Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович
Не успел он всего обдумать, как в палату вошла сестра милосердия и сказала Верзилину, что его ждут. Кто, кроме Коверзнева, мог разыскивать его под вымышленным именем? И вдруг у него перехватило дыхание: это они.
Он поправил на себе полосатую пижаму и вышел в коридор; подкрался к двери, заглянул через стекло. В просторном вестибюле, в котором сходились две широкие лестницы, подле фонтана с лебедем сидели двое незнакомых усатых мужчин. Тогда Верзилин на цыпочках отступил вдоль стены, прошёл мимо своей палаты и приоткрыл дверь в умывальную комнату. Там было пусто. Он распахнул створки окна и мягко выпрыгнул в сад. Озираясь, забрался в густые кусты жасмина в дальнем углу.
За стеной жил город: звенел трамвай, разговаривали люди, шумела текстильная фабрика.
Сидеть было неудобно. Под гипсом чесалась рука.
Когда стемнело, он осторожно перелез через высокий забор и, выбирая тихие улицы, пробрался на другой конец города — на Кирочную, в меблированные комнаты.
Хозяйка была напугана его приходом и спросила, неужели это всё правда, что написано в «Хронике»? Он не стал ей ничего объяснять, прошёл в комнату. Прижавшись спиной к филёнке дверей, женщина сообщила, что несколько часов назад приходили двое в кепи и пелеринах и упорно расспрашивали о нём; они–то и показали ей газету.
— Усатые? — спросил он догадываясь.
Глядя расширенными глазами на его загипсованную руку, она согласно закивала.
Закрыв за ней дверь, он вытащил из–под кровати чемодан. Деньги были на месте. Он не торопясь сбросил с себя пижаму, надел жилет, серые штучные брюки, визитку. Постоял перед зеркалом, вздохнул. Потом, неожиданно для себя, подмигнул своему отражению, вспомнив, как три недели назад то же самое сделал в «Вене». Прежний Верзилин не походил на теперешнего; на него глядело из зеркала обросшее русой щетиной похудевшее лицо; визитка висела на острых плечах.
Вещей было немного, однако часть их пришлось оставить — правая рука не действовала. Больничную пижаму он засунул в чемодан: никто не должен знать, что он здесь был; хозяйка, наверное, не проболтается.
5
В Чухонской слободе на острове Голодае (так называлась окраинная часть Васильевского острова) появился новый житель, назвавшийся коммерсантом Верзилиным. Был он очень высок и худ, одевался хорошо, по моде, но все костюмы на нём болтались. У него было простое открытое лицо с серыми глазами, крепкая шея и небольшая подстриженная бородка. Не рядясь, он снял у хозяйки–финки две комнаты, одна из которых была большая, и за полгода вперёд внёс деньги. Это заставило соседей относиться к нему с почтением и не приставать с расспросами.
Каждое утро в одно и то же время он покидал дом и по мосту через Смоленку направлялся на угол Камской и Шестнадцатой линии на кольцо «четвёрки». Возвращался днём, с покупками. Иногда сам на спиртовке готовил обед.
Примерно через месяц он вернулся как–то с новеньким цветным саквояжем, поблёскивающим металлическими запорами, и теперь не расставался с ним ни на минуту. Кое–кто из наблюдательных соседей обратил внимание на то, что Верзилин носил чемодан всегда в правой руке, которая ещё недавно была полусогнута и ревниво оберегалась от случайных толчков.
С приобретением чемодана, казалось, изменились его привычки. Из дома он уже выходил в разное время, хотя поднимался ото сна по–прежнему точно в девять, и сейчас он направлялся к Малой Неве, где за корпусами канатной фабрики дежурил мальчишка–перевозчик. Пасущие коров женщины видели, как лодка приставала к поросшему травой берегу Петровского острова. Верзилин расплачивался с босоногим лодочником и скрывался за деревьями, видимо, ближайшим путём направляясь на Петербургскую сторону. Иногда лодочник увозил его на Крестовский остров. Верзилин сидел в лодке, длинный, прямой, придерживая обеими руками драгоценный саквояж.
Как были бы удивлены жители чухонской слободы, если бы им удалось краешком глаза заглянуть в этот саквояж!
Верзилин, тот самый Верзилин, который отрекомендовался коммерсантом и который, если не был биржевым маклером, то, по их мнению, владел магазином или синематографом, каждое утро вместо шумного большого проспекта направлялся на песчаную отмель пустующего Крестовского острова. Там он купался, делал гимнастику, а затем лежал, держа на солнце раненую правую руку; потом долго бродил по пляжу, отыскивал крупные разноцветные камешки и складывал их в саквояж.
Когда он в первый раз пришёл на облюбованную отмель, в саквояже у него лежал один покрывшийся плесенью булыжник. Верзилин заменил его чистеньким красным куском гранита, превращённым ледником, водой и ветром в большое яйцо, и добавил к нему равный по весу голубой камень. Рука немела, плохо гнущиеся пальцы разжимались, но он упрямо решил, что каждый день будет добавлять по камню. Однако нагрузка оказалась велика, и он стал выбирать камни меньшего веса и меньшего размера. Но и такие камни вскоре до отказа заполнили его саквояж, и по вечерам, возвращаясь с пляжа, Верзилин вынужден был кульки с приобретёнными продуктами нести в руке. Тогда–то он и решил заменить камни галькой. Это было интересное занятие — отыскивать блестящие красные, жёлтые, голубые ледешки. Половина саквояжа сразу опустела. Теперь он каждый день добавлял в него по горсти шлифованных камешков. Пальцы продолжали разгибаться, но стоило ему отсыпать из саквояжа примерно треть содержимого, как они становились цепкими и подвижными; раненая рука наливалась силой.
Верзилин был упрям. Отсыпанную треть гальки он снова водворял на место и заставлял себя часами носить саквояж в больной руке. Размеренным шагом спортсмена он колесил по берёзовым рощам Крестовского острова. Со временем маршруты его прогулок становились всё длиннее и длиннее. Сначала он доходил до Ланской, до дачи Кумберга, а затем и до Коломяг. Выкупавшись в Озерках, он на трамвае возвращался домой. К вечеру Верзилин с трудом удерживал тяжёлый саквояж, но кусал губы и не выпускал груза. Благодаря такому упорству к концу лета силе пальцев раненой руки мог бы позавидовать здоровый человек. Беспокоил его лишь локоть, который до сих пор плохо сгибался.
Сейчас Верзилин любил ходить до Лахтинского разлива. Там, за загородной дачей графа Стембока — Фермора, на взморье, лежала огромная глыба розового гранита. Говорили, что она является родной сестрой постаменту Александрийского столпа, воспетого Пушкиным. Лёжа на песке, поглядывая на серую воду Финского залива, Верзилин любил представлять, как крепостные везли её в Петербург; воображение рисовало картины хмурых чухонских берегов, поросших соснами, огромные баржи и разбившуюся на две части громадную глыбу… Он поднимался с прохладного августовского песка и долго брёл по тёплой как парное молоко воде. Впереди виднелись многочисленные краны гавани, за ними дымили трубы и поблёскивали стёкла заводов. А надо всем возвышался золотой купол Исаакия… Когда шагать по воде надоедало, Верзилин ложился на каменистое, поросшее водорослями дно и смотрел в голубое небо… Ничего не было лучше воды, солнца и физической нагрузки для его больного тела. Казалось, он чувствовал, как сила возвращается к нему; от этого было радостно. Он верил, что недалёк тот день, когда он обретёт былую форму и вернётся на манеж цирка. Берегись тогда Мальта!.. Верзилин в сотый раз представлял, как он войдёт в цирк, какая маска будет на нём и с какими словами он обратится к своему врагу… Хорошо бы бросить клич по флотским экипажам — собрать всех друзей и обрадовать их победой над Мальтой. Или бы собрать земляков–псковитян — вот было бы радости!.. Вздохнув, Верзилин поднимался и брёл по холодку в воде к знаменитой глыбе, на которой лежала его одежда.
В Лахте был один из старейших русских лаун–теннис клубов, носивший лирическое название «Клеверный листок». Верзилин любил под вечер посидеть на скамейке подле огороженного металлической сеткой корта и посмотреть на спортсменов. В стремительных ударах ракеток по небольшому резиновому мячу была прелесть силы и азарта; это напоминало борьбу. К огорчению, вскоре пришлось отказаться и от посещений «Клеверного листка». Один из теннисистов, чрезвычайно напомнивший ему Вогау, — высокий, загорелый мужчина с нерусским профилем и пробором ото лба до затылка, обычно молча сидевший в шезлонге, закинув ногу на ногу, однажды подошёл к нему и спросил, не хочет ли господин сыграть пару сетов? Верзилин растерялся и, не желая вступать в разговор, приподнял соломенную шляпу, пожал плечами.
