Гана - Морнштайнова Алена

Тетя Гана жила в доме, в котором они с мамой родились когда-то у бабушки Эльзы и дедушки Эрвина. Четыре больших окна выходили на площадь, и я всегда завидовала тете, что она может садиться на широкий подоконник и наблюдать за жизнью города прямо под окном. Да, у нас-то дом трехэтажный, однако, чтобы увидеть что-то, кроме нашей узкой улочки, нужно забраться на чердак, откуда видно весь город, но мне же туда нельзя. Правда, я сама понимала, что тетя никогда не смотрит в окно, ведь она не любит людей и нисколько ими не интересуется.

Я поднималась к тетиной квартире ступенька за ступенькой и представляла себе, какой у нее будет вид, когда я скажу, что мне придется провести у нее несколько дней. Конечно, она не обрадуется, это уж точно. Она так привыкла к своему одиночеству, что забывала даже говорить. Из дома она выходила только купить самое необходимое или изредка в гости к маме. Я даже не была уверена, что она знает, как меня зовут. Я не могла вспомнить, чтобы она ко мне вообще обращалась. Ведь она никогда со мной толком не разговаривала.

Я позвонила в дверь, но в квартире было тихо. Я нажала на звонок еще раз, на этот раз понастойчивей. Внутри по-прежнему тишина. Я прижала ухо к двери. Неужели меня угораздило не застать тетю дома? Я дернула ручку. Было не заперто.

— Тетя? — позвала я в приоткрытую дверь, но никто не отозвался. — Тетя, это я, Мира. Мама отправила меня к тебе.

Я представила, как тетя сидит за столом, в глазах это ее странное выражение, и ничего вокруг не замечает. Тогда я вошла в прихожую, заглянула на кухню и, наконец, в спальню. Там я ее и нашла. Она лежала на кровати полностью одетая, как обычно приходила к нам, даже в черном платке, хоть он и сполз с седых волос на плечи. Она лежала на спине, как-то неестественно изогнувшись, как будто тело свело болезненной судорогой, подбородок запрокинут назад, глаза открыты, а из приоткрытого рта доносились странные хрипы.

Я не знала, что делать. Подошла на два шага ближе.

— Тетя?

Теперь я уже разглядела, что лицо у тети такого же цвета, как у Дагмарки. Глаза были мутными, ее всю трясло — сильнее, чем меня после падения в ледяную воду.

— Мама, — выкрикнула она вдруг. — Мама, я знала… знала, что вы вернетесь.

Она резко замотала головой из стороны в сторону.

— Их тут нет, нет.

Из глаз потекли слезы. Столько слез я не видела даже у Отика, а уж он-то умел закатывать истерики.

Не знаю даже, что меня больше напугало: сильная дрожь, судороги, крики или эти слезы. Я выскочила из квартиры, опрометью бросилась вниз по лестнице и уже на улице поймала первого попавшегося прохожего и в отчаянии повисла у него на рукаве:

— Что делать, что делать? Тете очень плохо. — И чтобы он воспринял меня всерьез, добавила: — Она обморочная.

Господин в длинном пальто довольно грубо отпихнул меня и отошел в сторону. В ту-пору уже было ясно, что по городу гуляет зараза. Он встал на безопасном расстоянии и спросил:

— Где она?

— Здесь, на втором этаже. Она там совсем одна, я не знаю, что делать.

— Пойдем со мной, — сказал он и зашел в булочную. — Только ничего не трогай.

Внутри было тепло и вкусно пахло хлебом. Тем самым хлебом, который здесь покупала тетя Гана и от которого отрезала потом тонкие ломтики и распихивала по карманам.

Господин в длинном пальто, не обращая внимания на недовольные взгляды покупательниц в очереди, направился прямиком к прилавку и обратился к продавщице:

— У вас тут есть телефон?

— Только служебный, — отрезала женщина. — Это вам не почта.

— Вызовите «скорую», — сказал мой спаситель. — Девочка назовет имя и адрес.

Продавщица хотела что-то возразить, но мужчина заорал на нее:

— Может, вы сначала хотите сама проведать больную?

Люди в очереди испуганно отшатнулись. Уж не знаю, боялись они больше заразы или разъяренного мужчины. Но я решила, что мне ужасно повезло: я схватила за рукав подходящего прохожего. Он точно посоветует мне, куда идти, раз я осталась совсем одна. Я вдруг почувствовала себя гораздо увереннее.

Две женщины отделились от очереди, обошли нас стороной и выскочили из булочной. Я продиктовала тетино имя и адрес, и продавщица ушла в подсобку звонить. Меня отправили ждать «скорую» перед тетиным домом.

«Скорая» приехала очень быстро. Открылась передняя дверь, и из нее выкатился толстый доктор. Он глянул на лестницу, покорно вздохнул и вперевалку направился к дому, у двери снова остановился, набрал в легкие побольше воздуха и с тихим проклятием скрылся внутри. Тетю вынесли на носилках. Я поняла, что она жива, потому что наброшенная на нее сверху простыня вся тряслась. Носилки погрузили в машину, толстый доктор, пыхтя, вскарабкался в кабину, захлопнул за собой дверь, мотор несколько раз чихнул, выпустил вонючее серое облако, «скорая» затряслась и тронулась в путь.

Я смотрела вслед белой машине и ждала, когда выйдет господин в длинном плаще, чтобы снова обратиться к нему за помощью. Но он не показывался.

Минут десять я топталась на тротуаре и начинала замерзать. Тогда я поняла, что никто мне не поможет и придется самой искать приют.

Первой мне в голову пришла моя белокурая подружка Ярмилка Стейскалова. Ее такая же белокурая мама всегда была со мной очень добра. Наверняка она разрешит побыть у них несколько дней.

И вот я снова стучусь в чужую дверь в надежде на помощь. На этот раз дверь открыли сразу, но только на щелочку.

— Привет, Мира! Ярмилка сегодня не выйдет гулять.

— Я не за Ярмилкой. Маму с папой увезли в больницу, я осталась одна. Можно у вас побыть, пока они не вернутся?

Щель стала еще уже.

— Сейчас никак не получится. Мы все простужены, ты можешь заразиться.

— А куда же мне пойти? — спросила я, но дверь уже захлопнулась.

Я огляделась по сторонам. В окнах начал зажигаться свет, за занавесками то и дело мелькали тени, но во всей округе для меня не было ни одной родной души. Я потихоньку двинулась к дому, но, вспомнив странные шорохи на чердаке, все замедляла и замедляла шаг. Я миновала витрину часовой мастерской, темную в вечерних сумерках, остановилась перед дверью в дом и стала ждать. Ничего не происходило, только сумерки сгущались и кроме холода меня теперь одолевал страх приближающейся ночи.

Хотя бы запру, решила я. А потом мне остается только стучать к соседям и просить совета. Пойду от дома к дому, кто-нибудь да поможет.

Теперь у меня был план, и это придало мне смелости. Я схватилась за ручку. Я была уверена, что мне не придется входить в дом, потому что ключ мы обычно оставляли в замке. Достаточно нащупать его на другой стороне, быстро вытащить из замка, захлопнуть дверь и запереть. Я пошарила по двери изнутри, но ключа там не было. Как это может быть? Я точно его там видела. Значит, он висит на вешалке в двух шагах от входа.

Я заглянула в темный коридор. Свет включить я боялась, чтобы не привлекать внимания воров, которые могли проникнуть в дом.

С сумеречной улицы за моей спиной струился слабый свет, и моя тень вдруг сделалась такой длинной, что дотягивалась до узкой лестницы и с каждым моим шагом поднималась на ступеньку выше. Вешалку в полумраке было почти не видно. Если бы я не знала, что на ней висит папино зимнее пальто, я бы решила, что к стене прижимается чья-то черная фигура. А что, если там и правда кто-то есть?

Я остановилась и попыталась в темноте разглядеть ключи. Вдруг до меня донеслись звуки шагов, они приближались, и рядом с моей тенью на лестнице появилась еще одна. Я даже не пыталась понять, откуда доносятся шаги, я развернулась и хотела выскочить наружу. Но кто-то шел не сверху, как мне показалось сначала. И теперь какая-то темная фигура загородила мне дорогу на улицу. Я попробовала проскользнуть мимо, но она схватила меня за плечо.

— Мира! Как ты меня напугала!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Март 1954

Однажды я спросила у мамы, почему у нее нет ни одной настоящей подружки. Она удивилась, как мне это вообще пришло в голову, а потом объяснила, что дружба у взрослых устроена совсем не так, как у детей.