Марина Друбецкая - Девочка на шаре
Эти кубики можно двигать на экране, как заблагорассудится, составляя из них самые причудливые конструкции. Москва устраивала вокруг Ленни водовороты, и она пропадала в них — то ее съедала людская толпа, то слизывали дворы и подворотни, то путали хитросплетения трамвайных путей. Все дрожало, дробилось, неслось, кружилось, множилось. Дома падали и вырастали вновь, Бульварное кольцо завязывалось в узел, люди бежали задом наперед. Стрекотала камера Колбриджа. Шагом марш на пленку!
Лилия отсматривала проявленный материал, цокала языком, качала головой. Потом они с Ленни садились за монтажный столик, и Лилия переставала что-либо понимать.
— Елена Себастьяновна! — жалобно говорила она. — Так не делают. Это не по правилам!
— Делают, делают, — отвечала Ленни, сосредоточенно глядя на маленький экранчик. — Что хотят, то и делают.
Приходили студийные люди посмотреть, что там творит «эта малышка Оффеншталь». Ленни пускала в монтажную всех — пусть смотрят, нежалко.
— Сумасшедшая! — ворчал Колбридж. — Украдут! Украдут идеи!
— Да как же можно украсть! — смеялась Ленни. — Это же мои идеи. Они только в моей голове живут.
Все огромное пятиэтажное здание кинофабрики говорило о том, что «малышка Оффеншталь творит что-то невообразимое». Кто-то считал это бредом. Кто-то твердил о революции в синематографе. Ленни ничего никому не объясняла.
…Они столкнулись в полумраке студийного коридора, неожиданно выскочив друг навстречу другу, как два чертика из табакерки. Ленни шла из буфета, неся для Лилии чашку действительно поганого кофе. Внезапное столкновение. Чашка полетела на пол.
— Простите, — сказал низкий мужской голос.
Она подняла голову. Как тогда, в ее кошмарном сне, из темноты на нее глядели два глаза: один — карий, другой — зеленый.
— Эйсбар?!
Он мало изменился за прошедшие полтора года. Разве что стал массивнее, что неизбежно для мужчин его комплекции, и темнее лицом — она разглядела это, когда они вышли на освещенное место. «Остатки индийского загара», — пояснил он, поймав ее удивленный взгляд. Но главное — Эйсбар был абсолютно чужим. Ленни стояла, чуть склонив на бок голову, и прислушивалась к себе. Кроме легкого укола, относящегося, скорее, к неожиданности встречи, она не чувствовала ничего.
— Как там Индия? — вежливо спросила она.
— Обезьяны, — коротко ответил Эйсбар, как будто это все объясняло.
Он тоже смотрел на нее изучающим взглядом. Она осталась прежней, летящей в разные стороны Ленни, эльфом Ленни. Рыжие кудряшки. Кукольный нос. Острые коленки. Маскарадный наряд. Но… Что с ней? Какое странное выражение лица, будто она смотрит не на него, а внутрь себя. И женственность… Движения, не перестав быть угловатыми, вдруг стали какими-то лукавыми, манящими.
— Удалась поездка? — между тем продолжала спрашивать Ленни.
Эйсбар хмыкнул.
— Весьма. Вы получали мои письма? — Он придвинуся ближе к ней и будто ненароком скользнул рукой по ее волосам.
Она тряхнула головой, стряхивая его ладонь, и слегка поежилась.
— Лизхен переслала мне парочку. Что-то о полетах в космос, кажется? Монтируете материал?
— Пока отсматриваю. А вы, говорят, работаете над собственным проектом?
— Работаю.
Она подумала было, что надо расспросить его о съемках в Индии, о том, что за фильм он задумал, и как продвигается работа, и доволен ли он материалом, и, быть может, даже напроситься к нему в монтажную — посмотреть, что он там привез, что за картинки складывают его ни в чем не сомневающиеся руки. Подумала и тут же отбросила эту мысль. Ей не хотелось смотреть его пленки. Ей была неприятна сама мысль о том, что что-то настойчивое, агрессивное, сильное вторгнется в ее хрупкий, подвижный, изменчивый мир, который она складывала в тиши своей монтажной.
— Слушайте, Ленни, я думал о вас, — раздался его голос.
— Да? — довольно равнодушно сказала она.
— Да. Почему бы вам не помочь мне разобраться с материалом?
Она онемела. Он же только что спросил о работе над ее собственным проектом! Он что, не слышал ответа? Он что, не знает, каково это — заниматься своим фильмом? Господи, да она дура! Не догадалась сразу! Ему же все равно — абсолютно все равно! Что она делает и делает ли вообще что-то — для него не имеет никакого значения. И никогда не имело. Помочь разобраться с его материалом — единственное, что его в ней интересует. Она запрокинула голову и громко расхохоталась. Эйсбар был озадачен.
— Что с вами, Ленни? Я сказал что-то смешное?
— Очень! Очень смешное! Нет, Эйсбар, разбирайтесь с вашим материалом сами.
И она пошла прочь своей танцующе-подпрыгивающей походкой. Господи, как хорошо! Как хорошо, что он больше не властен над ней! Что исчезла эта изматывающая зависимость. И такая легкость, и уверенность, и спокойствие, и свобода…
Эйсбар смотрел ей вслед, ничего не понимая, но чувствуя, что столкнулся сейчас с какой-то новой для него силой, против которой его сила ровным счетом ничего не значит.
В июне Ожогин засобирался в Москву. Ветер, который материализовался в Ленни, растормошил его жизнь. Дачу Нины Петровны, обжитой дом, пришлось покинуть. Чардынин переехал пока в гостиницу — как и многие обитатели «Нового Парадиза», он решил обзавестись собственным домом, и стройка уже шла полным ходом. Ожогин же выписал в Ялту архитектора Мержанова, который строил стеклянные дома-дирижабли. Был придуман проект и выбран участок. Мержанов обещал, что можно будет справлять Рождество в новом доме. Но сколько разных дорог вело к декабрю! И по какой из них лучше идти? От павильончика, где раньше монтировала мадемуазель Оффеншталь, веяло отчаянной пустотой: студия утопала в цветущих деревьях и кустах — лето! лето! — а там, около монтажной Ленни, как будто притаилась осень — и листья блеклы, и жуки молчат. Он так боялся ее потерять, что сказал себе: «Если суждено этому случиться, пусть уж произойдет скорее».
Кторов изводил разговорами о своей женитьбе — после встречи с Лямскими он искал невесту в музыкальных кругах: «Непременно пианистку!» Съемки военной серии проваливались — актер заломил невозможный гонорар, и пришлось с подлецом расстаться. Ожогин сказал Чардынину, что поедет посмотреть, кто теперь в московских театрах на первых ролях, — да и переманит в «Парадиз».
— Как быстро стареет мир, Вася, — грустно философствовал Ожогин. — Года за три меняется типаж — нужны новые лица. Ведь правда?
Да кто теперь с Ожогиным будет спорить? Тем более что он прав. Жил Ожогин теперь на маленькой дачке профессора Кондратьева, который оказался в дальнем родстве с Лямским и предложил деревянный домик на бульваре — его собственное семейство на все лето улетучилось во Францию.
В Москву он приехал в начале июля и испугался, что не выдержит летней истеричности города. Свиристели воробьи, визжали тормоза автомобилей, на улицах громко смеялись женщины в укороченных пальто, и некоторые — вот ведь новшество! — носили брюки, широкие матросские брюки. Рестораторы строили деревянные помосты и выносили столики на улицы — публика хотела подставлять носики дерзкому июльскому солнцу. Бульвары кипели жизнью: все махали друг другу руками, спрыгивали с подножек трамваев и тут же запрыгивали обратно, быстро чиркали записки в блокнотах и просовывали вырванные листки в оконца таксомоторов, подмигивали, гримасничали, тут же кто-то читал стихи, и мамаши с колясками оказывались скандальной аудиторией. С щемящей грустью Ожогин почувствовал, что он совершенно чужой в этом городе, по пустынным улицам которого некогда царственно блуждало его ослепительно синее авто. «Ерунда, просто устал от шума», — сказал он себе. А на самом деле высматривал — не стоит ли где-то в группке поэтов Ленни: ведь это ее жизнь несется здесь во всю мочь, ее кудряшками завиваясь.
Из «Славянского базара» он дал ей телеграмму и очень быстро получил ответ с посыльным: «Спешу!» Как же ее встречать? Просто распахнуть дверь на стук? Или спуститься в фойе? Он привез розы — целую коробку. Открыл, и гостиная наполнилась легким ароматом: будто хлынул крымский воздух. Ну, немного легче. Еще — фрукты. И несколько больших конвертов с фотографиями. Специально ездил в фотоателье Лурье, где работала раньше Ленни, просил Анатоля Леопольдовича сделать серию фотографий студии и Ялты. В декорациях, на съемочной площадке, и просто пустынный пляж, и будочку «Моментальное фото г-на Лурье и его коллег», и новый автоматический ларек с газированной водой, и пустой крутящийся стул в бывшей монтажной, и… и… и… Сам возил господина Лурье, служил ассистентом при его громоздком фотоаппарате — старик был очень доволен.
Только-только начало смеркаться — стук в дверь. Она вошла, ахнула, увидев розы, уселась, схватила охапку, тут же вскочила и, нежно переложив цветы на стол, вопросительно и осторожно посмотрела на Ожогина.
