Светлана Чураева - Последний апостол
Вот и все. Савл содрогнулся — пустая чаша была вымазана чем-то черным, запекшимся потеками по стенкам и намертво налипшим на дно.
Диковинная тяжелая гладкая чаша — два полушария, сросшихся макушками. Пенное варварское пойло. Горькое, темное — куда ему до сладких виноградных соков, до светлой солнечной крови горы Кармель! Никакого удовольствия от такого угощения, Боже упаси выпить его вторично.
— Привыкнешь, — успокоил великан с головой зверя. Он затеял с проводником странную игру. Начертил прутиком на мокром песке две невиданные буквы, между ними — точки. Галилеянин пристально всмотрелся в эти знаки.
— Эйваз? — спросил, подумав.
— Нет, — ответил львиноголовый и накарябал рядом вертикальную палочку.
— Отал, — предположил еврей.
Его соперник согласился и вписал вместо одной из точек еще одну странную букву.
Потом галилеянин снова сказал неправильно. Вертикальную полоску на песке зачеркнула горизонтальная. Следующая буква мимо, и на рисунке появился кружок с глазками и ртом — голова. Еще ошибка — туловище. Проводник никак не мог отгадать, какие буквы следует вписать вместо точек, и проиграл. Львиноголовый дорисовал человечка на кресте и радостно объявил:
— Распят!
Галилеянин, пожав плечами, стер рисунок. Написал свои буквы.
— Отыграюсь. Давай, начинай.
— Ингуз! — воскликнул чужестранец с головой льва.
Его друзья рассмеялись.
Димас, старый никчемный раб, то и дело как бы невзначай проходил мимо играющих. Этот разряженный суетный человечек считал себя ученым, мудрецом, философом и любил, чтобы другие считали так же. Но сейчас он, позабыв всякое достоинство, кружил около чужеземцев, как любопытная шавка.
Наконец не выдержал и обратился к львиноголовому:
— Ты позволишь спросить, господин мой?
— Позволяю, — буркнул тот.
— Где выучился ты этим письменам?
— Нигде.
Чужеземец, пощипывая себя за ухо, раздумывал, какую следующую букву назвать, а Димас притворился обиженным. Но на него никто не обращал внимания, поэтому он спросил снова:
— Из какой ты страны, о, господин мой?
Чужеземец с досадливым недоумением уставился на жирного курчавого раба, будто вспоминая, что это и откуда. Старый грек вдруг испугался: неподвижное лицо его странного собеседника теперь уж слишком напоминало львиную морду, и смотрел он зверь зверем.
— Ну, допустим, из Асгарда. Ты доволен, червь?
Димас льстиво рассмеялся:
— Изволите шутить, мой господин? Такой страны нет.
Черный гигант рядом пробормотал, не открывая глаз:
— Хочешь, я сделаю, чтобы тебя не было?
Смех Димаса стал тоньше и визгливее.
— Эй, это мой раб! — предостерегающе крикнул Савл, но его будто и не услышали.
— Я мог бы наказать тебя: отнять у тебя зрение, слух, способность к речи. — Грек, поверив, затрясся. — Но не могу, — закончил львиноголовый. Поскольку у тебя нет ни того, ни другого, ни третьего. Ступай, раб. Повернулся к игравшему с ним иудею: — Этот дурак сбил меня, доиграем после?
Иудей усмехнулся:
— Все равно тебе болтаться на Югдрасиле!
Савл, сердито оттолкнув потного Димаса, отошел от лагеря по нужде. Чужаки за его спиной громко заговорили на непонятном языке.
У Савлова плаща вдруг оторвалась пряжка и звонко покатилась по камням. Юноша побежал за ней, присел, стал шарить в траве, оперся о нагретый солнцем валун. И тут земля, разверзшись, поглотила его.
Холодный мертвый воздух пещеры вернул Савлу сознание.
Везде, куда ему могла набиться земля, была земля. Он зашевелился, и новый земляной поток с мелкими и крупными камешками обрушился ему на голову. Фыркая и отплевываясь, Савл яростно рванулся вперед, почувствовал ногами твердый пол, оглянулся, отряхиваясь.
Из провала над головой падал тусклый свет, освещая гладкие стены, тщательно выровненные до самого свода пещеры. На них явственно проступали древние рисунки, изображения коров, буйволов, оленей. На фризах начерчены какие-то каракули — косые и поперечные линии. Длинный ряд кувшинов у одной из стен тянулся далеко в темноту.
Прямо около ног Савла раскинулся обнаженный тонкокостный скелет, нижняя часть которого была отрублена по ребра и отсутствовала. Чуть поодаль, чинно прижавшись друг к другу, вытянулись еще скелеты: пяти детей и одной женщины. Эти были щедро разряжены. Золотые украшения ящерками поблескивали там и тут среди мертвых костей.
Савл, испуганно попятившись, споткнулся об один из кувшинов около стены. Тысячелетний сосуд медленно развалился, разрушая и соседний. Крошечный засохший трупик недельного младенца выпал на каменный пол. Его тут же прикрыло черепками второго кувшина, на которые выкатился точно такой же скорченный младенец, прикрывающий серую головку черными очень маленькими пальчиками. Нежный пух вековой плесени на хрупком остове сохранил трогательные очертания новорожденного ребенка.
Кувшинов было очень много, и каждый мог от малейшего прикосновения разродиться истлевшим младенцем. Савл замер в ужасе, сдерживая дыханье, кощунственное в этом обиталище мертвых.
Младенец на куче черепков съехал чуть ниже, лениво продолжая начатое движение, одна ручка его легко отвалилась, оставшись лежать отдельно. Трупик тут же утратил всякую трогательность, остановился, уткнувшись в глиняный обломок четко различимой пробоиной родничка на черепе. Перевернутое личико косилось беззубой челюстью, жутко смотрело в пустоту грустными овалами глазниц.
Несколько минут было очень тихо. Потом из темноты, из глубины пещеры послышались шаги.
— Прочь! — завизжал Савл. — Прочь! — завизжал тонко, как летучая мышь. Отступил, свалился тяжело на земляную кучу за спиной. Сверху обрушился большой пласт дерна, и яркий свет пронизал взвесь поднявшейся пыли.
— Савл! Савл, почему ты гонишь меня? — спросил приятный голос совсем близко.
Агент синедриона узнал галилейский акцент странного иудея, пришедшего с чужестранцами. Зашевелился на куче, пытаясь встать. В глаза его набилась пыль, он никак не мог проморгаться, слезы мешали ему видеть. Поставил неуклюже ногу, услышал, как хрустнули под сандалией тоненькие косточки, и закричал.
— Не бойся младенцев, Савл, — успокоил мягкий голос. — Это глупые древние люди принесли в жертву своих первенцев, живыми втиснули в эти кувшины, головами вниз, как привыкли они, вызревая в утробе. Эти дети не накопили зла, не бойся их, Савл.
Но Савл очень боялся.
В непроницаемой темноте пещеры зазвучали деловитые голоса спутников галилейского рабби. Шум, шорох, забубнил на греческом негр, перечисляя найденные драгоценности. Кто-то споткнулся, выругался: «Ваальство!», его одернули.
— Вот ведь, — грустно продолжал голос проводника кладоискателей. Иеремия и Иезекииль все попрекали Ваала человеческими жертвами. Неужели они не читали книги? Вторая и Четвертая книги Моисея: «Ибо мои все первенцы у сынов Израилевых от человека до скота…». — Голос бормотал цитаты из Писания, и Савл стал успокаиваться.
— Горе народу, который убивает своих младенцев. — В голосе послышался вздох. — Горе людям, когда они разучились передавать детям своим любовь. Дети благословенны, ибо они вызывают улыбки на наши лица и свет в наши души.
«Золотая налобная повязка, — диктовал негр, — восемь золотых, два серебряных и три бронзовых кольца, пять голубых жемчужин, серебряная пряжка…».
«Кто записывает за ним? Ведь так плохо видно», — встревожился Савл.
Голос львиноголового задумчиво произнес:
— «Тогда сказала Гиафлаг, сестра Гиуки: восемь для меня самое несчастное число на земле. Я потеряла не менее пяти мужей, двух дочерей, трех сестер и восемь братьев…»
Савлу опять стало жутко.
— Не бойся, — подбодрил голос галилеянина.
— Кто вы? — спросил Савл.
— Бессмертные, — получил он ответ.
— Боги?
— Боги? — задумчиво переспросил голос. — Не знаю, бессмертных часто называют богами.
— Почему?
— Они могущественнее, сильнее людей. А главное — они помогают преодолеть страх перед смертью.
— Скажи, разве можно не бояться смерти?
Голос тихо засмеялся.
— А что ее бояться? — Позвал: — Хель! Поди сюда, Хель!
В темноте громыхнула цепь, кто-то свирепо засопел рядом. Ужас рванул из Савла горлом, не давая ни сглотнуть, ни вздохнуть.
— Не бойся, Павел. — Голос назвал Савла его вторым, забытым, римским, именем; так называла его только тщеславная мать. — Не бойся! — Ласковое дуновение прошло по лицу, заструилось по телу, вытапливая ужас. — Страх порождает злобу, злоба разъедает душу, искореженные души забирает Хель. Та всхрапнула жадно, всхохотнула рядом.
— Не бойся! Не все попадают к Хель. Многие живут мирно, как травы и камни. Как деревья и звери. Они торгуются с Богом, говоря: я тебе — жертву, ты мне — удачную жатву. Я тебе — хлеба, ты мне — урожай. Я тебе — крови, а ты убей моего врага. Они заключают сделку и спокойны, если соблюдают свои немудреные правила.
