Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли
– Словно я ставлю танец, – усмехнулась девушка, – но так оно и есть. На сцене ни один шаг не тратится впустую. Здесь мне тоже нельзя терять время… – у нее еще ни разу не сходился этот пасьянс. Аня наставительно говорила:
– Ты слишком торопишься. Я делаю все аккуратно и видишь, у меня все получается… – Надя склонялась над ее плечом:
– Куда тебе столько детей, – весело отзывалась она, – ты, что, претендуешь на орден матери-героини… – детей у Ани выходило шесть человек:
– Три мальчика и три девочки, – последняя карта улеглась в раскладку, – но у меня тоже все сошлось, в первый раз… – Надя водила пальцем по картам:
– Мальчик и девочка… – она представила себе малышей, лет трех, держащихся за ее руки:
– У мальчика темные волосы, как у меня, а малышка рыжеволосая, как он…
Надя заставила себя не думать о докторе Эйриксене. Девочка носила пышное тюлевое платьице и трогательные туфельки, вьющиеся кудри украшала диадема. Голубоглазый парнишка, с веснушками вокруг носа, тащил на веревке игрушечный грузовик. Малышка с глазами цвета каштана прижимала к груди плюшевого медведя. Надя разозлилась:
– Решила, так делай. Пасьянсы ерунда, ребенок не должен жить. Я не сломаю свою судьбу в угоду Комитету… – она не хотела превращаться в приманку для маэстро Авербаха:
– Может быть, это и его младенец… – Надя незаметно потянулась за спицей, – но какая разница? Потом они заставят меня родить еще раз, чтобы крепче привязать Авербаха к себе. Я не племенная корова в колхозе, мое тело не принадлежит СССР… – спица легонько кольнула ладонь. Надя безмятежно завела руку за спину:
– Надо увеличить громкость, чтобы охранники ничего не услышали… – радиола бубнила бесконечные речи делегатов съезда. Надя невинно попросила:
– Можно сделать громче? Кажется, передают что-то интересное… – библиотеку наполнил гремящий голос диктора:
– Заслушайте отрывок из резолюции съезда, в ответ на предложение первого секретаря Ленинградского Обкома КПСС, товарища Спиридонова:
– Серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В. И. Ленина… – фальшивая Дора замерла, шевеля губами:
– Решение было принято единогласно… – добавил диктор, Надя велела себе:
– Сейчас, пока у нее голова занята переводом с русского…
Она едва успела подняться. Резкая боль скрутила живот, на лбу выступил холодный пот. Сердце зашлось в прерывистом стуке, перед глазами встала темнота. Цепляясь за диван, чувствуя, как по ногам течет кровь, Надя сползла на ковер.
Густи попросила шофера высадить ее на Театральной площади, рядом с ЦУМом:
– Я вернусь в посольство пешком, – небрежно сказала она, – день выдался хороший… – после туманного утра тучи разошлись. Над Красной площадью, утопающей в кумачовых лентах, в портретах Ленина, Маркса и Энгельса, неслись белые облака. За обедом в скромной столовой для посольского персонала они говорили о новостях из Берлина:
– Пока американцы не двинули танки к зональной границе… – Густи поймала свое отражение в зеркальце шофера, – может быть, тете Марте удастся ее миссия, все обойдется…
Она сейчас не могла думать о Берлине или о Москве. После возвращения с мессы, сидя у приемника, Густи переводила со слуха речи делегатов съезда и резолюцию Центрального Комитета:
– Хрущев выкидывает Сталина из Мавзолея и переименовывает все, что еще не переименовали, включая Сталинград… – девушка изо всех сил старалась не показать волнения. За обедом, невозмутимо болтая с коллегами, девушка заметила, что ей надо пройтись по магазинам:
– У моего кузена скоро день рождения… – никто в посольстве не стал бы разбираться в десятке ее кузенов, – я хочу отправить подарок с ближайшей почтой… – подарку в Лондоне тоже никто бы не удивился:
– Словно я поздравляю их с годовщиной революции, – поняла Густи, – но я часто присылаю русские сувениры для семьи… – девушка напоминала себе зверя, скрывающегося от охотников. По дороге в ЦУМ она говорила с шофером о пустяках:
– Надо же, – заметил водитель, – с утра нас пасли, а сейчас они словно не заметили лимузина… – ни одна машина из дежуривших на площади не двинулась с места. Густи знала, почему «Волги» не заводили моторы:
– Он сказал, чтобы я ни о чем не беспокоилась, что за лимузином не пустят хвост… – Густи еще не могла до конца поверить случившемуся, – он ждет меня у третьей колонны Большого Театра… – помня, как работает отдел внутренней безопасности посольства, Густи все рассчитала по минутам:
– В конце концов, я часть отдела, я Тереза, как сказано в папках на Набережной… – после обеда, заглянув в свою квартирку, она быстро нырнула в душ. Сердце часто билось:
– Он все мне объяснит. Он сказал, что любит меня и будет любить всегда, что он надеется на мое прощение… – в костеле у них не оставалось времени на долгие разговоры. Она помнила лихорадочный, горячий шепот:
– В три часа дня, третья колонна. Я люблю тебя, Густи, я не могу жить без тебя… – ей надо было вернуться в посольство к шести вечера. Густи намеревалась, не теряя времени, направиться в секцию сувениров:
– Полтора часа на покупки, полчаса на чашку кофе на улице Горького и час на возвращение в Замоскворечье, пешком. Удачно сложилось, что сегодня хорошая погода…
Густи больше не заботили танки на Чек-Пойнт-Чарли. Она могла думать только об одном. Велев себе успокоиться, она закурила:
– Наверное, у наших теней был обеденный перерыв, – весело заметила Густи, – они жевали пирожки… – собираясь в ЦУМ, Густи не забыла о дорогом белье, купленном ей в Harrods, в Лондоне. Она взяла в Москву трусики и пояса, бюстгальтеры и комбинации, отделанные брюссельским кружевом:
– Чтобы мне не было так тоскливо, – девушка покраснела, – вечером я надевала белье и представляла себе Александра. Но сейчас все случится наяву… – она посчитала, что герр Шпинне каким-то образом догадался об ее истинной миссии в Западном Берлине:
– Я уехала, якобы в Америку, куда и он сам уезжал, и он решил найти меня через русских… – Густи понимала, что, пойди Александр к британцам, они могли бы больше никогда не увидеться:
– Ему бы солгали насчет меня, а меня бы на всю оставшуюся жизнь загнали в подвалы на Набережной, разбирать архивы… – Густи просто хотелось счастья. Думая о родне, она почти всегда боролась со слезами:
– У Маргариты расстроилась помолвка, но она наследница половины богатейшего предприятия Бельгии. Она недолго просидит в Африке, после защиты доктората к ней выстроится очередь из аристократов и ученых. Она станет титулованной особой или женой будущего Нобелевского лауреата. Ева снимается для Vogue, Сабина модельер, Адель звезда оперы и все они замужем. Ева тоже выйдет замуж за какую-нибудь знаменитость, вроде Грегори Пека… – актер всегда напоминал Густи об Иосифе:
– Он сказал, что я для него стала развлечением… – Густи было отчаянно жалко себя, – он женится на еврейке, а я ему не нужна… – Густи думала, что они со Стивеном вообще никому не нужны:
– Только папа нас любил, но он погиб, его убили русские… – она считала, что мачеха тоже не очень ей интересовалась:
– Если бы она спаслась, она бы сбыла меня с рук в закрытую школу, – вздохнула Густи, – я ей была ни к чему. Я вечная приживалка, у меня нет крыши над головой… – незаметно для шофера девушка сжала пальцы:
– Теперь все закончилось. Ради меня Александр не побоялся приехать в СССР, покинуть Западный Берлин. Я должна быть ему благодарна, я сделаю все, что он скажет. Я люблю только его, и так будет всегда… – хлопнув дверцей машины, она сверилась с часиками:
– Десять минут на покупки, и я увижу Александра… – миновав яркую афишу нового фильма, «Чистое небо», Густи скрылась в крутящихся дверях ЦУМа.
– Милая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою… – напевая себе под нос, Джон рассматривал вычерченную от руки карту Москвы-реки:
