Жюльетта Бенцони - Прекрасные незнакомки
Собрание отозвалось на речь чем-то вроде ропота, в котором слышалось и почтение, и безнадежность. Поднялся самый старый из шуанов, откликавшийся на прозвище Бездомный, и глухо заговорил:
– Из Мон-Сен-Мишеля не сбегают, если крыльев нет, ты сам это знаешь. И все мы знаем, где находятся Яснолюб и Королевское Сердце: они в одной из келий, где жили монахи. По дороге, что окружает монастырь, постоянно ходят часовые. Как ты хочешь их оттуда спасти?
Белокурая женщина, которую назвали Ландыш, сделала шаг вперед, чтобы ее было лучше видно.
– Вот я и пришла, чтобы сказать вам, что это сделать вполне возможно, – начала она серебристым голосом. – У меня есть план, и, как мне кажется, хороший. Но я вам его не открою, потому что успех зависит от сохранности тайны.
– Так зачем ты пришла сюда? – спросил старый шуан.
– Пришла попросить вас довериться мне и быть готовыми пуститься в путь, когда я подам знак.
Серые глаза Бездомного уставились на Светловзора.
– Ты знаешь этот план? – спросил он грубо.
– Нет. Но я верю ей. И вы тоже, потому что знаете, как она предана нашему делу. Но вы вправе высказать все, что думаете об этом.
Шуаны разом поднялись с чурбаков, на которых сидели, и заговорили, советуясь друг с другом взглядами и словами. Молодая женщина нетерпеливо вмешалась.
– Чего вам бояться? Действовать буду одна я, и если вы согласитесь, то через три недели наши друзья к нам вернутся.
Заговорил другой шуан, Золотое Яблочко.
– Архангельскую гору[19] охраняют лучше, чем Бастилию. Она начинена караульщиками, как пирог. Их там больше, чем яиц на соседних скалах. Как ты туда попадешь?
– Это мое дело! Скажите, даете вы согласие или нет на то, чтобы я действовала.
На короткий миг все замолчали, Бездомный подошел к Ландышу.
– Мы тебе верим, Ландыш. Но будь осторожна и не держи обиды, если мы не сразу дали согласие. Нам дорог Яснолюб, но ты нам тоже дорога. Будь осторожна.
– Не бойтесь. Я сумею за себя постоять.
– Ну что ж, – заключил командир. – Раз мы договорились, расходимся. Я позову вас, когда придет время.
Один за другим шуаны выскальзывали за порог и растворялись в ночи. В риге остались только шевалье и молодая женщина. Светловзор подошел к своей спутнице и взял ее за руку.
– Почему ты не хочешь мне рассказать о своем плане, Мари? Ты мне не доверяешь?
– Что ты, Светловзор! Конечно, доверяю. Но я знаю, если я скажу тебе, ты захочешь меня удержать.
– Потому что… Потому что я люблю тебя?
Она кивнула.
– Да, потому что ты меня любишь. Но ты знаешь, что я не хочу больше слышать о любви. Мое сердце умерло.
Слова были громкими, а тон будничный. Утверждение и ничего больше. Мари накинула капюшон на светлые косы, завернулась поплотнее в плащ и направилась к двери. С горькой улыбкой Светловзор попробовал ее остановить:
– Когда я тебя увижу?
Она повернулась, не отнимая руки от щеколды, и улыбнулась.
– Когда все получится! Или мы вовсе не увидимся. Прощай, шевалье!
Ночь поглотила ее, не оставив молодому человеку даже звука легких шагов. Он постоял в одиночестве, размышляя, потом покорно вздохнул, задул свечу и вышел из риги.
На дворе его поджидал Свети-Солнышко, караульщик, он подал командиру руку, они оба перелезли через стену и скрылись в лесных зарослях. На ферме опять никого, и хозяева, честные республиканцы, мирно спят в своих кроватях, ни сном ни духом не ведая, что их рига может служить местом сбора самого опасного из местных отрядов – королевских охотников. Но, как известно, лучшее убежище – это дом твоего врага, потому что никому не придет в голову искать тебя там.
Ландыш, а вернее, Мари Морен в это время вернулась к себе домой и стала готовиться к осуществлению своего плана.
Мари не была знатной дамой, она была простой крестьянкой из деревни Вергонсей, красавицей нормандкой с молочной кожей, розовая и золотистая, как заря. Но в ее груди билось сердце героини. С ранней юности она была среди шуанов, потому что любила короля и потому что ненавидела «синих». К «синим» у девушки был особый счет – разбитое сердце. И этот счет, какой бы кровавой ни была плата, оплатить невозможно.
В 1793 году после осады Гранвиля жених Мари, мельник из их деревни, расположенной где-то в двух лье от Сен-Жама, приютил у себя двух раненых шуанов, которых преследовали «синие». Республиканцы их отыскали. Сначала они прикончили шуанов, а потом взялись за того, кто дал им приют.
Когда на следующий день Мари вошла в дом жениха, она увидела его изуродованный труп, висящий на матице.
С сухими глазами и заледеневшим сердцем она вынула несчастного из петли, омыла, завернула в простыню и сама похоронила в земле, не попросив ни у кого помощи, не позвав даже кюре. Кюре был клятвопреступником, одним из тех, кто принес клятву новому правительству, Мари не хотела его нечистых молитв. А жители деревни? Они бы испугались, если бы Мари попросила у них помощи…
И когда Мари своими руками похоронила своего жениха, то на его могиле поклялась, что будет мстить «синим» до тех пор, пока будет жива. До этого она только молилась за короля, но теперь была готова сражаться наравне с мужчинами. Страха у нее не было, она от природы была отважной. На следующий день она разыскала шуанов и предложила им свою помощь. Мари нашла себе еще двух помощниц: Анжелика Турнер из Гранвиля выбрала себе прозвище Табачок, а Анна Ле Муссю из Дусей стала Манон. Втроем они создали что-то вроде тайной разведки, собирая сведения, которые очень часто оказывались необыкновенно ценными. Но когда были пойманы военачальники шуанов, Ландыш поняла, что пришла пора действовать всерьез. Она и никто другой должна добраться до горы Архангела и помочь бежать узникам…
С тех пор как горой завладели республиканцы, все там переменилось. Монахов разогнали, сокровищницу опустошили, молитвы запретили, Святого Михаила выставили за дверь. От самого прославленного аббатства Нормандии остался пустой остов. По кельям гулял ветер, окна в церквях разбили, алтари опрокинули, статуи обезглавили.
Бронзовая статуя архангела Михаила, венчающая Ла Мервей[20], была сброшена с пьедестала. Остров-монастырь перекрестили, дав ему совсем не оригинальное название – Свободная гора. После чего, ни на секунду не задумавшись, устроили там тюрьму. Посмеяться бы, но почему-то не смешно.
Небольшое количество семей, которые там все-таки жили, тоже вскоре почувствовали, что жизнь в корне переменилась. В первую очередь с точки зрения заработка. Исчезли вереницы паломников, которые непременно останавливались, ели и пили в придорожных харчевнях. Не было больше крестных ходов и процессий, в которых участвовала вся округа. Замерла торговля в лавках. Гостиницы опустели, их резные флажки-вывески на глазах покрывались ржавчиной, визгливо скрипя в грозовые ночи. Среди всеобщего запустения одна гостиница все-таки благоденствовала. Располагалась она неподалеку от входа в новоявленную тюрьму и испокон веку носила название «Единорог». Но это безобидное название показалось владельцу слишком пресным, и он выкрасил вывеску в красный цвет, чтобы виднее была его преданность новым хозяевам. Став «Красным единорогом» вопреки всем легендам и правилам, харчевня папаши Натюр была единственной, которая по-прежнему работала на склоне горы. А все благодаря гибкости спины своего хозяина.
Этот Натюр представлял собой мало интересного. Сначала низкопоклонничал перед священниками, потом стал кровожадным революционером, шпионом и предателем. В день, когда грабили аббатство, он, само собой разумеется, был в первых рядах и неплохо разжился. А в последующие дни заработал немало денежек, снабжая выпивкой солдат гарнизона и тюремщиков, а их начальство – интересующими его сведениями о местных жителях. Соседи следили за деятельностью Натюра и прозвали его Оборотнем. Прозвище так ему подошло, что иначе его больше никто не называл, но это не мешало Оборотню есть с аппетитом и спокойно спать по ночам.
Он бы благоденствовал в своем революционном «Красном единороге», если бы не было у него постоянной заботы: где найти служанку. Служанки у него долго не задерживались. Пожилые и уважаемые не устраивали солдат, они грозили Оборотню неприятностями и орали, что он не заботится о хорошем настроении революционного войска. Молоденьким и хорошеньким солдаты были рады, но девушки отказывались заводить дружбу с монстрами. Оборотень злился, пытался их принудить, и девушки убегали, не требуя даже платы.
Все это прекрасно знала Мари Морен. Знала она и другое: именно сейчас, когда «Королевские стрелки» сидели в тюрьме на горе, Оборотень снова остался без служанки и был страшно зол. Он собирался даже отправиться в Сен-Жам в контору по найму служанок 26 июля, через два дня после собрания в Обероше. Обо всем об этом Мари знала от своей родственницы Абруазины Шеврель, по-домашнему Брозины, портнихи, которая жила на горе вместе со своим отцом, бывшим монастырским звонарем. Старый Шеврель лежал парализованный. По этой причине его не согнали с места, как других работников монастыря, и он по-прежнему жил с дочерью в маленьком домишке возле круговой дороги как раз под тюрьмой.
