Портрет Лукреции - О'
Она одна слышала рык тигрицы, когда повозка въехала в ворота палаццо — то был низкий, гулкий звук, словно ветер завыл в трубе. Ночь пронзил жалобный вопль — один, другой — и перешел в хриплый рокот.
Лукреция вскочила, будто ее кольнули иглой. Что за странный рев проник в ее сон и разбудил? Она осмотрелась.
Природа наградила Лукрецию тонким слухом: она слышала разговоры этажом ниже или на другом конце длинной бальной залы. Благодаря причудливой акустике палаццо полнилось звуками и вибрацией, шепоты и шаги разносились по балкам, эхом отдавались за мраморными рельефами и спинами статуй, проникали сквозь клокот воды в фонтане. Уже в семь лет Лукреция догадалась: если прислониться ухом к обшитой деревом стене или дверной раме, можно узнать много любопытного, например, как рукополагают нового кардинала, ждут приезда брата или сестры, обсуждают вражескую армию вдали за рекой, или внезапную смерть недруга на улице Вероны, или скорый приезд тигрицы. Пусть эти разговоры совсем не касались Лукреции, они змеей проскользнули в ее мысли и пустили там корни.
И снова вопль! Нет, не рык, как ожидала Лукреция, — в голосе тигрицы звучала тоска, отчаянная, хриплая нотка. То был плач существа, взятого в плен людьми, совершенно безразличными к его желаниям.
Лукреция выпуталась из одеяла и складок длинной Марииной ночнушки и спустилась на пол. Неуклюжесть движений, за которую ее частенько наказывала учительница танцев, без следа исчезала в детской: Лукреция всегда бесшумно скользила по полу, а ноги сами избегали треснувших или шатких каменных плит. На цыпочках прокралась она мимо постели, где спутанным клубком лежали братья, мимо низенькой кровати на колесиках, где balia [12] крепко прижимала к себе спящего малыша Пьетро. У двери сопели еще две няньки, но Лукреция перешагнула через них и отворила два засова.
Юркнув наружу, она пошла вдоль коридора, напоследок заглянув в комнату, — к счастью, старшая няня, София, мирно храпела. Остановившись у стенной панели с маленькой стрелкой, девочка со второго раза нащупала латунную задвижку. Дверца отворилась вовнутрь, и Лукреция исчезла в узком проходе, едва ли шире ее самой.
Палаццо пронизывали многочисленные потайные ходы — иногда огромное, толстостенное здание представлялось Лукреции яблоком, сплошь проточенным червями. София как-то обмолвилась (она и не подозревала, что Лукреция неплохо понимает неаполитанский диалект, на котором няни разговаривали между собой), что переходы предназначались для герцога и его семьи на случай нападения. Лукрецию так и подмывало спросить: чьего нападения? Однако она сообразила: нельзя выдавать секрет, полезно знать, о чем болтают няни среди ничего не подозревающих детей.
Через потайной ход можно было попасть во внутренний двор по извилистой скользкой лестнице с неровными ступенями. Лукреция не боялась, нет! И все равно задержала дыхание, подобрав рукой подол сорочки, чтобы не споткнуться. Как скоро ее найдут за потайными стенами, если она вдруг упадет и поранится? Услышат ли ее крики?
Лестница вилась кругами, словно моток шерсти. Затхлый воздух дышал сыростью, будто там долго держали живое существо. Лукреция подбадривала себя: «Не опускай голову, не останавливайся! В конце концов, бывало и хуже — так ведь?..» Ее подхлестывала мысль о тигрице. Обязательно нужно на нее посмотреть!
Когда тьма и запах стали невыносимы, появилась узкая полоска света. Дошла! Отодвинув маленькую, холодную щеколду, Лукреция поднялась по крытой лестнице со скошенными окнами на стенах и дважды убедилась: в бархатной уличной черноте не было ни стражников, ни слуг. И наконец с опаской выпрямилась.
Внизу жалобно ревели ослы, цокали копыта, потом прозвучал яростный рокот, похожий на раскат грома. Уперевшись в мраморный подоконник, она выглянула из окна.
Двор раскинулся под ней темной ямой в тусклом свете факелов на колоннах. Шестерых запряженных мулов обступили отцовские слуги в красно-золотых ливреях. Слуги кружились у повозки с заостренными палками в руках, перекрикивались друг с другом: «Отойди!», «Подальше, подальше!», «Замри!», «Осторожнее с рукой!», «Держи узду!», «Аккуратно!»
Один дотянулся до факела и взмахнул им перед телегой, озарив тьму огненной аркой. Животное ответило сердитым шипением. Мужчины рассмеялись. Еще одно движение — и снова гнев и страх зверя.
Крепко держась за подоконник, Лукреция наклонилась ниже и наконец увидела грациозную гибкую фигуру: тигрица не переходила из одного угла клетки в другой, а скорее перетекала, словно кипящая лава. Деревянные решетки сливались с черными полосами на мехе тигрицы, а его цвет напоминал полированное золото. Огонь во плоти, живая ярость и сила, изысканность и жестокость; полосы на теле пророчили тигрице заточение в клетке, будто сама судьба предназначила ей плен.
Мулы вырывались, мотали головой и в страхе поджимали губы. Они не видели тигрицу сквозь шоры, но ощущали ее присутствие и запах, знали: она совсем рядом, захочет — и схватит. Если бы не деревянная клетка, она бы разорвала на куски всех и вся — и мулов, и людей.
Мулы рванулись вперед, и повозку поглотила огромная пасть арки. Лукреция, не шелохнувшись, смотрела на опустевший двор и мерцающие на колоннах огоньки. Тишина, будто ничего и не было!
Палаццо отличалось изменчивостью, подвижностью, схожей с колебаниями флюгера. Иногда оно казалось Лукреции самым безопасным местом на свете, каменной крепостью за высокими стенами, где дети герцога жили в целости и сохранности, будто стеклянные фигурки в шкафу. А иногда дворец виделся ей мрачной тюрьмой.
Он стоял на углу самой большой пьяццы во Флоренции и тянулся до реки, а его стены возвышались над горожанами, как скалистые утесы. Длинные узкие окна не позволяли прохожим заглянуть внутрь. Из крыши поднималась квадратная башня с огромными колоколами, звон которых сообщал городу время. Зубчатые стены окружали палаццо со всех сторон, как поля — шляпу; детям очень редко позволяли там играть. Вместо этого они каждый день отправлялись с Софией на прогулку по крытым переходам, дышали свежим воздухом. По словам няни, их мама считала, что дети лучше растут от игр и упражнений, поэтому им разрешали играть в догонялки, бегать от одного открытого окна к другому и смотреть на прохожих далеко внизу.
Из самого дальнего угла перехода виднелась дверь палаццо и статуя подле нее — мраморный мужчина, смотрящий в сторону. Он словно избегал чужого взгляда, а на плече у него висела праща. Иногда Лукреция замечала уголком глаза, как родители обходят пьедестал и шагают в крытый экипаж: если стояла зима, мать носила меха, а если лето — цветной шелк. Предпочтение она отдавала желтому, алому и виноградному оттенкам. А если экипаж откуда-то возвращался, Лукреция высовывалась из окна, насколько хватало храбрости, и прислушивалась к легкой поступи матери и уверенной походке отца, в такт которой колыхалось перо на его шляпе.
София уверяла, что знает каждый уголок палаццо, и говорила детям: если сложить рост троих взрослых мужчин, то получится толщина стен в палаццо, вот до чего они плотные! Для одного лишь оружия есть отдельная комната с мечами и доспехами вдоль стен, а другая комната построена только для книг.
— Том за томом, куда ни глянь, — рассказывала няня, протирая детям лица влажным полотенцем или застегивая платья, — целые полки, а шкафы выше меня. Жизни не хватит все прочитать.
Также был зал с картами каждого уголка света и всех звезд на небе. За железной дверью с несколькими засовами хранились драгоценности их мамы: какие-то из казны испанского двора, какие-то от папы, но своими глазами София сокровищницу не видела — никто не видел, ибо открыть ее мог только герцог. А еще была огромная комната размером с пьяццу; весь потолок у нее был украшен и расписан.
— Чем? — спрашивала Лукреция, увернувшись от полотенца и заглядывая няньке в глаза.
— Ангелами, херувимами, великими воинами, сражениями, — отвечала София, возвращая голову подопечной на место. — В этом роде.
