своих же мужиков.
Овчух жил в избе один как перст: ни жены, ни детей. Оттого, знать, и не прибрано, лавки покосились, потолки покрылись толстым слоем копоти. В окна, затянутые пожелтевшим бычьим пузырем, едва сочился скупой свет.
Одному Овчуху скучно — вот и радовался он любому заезжему человеку: как-никак живая душа.
— А два дни назад заходили к нам калики, — рассказывал он, старательно сметая с лавок присохшую грязь. — Много было божьих людей. Тоже жаловались. Тяжко, сказывали, жить стало в Суждале да во Владимире — не прокормиться подаянием. Церкви, слышь-ко, пограбили, попов побили, веру забывать стали. Разбой среди бела дня…
Перейдя на шепот, добавил:
— Князья, сказывают, тоже балуются. Людей в железа заковывают, бросают в порубы. Так ли это? Из Суждаля ты…
— Погоди, погоди, — остановил говядаря Радко. — Это про каких же ты таких калик баешь?
— Как про каких? — удивился Овчух. — Про тех самых…
— Из Суждаля?
— Оттудова…
— А про монастырь они тебе не сказывали?
— Сказывали про монастырь. Князь, говорили, татям грамоту дал. А чернецы не пустили. Много шуму наделали в Суждале.
— Они! — разом выдохнул Радко.
Удивился Овчух:
— Да что с тобой, скоморох? Аж с лица сошел… Нешто знакомые?
— Знакомые, — кивнул Радко. — Дорожки-то наши вот как переплелись. Скажи, Овчух, а не было ли среди них девицы?
— Как же, была девица. Станом стройна, лицом бела. Грустная такая. Я еще подумал: и с чего бы ей, красавице, путаться с каликами? Или добрые молодцы перевелись?..
Услышав это, приподнялся на лавке Маркел, вцепился острыми, как крючья, пальцами в локоть Радка. Оттолкнул его Радко. Маркел замычал, придвинулся к Карпуше, обнял мальчика и затих.
— Хорошую весть подал ты мне, Овчух, — сказал Радко говядарю. — Не калики это, а тати. И девку, про которую ты мне говорил, атаман ихний силой увел из Суждаля. Пымать их надо.
Хмыкнув, Овчух почесал пятерней в волосах.
— «Пымать»! Кабы сила была…
— Мужиков в посаде нет?.. За бабьими спинами скисли? — упрекнул Радко и встал. — А ежели мужики не подсобят, один управлюсь. Сказывай, куды подались твои божьи люди?
— Слышал я одним ухом, как они промеж собой говорили: надо-де податься к Новугороду… Да ты не серчай, скоморох. То, что я тут баял, то верно. Но и тебя в беде не бросим, подсобим. Вот только настигнем ли?.. У нас ведь, чай, коней нет.
— Не на половцев идем, — оборвал его Радко. — Не рать собирать. Три лошаденки в посаде сыщутся. А боле и не надо.
— Ишь ты, храброй, — улыбнулся Овчух.
— Храброй не храброй, а уж какой есть.
— Ну, коли так…
Нахлобучив на растрепанные волосы шапку, говядарь вышел из избы. Долго его не было. Потом за стеной послышались голоса. И сразу же в избу набились мужики. Присев на лавки вокруг стола, с любопытством уставились на Радка. Смотринами, видать, остались довольны.
