Николас Уайзмен - Фабиола
Фабиола пришла к Агнии и удивилась ее спокойствию и кротости. Глаза Агнии казались добрее, задумчивее обыкновенного. Все в ней дышало благородством и чувством собственного достоинства. Она встретила Фабиолу приветливо, с какою-то гордою осанкой, которой прежде Фабиола не замечала в ней. Нежная любовь Фабиолы к Агнии не изменилась, но к ней добавилось чувство уважения, столь глубокое, что если бы она уступила своему первому порыву, то бросилась бы не на шею к ней, а к ее ногам.
— Фабиола, — сказала Агния ласково, но торжественно, — у меня есть к тебе просьба, последняя, предсмертная, исполни ее.
— Приказывай, — сказала Фабиола, — я не стою того, чтобы ты просила меня.
— Обещай мне, что после моей смерти ты найдешь священника и попросишь его наставить и просветить тебя. Я знаю, что ты станешь христианкой!...
— Сейчас, когда я вижу тебя, мне самой это кажется возможным, — сказала Фабиола. — Помнишь ли ты мой сон? Вот бездна, через которую я должна перейти, чтобы соединиться с тобой и твоими... но не могу быть такою, как ты... Ах, зачем ты оставляешь меня? Ты бы повела меня по новой дороге...
— У тебя будут руководители более достойные, чем я. Наши епископы и священники просветят твой ум. Доверься им, слушай их, и ты будешь спасена в этой и будущей жизни!... Но что это?... Солдаты идут по коридору. Прощай, Фабиола, прощай, милая сестра моя! Я уношу с собою надежду, что мы свидимся там, где нет печали. Мое последнее тебе слово: Господь с тобою! Я произношу его в первый раз, обращаясь к тебе.
Агния перекрестила Фабиолу. Фабиола упала на колени и целовала с рыданиями руки Агнии...
Судья сидел на своем кресле посреди форума. Вокруг него, несмотря на ранний час, толпились любопытные. Среди них почти все заметили в тот день двоих — мужчину и женщину. Мужчина стоял, прислонясь к колонне, закутанный в плащ, перекинув конец его за плечо, так что плащ скрывал почти все его лицо; женщина, высокая, стройная, благородной наружности, стояла, накинув длинную, расшитую золотом и шелками мантию, которая обвивала ее стан и величественными складками падала к ее ногам. Лицо ее было скрыто под длинным, густым покрывалом. Эта мантия походила по своей роскоши и изяществу на порфиру. В публике говорили, что такой благородной даме, какою казалась богато одетая незнакомка, неприлично находиться на площади в день казни. Рядом с неизвестной женщиной, одетой в дорогую мантию, стояла рабыня. Она, как и госпожа ее, скрывала свое лицо под густым покрывалом. Неподвижно, как статуи, стояли они обе, опираясь о мраморную тумбу. Агнию ввели на Форум.
— Почему на ней нет цепей? — спросил префект.
— Не нашли нужным, она смирна, как овечка, и идет за нами покорно, — сказал начальник стражи.
— Надеть цепи! — отрывисто приказал префект.
Палач выбрал самые маленькие наручники и надел их на руки Агнии. Она грустно улыбнулась, опустила руки, и цепи, гремя, упали к ее ногам. Руки ее были так малы, что они свободно проходили в наручники.
— Самые маленькие, других нет, — сказал палач, — она еще ребенок, какие тут цепи! — прибавил он сквозь зубы.
— Молчать! — закричал префект, и обратился к обвиняемой.
— Агния! — сказал он повелительно, — из уважения к твоему полу, летам, и учитывая дурное воспитание, которое ты получила с детства в христианской секте, я хочу спасти тебя. Подумай, прежде чем ответишь: откажись от ложного и вредного христианского учения и поклонись богам Рима.
Ей поднесли чашу с вином.
— Вылей ее только перед статуей Юпитера, — сказал ей один из солдат, сжалившись над нею, — вылей ее только! Они подумают, что ты отрекаешься, и отпустят тебя.
— Вылей ее только, — говорил ей сзади женский голос, — и подумай, что хочешь — тебе не помешают, бедняжка.
На лице Агнии выступил румянец, на глаза навернулись слезы; префект ждал, солдат держал перед ней чашу с вином и почти насильно всовывал ей в руки. Одно движение — и она спасена! Она войдет в свой дом, увидит старую мать... отца... друзей. .. Агния глядела на чашу пристально и вдруг протянула руку. .. но не взяла ее, а тихо отстранила от себя.
— Я не покривлю душой, — сказала она твердо — я христианка, презираю ваших богов и верю в единого истинного Бога!
— Казнить ее мечом!... Сию минуту!
Агния подняла руки к небу, опустилась на колени и склонила голову. Она взяла своими тонкими пальцами пряди длинных волос, разделила их на две части и свесила на грудь. Все замерли. Палач почувствовал, что его рука может дрогнуть... Девушка стояла перед ним на коленях, склонив покорно голову, со сложенными на груди руками, чья белизна так контрастировала с золотом роскошных волос. Палач схватил меч решительным движением, будто хотел скорее покончить с надрывающей душу сценой. Меч блеснул, как молния... и девушка-дитя упала мертвой. Белое платье подернулось пурпуровыми волосами...
Женщина, стоявшая вдали у колонны, услышав ропот толпы, вздрогнула и бросилась вперед. Она прошла через толпу прямо к убитой, сняла с себя богатую мантию и покрыла ею тело страдалицы. Отовсюду раздались рукоплескания. Толпе понравился этот знак женской нежности; но дама не двигалась с места. Обратясь к судье, она сказала:
— Префект! Я прошу милости. Да не притронутся руки посторонних к той, которую я любила больше всего на свете! Позволь мне взять ее тело, отнести его домой и похоронить там, где лежат ее предки.
— Не могу исполнить твою просьбу, — грубо ответил ей префект. — Катул! Прикажи сжечь тело и бросить пепел в реку. Для казненных христиан не может быть честного погребения.
— Умоляю тебя, — продолжала Фабиола (это была она), — вспомни, что у тебя есть дочери, сестры; поставь себя на мое место.
— Ты что, христианка? — спросил префект.
— Нет, я не христианка, но признаюсь, что зрелище, свидетельницей которого я была только что, может всякого заставить принять христианскую веру.
— Что ты хочешь сказать? — воскликнул префект. По толпе пробежал ропот негодования.
— Да, — продолжала Фабиола с силою, — если для охранения религии в империи необходимо убивать таких женщин, как эта, таких людей, каковы были те, которые погибли недавно, и награждать таких извергов, как этот, то религия нашей славной империи и сама империя погибли!
И Фабиола показала на закутанного в плащ мужчину.
— Да, — продолжала она, — этот человек погубил ее, потому что она не хотела сделаться его женою.
— Она лжет! — закричал Фульвий, открывая лицо, и одним прыжком очутившись рядом с Фабиолой. — Она лжет! Агния сама призналась, что она христианка!
— Я несколькими словами обличу тебя, Фульвий! Разве ты сегодня утром не был в тюрьме и не предлагал ей бежать? Я подтвержу мои слова клятвой.
— Если это справедливо, Фульвий, — сказал префект, — а твоя бледность и твое смущение выдают тебя, то я мог бы наказать и тебя... Но я не хочу твоей гибели. Исчезни и не показывайся на глаза властям города. Как твое имя? — спросил префект уже благосклонно у стоявшей перед ним женщины.
— Фабиола, — ответила она.
Лицо префекта просияло; он стал столь же льстивым, сколь ранее был высокомерен.
— Я часто слышал о тебе, о твоих достоинствах. Ты близкая родственница... (префект затруднялся, как назвать Агнию, и, наконец, придумал) несчастной... (он показал на тело). Ты вправе требовать, чтобы ее останки были вручены тебе!
Фабиола подала знак; невольница, сопровождавшая ее, подозвала четырех рабов, которые несли закрытые носилки. Они приблизились к телу Агнии, но Фабиола отстранила их, подозвала Сиру, стала с ней на колени и, рыдая, подняла тело. Они положили его на ковры и на подушки носилок и опять покрыли богатою мантиею. Рабы подняли носилки и понесли тело в дом родных Агнии. За телом шли плачущие Сира и Фабиола. По дороге к ним присоединилась рыдавшая девочка.
— Кто ты такая? — спросила у нее Фабиола.
— Эмеренция, ее молочная сестра, — ответила девочка. Фабиола взяла ее за руку и повела за собою.
XXXI
После убийства Агнии Тертуллий поспешил явиться к Максимиану. Он встретил Корвина во дворце с заранее заготовленным эдиктом. Префекта тотчас пропустили к императору. Он рассказал о смерти Агнии, о впечатлении, которое казнь произвела на публику, и о ропоте, который она вызвала; во всем этом главным виновником, по словам Тертуллия, оказывался Фульвий. Тертуллий не сказал, впрочем, ни слова о том, что Фульвий предлагал Агнии спасти ее и бежать с нею, лишь бы она согласилась выйти за него замуж. Рассказывать такие вещи цезарю было опасно. Он мог бы начать следствие, а следствие могло бы открыть другие предприятия, в которых принимал участие сам Тертуллий. По этим-то соображениям он молчал об интригах Фульвия и ограничился порицанием его образа действий при поисках христиан. В заключение он сказал:
