Йоханнес Йенсен - Падение короля
Времена надвигались все тревожнее. Чуть не каждый день по дороге во весь опор скакали какие-то всадники, и среди крестьян чаще стали попадаться незнакомые люди. Время шло, и вот уже кончился сентябрь.
— Послушай, мы без труда могли бы достать тебе другую одежду, — однажды высказал Миккелю Нильс то, что давно, видать, не давало ему покоя. Миккель улыбнулся.
— Это тебе, если хочешь быть с нами заодно. — С этими словами Нильс протянул Миккелю приготовленное для него платье.
Миккель в ответ только покачал головой. Однако этот случай навел его на размышления, и он понял, что и впрямь уже состарился.
— Нет уж, Нильс, — сказал он серьезно. — Я свое отвоевал, хотя, по правде сказать, мне в тех сражениях не было никакой корысти. А теперь уж я устал. Вон сколько народу повырастало за время моей солдатской службы, они были еще в пеленках, когда я пошел в солдаты, а теперь — взрослые мужчины. Нет, уж если мне на роду написано послужить королю, так, знать, это будет другая служба. Но коли ты позволишь мне, я остался бы, чтобы посмотреть.
Нильс кивнул с разочарованным видом, однако Миккель его вполне убедил.
За этим последовало несколько дней полного затишья. Все было готово, оставалось только ждать. У всех было такое чувство, будто война должна нагрянуть откуда-то со стороны. Никто толком не понимал, откуда она должна начаться. Нильс каждый день причесывал свои седые жидкие волосы мокрым гребнем, как для праздника. Никто ничего не делал по хозяйству, кроме самого необходимого. Сыновья почти все время пропадали в Гробёлле со своими сверстниками. Жена Нильса занималась вязанием, она целыми днями просиживала на лавке с чулком и, казалось, не смела даже вздохнуть полной грудью.
В эти несколько дней Нильс и Миккель частенько вспоминали отца. Нильс слонялся как неприкаянный, останавливаясь время от времени, чтобы доделать что-нибудь по хозяйству, и предавался воспоминаниям о старике Тёгере. Миккель в белом балахоне пилигрима ходил за ним по пятам и слушал, как Нильс вспоминает разные мелочи минувшей жизни. Входя во вкус, Нильс рассказывал живо, у него был своеобразный юмор, и всякое, даже незначительное предание, сохранившееся в его памяти, питало воображение Миккеля. Сам же Миккель почти никогда не пускался в разговоры.
А в последний день Нильс рассказал и то, что, по-видимому, долго откладывал, ибо это касалось личных дел Миккеля. Два года тому назад из Саллинга приходила сюда странная парочка, они спрашивали Миккеля. Один был спившийся с круга бродячий музыкант, его звали Якоб, другая — глухонемая девочка, которую он водил с собой. Она была какая-то странная и болезненная. Якоб говорил, что подобрал ее из жалости, потому что она никому больше не нужна. Это была дочка незамужней девушки, которую звали Ингер, прижитая будто бы от знатного человека. Его звали Акселем, он был убит на большой дороге. Говорят, что он похоронен на Гробёлльском кладбище. Этот Якоб пожалел девочку и разыскивал ее родных, которые могли бы ее приютить. А насчет того, зачем им понадобился Миккель, то вот в чем было дело…
Тут Нильс прервал свой рассказ и бросил на брата взгляд, как бы желая сперва подготовить его к тому, что последует.
— Так вот, Анна-Метта ведь померла, — промолвил он с осторожностью.
Миккель не шелохнулся. Это было для него ударом. Однако он ожидал его уже столько лет, что сейчас не ощутил боли. Он как бы знал это заранее, а может быть, в нем отмерла какая-то часть души.
Нильс между тем продолжал:
— Конечно, это случилось давно, уже несколько лет прошло после ее смерти. Но теперь я, пожалуй, расскажу тебе, зачем приходил музыкант Якоб. Он толковал, что та девушка, которую звали Ингер, была твоей дочерью от Анны-Метты. Так что ты, дескать, приходишься дедом этой девчушке, которую он приводил с собой. Он называл ее Идой. Они пробыли тут несколько дней и опять ушли. Куда — я не знаю.
Нильс замолчал, давая Миккелю собраться с мыслями. Подождав немного и видя, что Миккель упорно молчит, Нильс сам возобновил свой рассказ:
— Видишь ли, дело, кажется, в том, что Стеффен из Кворне и раньше не жаловал свою падчерицу Ингер, хотя он и выделил ей хорошее приданое, все было сделано честь по чести, не хуже, чем у родного отца. Да только доля ей выпала горькая: жених, про которого никто почти ничего не знал, погиб; да, так уж все обернулось…
Нильс молча посопел, собираясь с духом. Наконец он продолжил:
— Они, можно сказать, и пожениться-то не успели, а там и сама Ингер умерла от родов, когда народилась Ида. А после, значит, как померла Анна-Метта, Стеффен не захотел больше заботиться о ее побочном потомстве. Вот Якоб-музыкант и забрал Иду с собой.
Нильс замолк.
— Наверно, мы повидаем Стеффена из Кворне и всех его сыновей, когда начнется дело, — сообщил Нильс спустя некоторое время, его мысли, как видно, уже свернули в другую сторону. — Анна-Метта нарожала ему шестерых сыновей, не считая нескольких девок в придачу; здоровенные ребята — все, как на подбор, и моим ровесники.
Нильс завел этот рассказ, когда они с Миккелем бродили в поле. Спустилась тьма. Оба брата надолго замолчали. Миккель шел, низко нахлобучив на лицо капюшон. Нильс отлучился в сторону, чтобы перегнать к стаду нескольких отбившихся овец. Воротившись к Миккелю, Нильс остановился подле и замялся, как бы желая и не смея сказать еще что-то.
— Что ты мне хочешь сказать, Нильс? — спросил его Миккель нараспев.
— Да вот, рассказывали мне одну вещь, — выдавил Нильс, запинаясь, — конечно, если подумать, то какое мое дело… Но я все-таки скажу тебе, а то вдруг больше не доведется свидеться. В Гробёлле люди поговаривают, будто бы это ты убил Акселя, родного зятя, так сказать, позарившись на его деньги. Ты ведь и правда был в то время в этих местах, но я тебя тогда не видел, ты к нам не заехал. Это правда, Миккель?
— Да, — подтвердил Миккель невозмутимо, с тем упрямым выражением, которое Нильс знал за ним смолоду; и так же знакомо Миккель ссутулил при этих словах плечи.
— Значит, были у тебя причины, — с облегчением произнес Нильс, понизив голос. — Я не стану допытываться. Только нехорошо, что ты обошел стороною мой дом. Есть вещи, которых мне, да и вообще нашему брату мужику, никогда не понять. Ну да ладно! Пойдем уж домой, поглядим, что там жена состряпала к ужину.
Подойдя к темному дому, Нильс торопливо прошептал Миккелю:
— Мало ли что, Миккель, но коли ты переживешь меня, ты уж тут без меня присмотри.
— Хорошо, — сказал Миккель упавшим голосом. И они вошли в дом.
КРАСНЫЙ ПЕТУХ
В ту же ночь жители Гробёлле увидели со своего берега, как в Саллинге загорелись помещичьи усадьбы.
Однако они еще не решили, как им поступить. В полночь на фьорде показались факелы, и через час возле Вальпсунна причалили три большие перевозни с вооруженными мужиками из Саллинга. Они выскакивали на берег с громким гиканьем, хохотали и пели; некоторые были под хмельком. Но едва химмерландцы услышали, как расходился свой брат мужик, и ревет, и ржет, точно с цепи сорвавшись, тогда им тоже кровь бросилась в голову.
И тут уж на берегу все загалдело, зашумело, и завертелась кутерьма. Стеффен из Кворне, предводитель саллингцев, посовещался с Сёреном Броком, и так как никто еще не знал, что надо делать, то все скопище двинулось в поход. Оба отряда, соединившись, отправились в глубь страны.
Миккель остался сторожить дом. Все остальные, кроме невестки, ушли, да и она, вся в слезах, скоро легла спать. Миккель занял наблюдательный пост на холме. Четыре пожара в Саллинге то затухали, то разгорались. В одном месте горело особенно сильно, отсвет пожара ложился порой поперек фьорда от берега до берега. Миккель видел, как в Гробёлле осветились и заблестели от зарева обращенные на запад окна домов. А ночь была тихая. Но казалось, будто вся природа озлобилась, багровые отсветы, то и дело озарявшие воду и облака, рождали тревогу. Многое в эту ночь должно было перевернуться кровавой изнанкой.
Все звуки воинственной ватаги стихли. Но Миккель словно нутром чувствовал, где они сейчас движутся. А приблизительно через час он с уверенностью решил, что они находятся на подходе к Мохольму. Навострив уши, он прислушивался в сторону барской усадьбы, но не мог уловить ни звука. Через десять минут он различил среди тьмы алую искру — на том месте, где стоял помещичий дом. Пожар занялся быстро, и огонь длинным языком взвился в вышину. Скоро Миккель увидел, как яркое пламя вырвалось из окон, под ночным небом повалили густые клубы темно-зеленого дыма. Но по-прежнему не доносилось ни звука.
Тогда Миккель сел на холме. И показалось ему, что время тянется медленно. Немного спустя его стало клонить в сон, он спустился вниз, зашел в горницу и прилег на лавке. Проснулся он на рассвете. Жена Нильса все еще не вставала и плакала в перину. Миккель поднялся на пригорок и увидел оттуда, что Мохольм сгорел почти дотла. От земли поднимался густой дым, и развалины были озарены медно-красным сиянием, здесь и там среди клубящегося пара торчали вверх потрескавшиеся остатки каменных стен. Это было во время краткого затишья перед восходом солнца. Дым стлался по всей речной пойме и растекался по долине, его медленно относило на запад. Почуяв запах пожарища, Миккель кожей ощутил жгучий жар, который недавно был там разлит, и сердце его забилось тревожно.
