Виталий Федоров - Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969
Мы простились не сразу. Прямо на улице устроили хоровод, запев под аккомпанемент баяна:
Как на Витины именины
Испекли мы каравай
Вот такой ширины,
Вот такой вышины,
Вот такой ужины!
Каравай, каравай,
Кого хочешь выбирай.
Мы ещё некоторое время поиграли в каравай, спели несколько песен и разошлись по домам. Наш бравый водитель полуторки уехал, Виктор с Борей (они были двоюродными братьями) пошли провожать девушек. Я вернулся домой, разделся, сразу забрался на печь и заснул.
Утром в шесть часов по радио всегда передавали Гимн Советского Союза. Он для меня играл роль будильника. Этим утром я тоже его услышал, значит, мне пора вставать и собираться на работу. Подъём был трудным: болела голова, подташнивало. Но долг прежде всего. Я поднялся, собрался и побрёл в Луговую на конный двор, где обычно собиралась вся бригада. Там в теплушке мне совсем поплохело. Я сказал, что заболел и пешком не дойду. Ради такого случая запрягли лошадь в сани-розвальни, и мы всей бригадой поехали на молотильный ток. Там я завёл трактор и включил молотилку, но чувствовал себя по-прежнему отвратительно. «Нет ничего хуже, чем на чужом пиру похмелье»! Только к обеду я начал приходить в себя, даже немного поел. А к вечеру всё прошло – хоть снова в ресторан. Увы, на дармовщину никто больше не приглашал.
Обратно с работы мы ехали на той же лошади. И на следующий день, без вопросов и разговоров, лошадь была запряжена. Теперь мы постоянно стали ездить на работу и обратно – спасибо моему похмелью. Вот уж «не было бы счастья, да несчастье помогло»! Правда, утром до конного двора и вечером обратно мне по-прежнему приходилось топать пешком пару километров. Все остальные работники были луговскими.
Работу на обмолоте закончили ещё в ноябре. В 1950 году я заработал аж целую тонну зерна. Два мешка из них – 100 кг – мы продали прямо на складе. Летом на рынке в Талице можно было продать и подороже, но нам въелось в сознание наше полуголодное существование, и мы боялись снова остаться без хлеба насущного. Поэтому остальное зерно берегли на будущее. Да и мне уже маячила служба в армии, то есть в течение трёх лет семья не могла рассчитывать на мою помощь.
* * *Новый год для кого-то торжественный праздник, а для нас обычный рабочий день. 1951 год начался с того, что мама пошла с утра на скотный двор, а меня послали за сеном – кончался корм для лошадей. Мы с мужчиной по фамилии Гущин поехали на двух подводах в дальний лес за село Горбуново. Он знал, где находится сено и ехал впереди, прокладывая дорогу. Снег был неглубок, но было очень холодно, а сидеть на санях приходилось почти без движения. Ехали мы долго, и я решил немного согреться, двигаясь пешком рядом с санями. Это помогло. Когда добрались до места, Гущин предложил мне покурить. Несмотря на то, что давно не курил, я завернул цигарку из махорки, которой он меня угостил. Вроде стало теплее, правда, вдобавок немного замутило. Мы загрузили сани часа за полтора. Каждый воз в закреплённом виде был почти в два человеческих роста. Вернулись домой мы уже под вечер. Мама кое-что состряпала, напекла блинов; мы вкусно поужинали.
Хочу сказать несколько слов о Гущине. Этот сорокалетний мужчина заведовал в колхозе молочно-товарной фермой (МТФ). Когда его назначили заведующим, у нас не было отдельного скотного двора. Коровы находились во дворе дома Поклевского, занимая часть конюшни. От лошадей их отделял деревянный забор. Гущин взялся строить отдельный скотный двор за пределами деревни. Чуть ли не в одиночку на ровном месте недалеко от леса за одно лето он соорудил добротный скотный двор. Всю тяжёлую и топорную работу он делал сам. На этой стройке он буквально надорвался. Однажды я видел, как он ходил сгорбленный. Такого трудоголика я больше в своей жизни не встречал.
Как-то потребовался ремонт крыши конюшни. Гущин запрягает лошадь, берёт пилу и топор, едет в лес. Рубит, пилит, везёт и ремонтирует. Работает на износ, и всё это – для колхоза. Потому не было ничего удивительного в том, что ему приспичило первого января ехать на кудыкину гору за сеном.
* * *После Нового года кладовщик Виктор Блинов взял меня в свой штат мельником. Приобрели мельничный агрегат, состоявший из электродвигателя и механической мельницы, соединённых между собой ременной передачей. Мельница могла делать из зерна муку или крупу – только нужно было переключить её на соответствующий режим. Я должен был засыпать зерно в бункер (около двадцати килограммов), включить рубильником двигатель и следить за работой агрегата, время от времени подсыпая зерно и заменяя наполнившийся мукой ящик пустым. Иногда со шкивов слетал ремень, и нужно было его устанавливать на место. Работать приходилось на открытой площадке. Я молол муку для колхоза и для частных лиц, но ни с кого никакой платы не брал – было не принято. За работу мне начисляли трудодни.
Как-то в выходной день Виктор предложил мне поехать с ним на рынок в Талицу, чтобы продать целый воз колхозного овса. У нас были свои весы. Сначала мы торговали вместе, а когда Виктор убедился, что я справляюсь и без него, он ушёл и несколько часов отсутствовал. Вернулся уже под вечер – зимой дни короткие. К тому времени я продал почти весь овёс и отдал ему всю выручку до рубля. За работу он мне вручил карманные часы, не новые, но вполне исправные. Точность их хода я сверял по радио. Носил на работу в кармане куртки. Как-то, примерно через месяц, после работы я решил отряхнуть куртку, испачканную в муке. Снял её и ударил по опоре крыши складской веранды. Тут и посыпались из кармана осколки часов. Я даже подбирать их не стал. Было часы очень жаль, не каждый мог себе позволить их иметь. Но говорят, обижаться на себя глупо. Виктор же, узнав о моей беде, сказал: «Тебе не часы, а только лемех (деталь плуга) носить!» Я обиделся на эти слова и не стал больше у него работать, перейдя в бригаду «куда пошлют».
* * *На любовном фронте у меня в эту зиму было затишье. Не было девушки даже для общения. Но в один прекрасный зимний вечер Боря Черепанов предложил мне пойти с ним в Луговую на день рождения девушки Марины. Её мать, вдова по фамилии Мышкина, стройная, красивая брюнетка, не достигшая сорока лет, пригласила на день рождения дочери Борю, а он прихватил и меня. Я знал, что Борис не чурается красивых вдовушек, а меня заинтересовала её дочь. Марине в тот день исполнилось шестнадцать. Она показалась мне воплощением красоты русской девушки: была круглолицей, с румяными щёчками, правильными чертами лица и ясными карими глазами. Походила на мать – тоже была брюнеткой. Я был просто очарован Мариной и почти всё время смотрел на неё.
Кроме нас там ещё были два молодца из Луговой и подружка Марины. Борис, как всегда, был обаятелен и неразлучен с баяном – не зря был востребован на любых вечеринках. Стол был сервирован скромно, но со вкусом. Хозяйка явно не хотела, чтобы её гости, перебрав, стали вести себя развязно. Когда поздравляли Марину, молодая девушка очаровательно краснела и смущённо улыбалась.
После застолья начались танцы. Увы, выбора партнёрш у меня не было. Парень, который сидел за столом рядом с Мариной, танцевал с ней и, видя мой к ней интерес, не отходил от неё ни на шаг. Второй юноша танцевал с подругой Марины. Борис играл на баяне, поэтому мне волей-неволей пришлось танцевать с хозяюшкой. Она оказалась выдумщицей, организовав вскоре игры и викторины. Так, используя музыкальное сопровождение Бори, мы веселились до полуночи. Потом попрощались, и все вышли на улицу проводить нас с Борисом. Марина надела чёрное пальто с чёрным же меховым воротником. В этом одеянии она выглядела просто бесподобно!
Когда я рассказал знакомым и домашним, где был, и добавил, как мне там всё понравилось, меня огорошили. Сказали, что хозяйка – женщина лёгкого поведения и дочь туда же. Я был ошеломлён – взяли и убили зарождавшееся чувство. Мораль тогда была на первом месте. Но я всё равно не терял надежды повстречать Марину. Иногда той зимой вечерами ходил в Луговской сельсовет, в здании которого находилась библиотека и читальный зал. Туда часто заглядывала сельская молодёжь. И вот однажды зашла в библиотеку и Марина. Сердце моё учащённо забилось. Она поздоровалась со мной, как со старым знакомым. Но была не одна, а с целой компанией. Они куда-то торопились, и мне с ней поговорить не удалось. А про себя я решил: «В следующий раз обязательно поговорю». Но следующего раза не представилось. Раза три я там был в библиотеке, но Марина не появлялась. А в Луговской клуб я ни разу не ходил.
* * *В этом году произошло важнейшее событие, затронувшее всех сельских работников. Было произведено укрупнение колхозов. Так, наш колхоз имени Рокоссовского был соединён с более крупным колхозом имени Сталина в селе Горбуново. В него же влился колхоз деревни Сугат. Таким образом, из трёх колхозов организовали один, под единым руководством. Произошла и реорганизация тракторных бригад. Сформировали новую бригаду из шести трактористов, которые должны были работать на трёх тракторах СХТЗ. Бригада должна была жить в деревне Сугат и работать на её полях. На один из тракторов старшим назначили меня, сменщиком же стал Борис Черепанов. На втором тракторе стали работать ребята из Горбуново – Владимир Викулов и Юрий Пономарёв. Третий трактор закрепили за местными ребятами Михаилом и Алексеем. Бригадиром был назначен Аркадий Корченко, живший в Сугате вместе с семьёй. И вся наша «интернациональная» бригада, кроме двух местных, должна была где-то квартировать.
