Абель Поссе - Райские псы
И снова зашагал к роще. По дороге ему встретился юноша индеец (или ангел). Адмирал обратился к нему на своем не слишком правильном испанском:
— Скажи-ка мне, че*, большое дерево, очень большое дерево… — и начертил в воздухе пышную крону.
Юноша, не задумываясь, повернулся и уверенно указал рукой туда, где простиралась тропическая сельва и откуда раздавалось громкое приветственное щелканье туканов.
— Aграк, аграк, — произнес юноша. {108}
— Спасибо тебе, добрый человек, — сказал Адмирал и тут же велел спутникам: — Итак — вперед! Прямо и только прямо! Видите, Лас Касас? Они говорят по-еврейски! Как правильно я сделал, прихватив с собой раввина Торреса…
А молодой индеец, красавец ангел, который уже слышал от касика Бекчио добрую весть о прибытии богов, в восторге пал ниц, выражая величайшее почтение.
Надо сказать, мало кто последовал за Адмиралом на безрассудные поиски неведомого: его слуги, Кинтеро, Эскобар, несколько любопытных матросов, священники Лас Касас и Буиль, а также две или три шлюхи во главе с Болоньянкой. Они шли за жемчугом, за прекрасным жемчугом — размером с яйцо куропатки!
Примкнули к отряду и некоторые из «неблагонадежных». Они Предпочли держаться поближе к Адмиралу, а не оставаться во власти не слишком смирных матросов. То были Жан-Лу Васселэн, однорукий воин, которого нотариус отказался взять себе в помощники, Ульрих Ницш и группа земледельцев, прослышавших, будто где-то в глубине райских земель произрастает отличный шафран —.на бирже в Антверпене такой идет по десять тысяч мараведи за полфунта.
Адмирал шагал впереди всех и благоразумно старался не отрывать взгляда от земли. Иначе в нужный миг трудно будет побороть искушение и отвести глаза от Него. И про себя он не переставал твердить слова из Исхода: «…подтверди народу, чтобы он не порывался к Господу видеть Его, чтобы не пали многие из него»*.
Они углублялись все дальше в чащу. Кругом — орхидеи, похожие сразу и на птиц и на рыб, то пестрые, как галстук гангстера, то напоминающие сдержанной окраской греческие орнаменты. А меж лиан и деревьев порхали, будто ослепленные собственной яркостью, огромные бабочки. Казалось, они были рождены неистовой палитрой Тинторетто. Тут же макаки — и вполне добродушные, и явно нелюбезные — творили свои непристойности или швыряли в путников зеленые орехи. Пауки — бархатистые, нет, лучше сказать, шелковистые — точно выросли в волосах прекрасной женщины. Свистящие какаду. Стаи лимонно-желтых попугаев. Трели тысяч птиц. Элегантное скольжение ягуаров, которых, как было известно Адмиралу, не следовало дразнить, но и бояться не стоило, ибо людей они пожирали, лишь когда рядом не оказывалось гиен.
«И поднимался от земли пар, что окутывал всю ее поверхность». Пар, напоминавший дыхание горячечного пса.
И средь столь расточительного богатства и разнообразия, когда даже грязь сверкала искрами аметистов, аквамарина и ляпис-лазури, можно было увидеть вдали небольших собак — молчаливых, бесшерстных, почти бесцветных. Как гласили предания, умели они заглатывать души умерших, что по какой-то причине не могли перейти в мир Всеобщего. На этой земле лишь на них пожалел Господь красок, что само по себе примечательно, ибо здесь, видно, безудержно отдался Творец соблазну быть романтичным и барочным.
Адмирал был уверен и поспешил сообщить о том Лас Касасу (но некоторые будущие авторы неверно истолковали его слова — в вульгарно коммерческом смысле), что скоро найдут они куски чистого золота — неоспоримая примета Рая, а также камень оникс и душистые смолы.
— Книга Бытия, 2, 12. И это необычайно важно!
Он жаждал отыскать знаки, знамения, а не гнался за пошлой материальной выгодой. Еще до наступления ночи они заметили: деревья стали выше, стволы их крепче и ровнее.
Попалась им великолепная черная с желтым анаконда. И размер и роскошь узора убеждали: именно она говорила когда-то с Евой. К счастью, змея поспешила скрыться в зарослях.
Наконец у подножия невысокого холма обнаружили они поляну, где {109} царствовали два дерева: толстенный мистоль и огромная красавица сейба. В вечерних сумерках крона ее казалась одновременно безмятежной и грозной. Это и было Древо.
Адмирал обошел вокруг ствола сейбы и приказал разбивать лагерь. Свой гамак он велел привесить к нижним ее ветвям. Спутникам же своим посоветовал соорудить навесы, дабы было где укрыться от столь частых тут ливней.
— Здесь бьет из-под земли источник и дает начало великому потоку. Мы достигли порога Начала Начал, — объяснил он.
И улегся в гамак, надежно укрытый листвой Древа Жизни. Сквозь камышовую сеть гамака просвечивало белое тело открывателя новых земель. Можно было подумать, что в ловушку попала обезьяна-альбинос. Или у сейбы, изнасилованной каким-то другим деревом, скажем мушмулой, родился уродливый плод.
Адмирал отдыхал. Не от превратностей долгого пути, а от вековой усталости, от страха перед смертью. Он погрузился в глубокий сон. Итак, они все-таки возвратились. Рай обретен вновь, настал конец энтропии, вырождения, унизительной «жизни ради смерти».
А два ангела, два аборигена, стараясь угодить богам, пришедшим из-за моря, пальмовыми опахалами отгоняли от Адмирала мошек.
«Декрет о наготе», продиктованный Адмиралом под Древом Жизни, был доставлен на побережье.
Здесь уже вовсю трудились, сооружали таможню (она же склад), церковь, казарму, тюрьму, когда глашатай зачитал документ, суть которого вкратце сводилась к следующему: можно считать доказанным, что они ступили на землю Эдема, где никто не знает греха, а значит, неуместны здесь стыдливость и застенчивость.
Декрет был с восторгом принят бывшими каторжниками и шлюхами. И началось… Шабаш, безумие. Словно свору жестоко зажатых страстей спустили с цепи.
У проституток командовала Шпагоглотательница, которая по поводу нового указа устроила шумную пирушку. Обнаженное тело как символ чистоты и целомудрия! Им это было ни к чему. Они оголялись со вкусом, на бордельный манер: прозрачные панталоны, подвязки и корсеты — из тех, что носили римские кардиналы…
Горячие эстремадурцы и андалусцы носились за ними, словно солдаты за монашками. И по всему берегу, как раздавленные зверьки, валялись одежды.
Правда, далеко не все решились исполнить адмиралов Декрет. Весьма многие предпочитали сохранить покровы, а не быть похожими на очищенные бананы.
— Чем больше свободы, тем меньше удовольствия, — завистливо шипел священник Скварчиалуппи, на каждом шагу встречавший все новые изощрения греховности. — Хорошо смеется тот, кто смеется последним!
Трезвомыслящие и консервативные люди приходили в ужас. Вдруг утратил всякую власть королевский инспектор. Нотариус Родригес де Эскобедо признавался кое-кому из благородных сеньоров, например, Нуньесу де Мендосе, что не только не стал обнажаться, но не позволил себе теперь даже пуговицу расстегнуть — несмотря на тропическую жару — на своей толедской кирасе.
— Мы же не дикари, черт возьми!
Буйство пришельцев изумило аборигенов. Они не могли понять их странных капризов. И любезно исполняли все прихоти богов. Не могли понять, почему с таким любопытством глядели бородачи на самые обычные части человечьего тела. Почему с таким необъяснимым восторгом встречали самые рядовые вещи.
Ну разве не забавно: занимаясь с женщинами, они подражали привезенным на каравеллах животным — сопели, как свиньи, в возбуждении кричали пронзительно, как ослы, дрожали, как кобылицы. {110}
За оглашением Декрета последовало обычное продолжение: была отслужена благодарственная месса и прочитана «Те Deum», ведь люди прощались с этапом своей истории, прощались со смертью. Да только сама месса была вроде бы и лишней (в Раю не служат месс). Поэтому падре Буиль отслужил ее весьма неохотно и вопреки протестам молодых священников и послушников.
— Эти грешники — обитатели Рая? Генуэзец просто спятил. Еретик! Они же спариваются повсюду, как кролики!
В одиннадцать месса началась. Все ликовали — Грех уходил из их жизни.
«Salve Regina» и «Те Deum» больше напоминали зажигательную румбу. Хор семинаристов подчинялся ритму ангельских тамбуринов и арейто. «Звонкая матансера», да и только! Финалом «Те Deum» стал танец принцесс и прочих юниц, быстро вращавших бедрами. Главной здесь была Анакаона, она привлекала к себе все взоры — была на ней лишь крошечная танга из перышков с затылка птицы кецаль (роскошь, которую, по меркам европейцев, можно было приравнять к норковому манто).
Служки и семинаристы из хора жадно глазели на дюжину соблазнительных ангельских попок, без устали крутящихся в ритме танца, и безнадежно фальшивили…
Семинаристы-иностранцы — Тиссеран, Даниелу и Каджиан — безутешно рыдали, запершись в черном ящике, приспособленном под исповедальню.
