Василий Криворотов - Последние дни Российской империи. Том 1
— Вот у вас, барон, — говорил Древеницу толстый уланский генерал, — только один эскадрон попал на противника, а остальные, так, зря. Хорошо, что Государя не было. Недостаточно лихо шли. Ваши атаковали рысью.
— Так ведь поле какое, — сказал сосед Древеница. — У меня и так один солдат убился.
— Поле?.. Да, поле нехорошее, но знаете, господа, требования Великого князя?
Командиры полков разъезжались с разбора недовольные. Древениц тяжело подпрыгивал на своём сытом гунтере и ворчал по-немецки:
— О, Donnerwetter! Этакий дождь. Этакое поле. Что люди падают… Полк! — закричал он сиплым басом, — сад-дись! — и поднял над головою свой стек с рукояткой в виде лежащей голой женщины.
XXVIII
Эти большие манёвры были отлично задуманы и разработаны. В них была идея. Они должны были показать, что подступы к Петербургу очень трудны, что преодолеть все эти болотные дефиле тяжело и Петербург взять немцам, даже если удастся сделать десант, невозможно. Командир армейского корпуса, защищавший Петербург, участник турецкой войны, вместе со своим начальником штаба, молодым генералом генерального штаба, прекрасно обдумали манёвр и решили запереть все лесные дефиле, не дать возможности развернуться гвардии, поставить её под удары батарей и тем самым доказать высоким германским гостям, присутствовавшим на манёвре, что русские начальники тонко понимают военное искусство, и Петербурга не взять. Двумя утомительными ночными маршами армейский корпус Северного отряда достиг Колосовских высот и должен был выступить на рассвете, чтобы окончательно припереть все подступы к Петербургу. Кавалерия была направлена в обход на шестьдесят вёрст и, действуя спешенными частями, должна была отрезать противнику коммуникационные пути с его флотом, предполагавшимся в заливе.
Идея манёвра путём осмысленных приказов и посылки офицеров генерального штаба в полки была сделана известной всем офицерам и солдатам, и, забывая утомление, каждый старался исполнить до мелочей приказ.
Подходил момент решительного столкновения. В десятом часу ночи в маленьком, одиноко стоящем среди громадных лесов домике лесника были собраны полковые адъютанты от всех полков Северного отряда, и штаб-офицер штаба корпуса диктовал им приказ о бое.
В соседней комнате командир корпуса — плотный шестидесятилетний старик — устало пил чай из стакана, поставленного на большую разложенную на столе карту окрестностей Петербурга, а его начальник штаба, потирая руки, просматривал дополнительную записку о бое, только что им составленную для рассылки по полкам с объяснением того, что было бы, если бы бой был настоящим.
Тёмная, тихая ночь стояла за окном. Дождь, ливший все эти дни, перестал. Небо яснело, и на нём проступали звёзды.
На шоссе раздались со стороны противника заливистые звонки двух троек. Они быстро приближались. Стали слышны топот копыт и шуршание резины. Тройки остановились у домика, и кто-то хриплым старческим голосом спросил: «Здесь штаб Северного отряда?»
В комнату командира корпуса вошёл высокий статный старик с седою бородою в свитской фуражке и оленьей дохе и с ним такой же высокий щеголеватый генерал генерального штаба в длинном чёрном сюртуке с аксельбантами, подтянутом серебряным шарфом. Сзади них шёл жандармский унтер-офицер в светло-голубом мундире с жёлтыми аксельбантами. Он помог старику снять доху и удалился из комнаты. Приехавший был старший посредник и член Государственного совета, генерал-адъютант.
— В какую глушь вы забрались, ваше превосходительство, — проговорил он, протягивая большую руку в белой перчатке начальнику Северного отряда. — Мы насилу вас отыскали. Можно будет стаканчик чая… Ну, как на завтра?
Начальник штаба взял аккуратно переписанный приказ и начал его читать. Начальник Северного отряда показывал посреднику на плане. Генерал-адъютант не дал дочитать приказ до конца.
— Позвольте, ваше превосходительство. Вы этот приказ уже разослали в полки?
— Диктуем адъютантам, сейчас посылаем.
— Остановите диктовку. Надо совсем другой приказ составить.
— Но, ваше высокопревосходительство, — проговорил, вставая, начальник Северного отряда.
— Никаких возражений. Чего вы хотите? Запереть все дефиле, устроить огневой бой, не дать гвардии дебушировать из леса и развернуться. Вы угоняете дивизию кавалерии, Бог знает куда, за тридцать вёрст по невозможным дорогам.
— Ваше высокопревосходительство, ведь этим мы обороняем Петербург, — вставил начальник штаба.
— Ах, оставьте эти академические хитрости для военной игры в Округе. Вы забываете, что манёвры в Высочайшем присутствии. Высочайший поезд будет подан к девяти часам утра к станции Волосковицы. Государь Император с Августейшим гостем проследует верхом к мызе Колосово, откуда с холма будет смотреть на манёвр. Государыня Императрица будет наблюдать с балкона. Гофмаршальской части заказан завтрак на мызном поле на шестьсот персон. На этом поле будет производство юнкеров. Вы понимаете всё это?
— Чего же вы от меня хотите? — спросил начальник отряда.
— Маневра. Красивых атак конницы и пехоты на Колосовском поле, которое как будто бы нарочно создано для манёвра.
— Ваше высокопревосходительство, пощадите, ведь манёвр потеряет всякую поучительность. Для чего же мы гнали людей по этой мокроте? 37-я дивизия сделала сорокапятиверстный переход по непролазной грязи и занимает уже отличную позицию. Как я подам её к Колосову?
— Вы подадите её, ваше превосходительство, — упрямо сказал старик. — Надо, чтобы люди видели своего обожаемого Монарха, надо, чтобы Государь видел свою бесподобную армию. Не забывайте главного! — воспитательного значения манёвра. Отдайте приказ всем остановиться на своих местах, почиститься, надеть чистые рубахи и завтра занять места так, чтобы гвардия могла спокойно дебушировать из леса и развернуться для сквозной атаки на поле. Сосредоточьте кавалерию за лесом и киньте её часу в десятом в атаку.
— Какой же это будет манёвр? Это парад!
— Маневр в Высочайшем присутствии, — внушительно сказал генерал-адъютант. — Вы сами служили в гвардии и должны это понимать. Извольте слушаться. Я вам приказываю. И, поверьте, — многозначительно добавил он, — худого вам от этого не будет.
Командир корпуса тяжело вздохнул. Он понимал, что генерал-адъютант прав. Маневры в присутствии Государя нельзя делать так, чтобы Государь ничего не видал.
— Пишите, — сказал он начальнику штаба и начал диктовать новый приказ-диспозицию.
На рассвете адъютанты разыскали свои части на походе. Полки были остановлены. Кавалерия повернула назад и на рысях пошла обратно. Подходя к Колосову, полки свернулись в колонны и стали чиститься и замывать в реке всю грязь трёхдневного похода. Всем стало ясно: сегодня они увидят Государя.
Никто не возмущался, никто не удивлялся, каждый понимал, что нельзя Государю показаться, как попало.
Все радовались увидеть Государя, все радовались, что наступил конец манёвров и приблизилось время увольнения в запас, по домам.
XXIX
Утро манёвра было ясное. Солнце ярко блистало с бледно-голубого осеннего неба. Паутинки высоко поднимались и плыли по неподвижному воздуху. Дождевые капли бриллиантами сверкали на листьях кустов и на мелкой поднявшейся после укоса траве.
Полк Саблина устанавливался в ольшанике, где солдаты находили красные грибы. Вся дивизия заблаговременно выстроила боевой порядок для атаки на пехоту. Там, где был неприятель, часто и мерно бухали пушки, и белый дым густыми клубами тихо поднимался у леса. Трескотня ружей становилась сильнее и ожесточённее. Было видно, как длинные цепи в белых рубахах быстро перебегали по полю и ложились между скирд хлеба. Начальник дивизии со штабом открыто стоял на поле. Он волновался. Он боялся пропустить момент атаки, волновала его и скачка по полю, где могли быть канавы, скачка, вредная для его тяжёлой комплекции и больного сердца. Спешенные люди, кто затирал ноги коню, кто, опершись о седло, стоял и смотрел мечтательно на лес, где всё чаще и чаще били пушки.
— Небось, на войне так не постоял бы! — сказал Любовин, обращаясь к своему соседу Адамайтису.
— А чего? — спросил тот.
— Чего, — передразнил Любовин, — да вишь, как стреляет.
— Ну и пусть стреляет, — спокойно сказал Адамайтис.
— Так ведь на войне-то, поди, и людей бьёт, — сказал Любовин.
— Ну-к, что ж, — ещё спокойнее сказал Адамайтис. — И то на войне не без урона.
