Нина Воронель - Обреченная любовь
Впрочем, Синтия не оставила мне времени на досужие размышления — она бесцеремонно схватила меня за руку и потащила в подвал. В другой руке у нее болталась связка ключей. Это было странно, — вот уже пару лет практически все секции архива открываются при помощи пластиковых магнитных карточек. Мы с Синтией почти бежали по коридорам хранилища, вернее, она бежала, неожиданно сворачивая то вправо, то влево, а меня волокла за собой. Не знаю, что удивило меня больше, ее скорость, — ведь она была дама довольно увесистая, — или ее волнение — с чего бы так? Ах, знать бы мне с чего, может, еще не поздно было бы развернуться и со всех ног рвануть прочь!
В сотый раз свернув в очередной отросток коридора, Синтия отперла ключом из связки неизвестную мне металлическую дверь, щелкнула выключателем и потащила меня вниз по короткой крутой лестнице.
Под лестницей оказалась мрачная комната с бетонными стенами, до потолка затянутая застекленными стеллажами, полными картонных папок.
«Вот, — выдавила она из себя, с трудом переводя дыхание, — полюбуйтесь!».
И, не раздумывая, направилась к одному из стеллажей, отперла его — тоже ключом! — и уверенной рукой вытащила из под груды папок одну, на вид такую же, как все, но для нее несомненно особенную.
«Вот, — повторила она уже не таким сдавленным голосом, — полюбуйтесь!».
И раскрыла папку. Подвал был слабо освещен единственной лампочкой под потолком, заключенной внутри сетчатого абажура, и в этом тусклом свете папка сначала показалась мне пустой. Но, присмотревшись получше, я увидела, что в ней лежит небольшая тетрадка, скорее даже не тетрадка, а записная книжка, картонный переплет которой изуродован обширным коричневым пятном.
«Как я могла забыть? — ужасалась себе самой Синтия, вынимая тетрадку из папки и протягивая ее мне. — Это уникальнейший документ, один анонимный благотворитель выкупил его у немецкой полиции за большие деньги и передал в пользование нашего института».
«Почему же вы запрятали его так далеко, за семью замками, если он такой уникальный?» — усомнилась я, но тетрадку взяла, не подозревая, что в этот миг решается моя судьба.
«Во первых, потому, что он написан по-немецки и зашифрован, — ответила Синтия почему-то топотом, хотя кроме нас в этой непроницаемой бетонной комнате никого не было и быть не могло, — а во-вторых, потому, что наш благотворитель приобрел этот документ не совсем законно, а, так сказать, из-под полы, и мы не смеем его афишировать».
«Почему же вы показали его мне?».
«Во-первых, вам я доверяю, а во-вторых, немецкий ваш родной язык. Я надеюсь, вы сумеете расшифровать эти записи».
«Что же это?»
«Это дневник, найденный на теле Гюнтера фон Корфа, одного из лидеров «Отряда Красной Армии» позднего периода, убитого при попытке к бегству из саарбрюккенской тюрьмы».
Я уронила тетрадку:
«Значит, это пятно....»
«... — его кровь. Прекратите истерику и поднимите тетрадь».
Голос у Синтии был жесткий, как и положено голосу психологического урода в критической ситуации. И я ей подчинилась — я наклонилась и подняла тетрадку, стараясь не касаться кровавого пятна. И тут я вспомнила имя Гюнтера фон Корфа, о котором я не знала ничего кроме имени, — хоть он и числился в моей картотеке, никаких подробностей о нем мне не довелось найти ни в одном из доступных мне архивов.
Синтия хотела было закрыть папку и положить ее на место — чтобы никто из посвященных не заметил ее отсутствия. Открывать ее никто не станет, объяснила она, — расшифровку записных книжек Гюнтера фон Корфа давно признали делом безнадежным. И тут я заметила фотографию, приклеенную ко внутреннему крылышку папки.
«Можно взять и папку?», — спросила я голосом не менее жестким, чем у нее, как и положено голосу психологического урода в критической ситуации. На этот раз Синтия подчинилась мне — она. вгляделась в меня получше и узнала во мне свою, как рыбак рыбака.
«Берите и скорей уносите, пока рабочий день не начался. Работать с документом я позволяю только дома, чтобы никто даже не заподозрил. И никому ни слова».
Схватив папку, я немедленно умчалась домой, не предупредив ни Грега, с которым у меня был назначен ланч, ни Юджина, который рассчитывал приятно провести со мной вечер. Сначала я вовсе не намеревалась разочаровывать обоих — я собиралась бегло просмотреть записную книжку, помыть голову и вернуться в институт. Но ничего из этих благих намерений не вышло, и голову я в тот день так и не помыла. А значит не пошла ни на ланч с Грегом, ни в койку с Юджином, опасаясь, что даже сквозь американскую броню вежливости они почувствуют происшедшую во мне перемену.
Потому что с той минуты, как я вошла в свою квартиру-студию, и, открыв папку, вгляделась в лицо Гюнтера фон Корфа, много лет назад погибшего при попытке к бегству из саарбрюккенской тюрьмы, моя жизнь изменила направление и потекла по новому руслу. Дело было вовсе не в красоте этого лица — хоть было оно вполне привлекательным, ему было далеко до божественного лика моего китайца Юджина. Дело было в том, что именно это лицо я видела в своих снах с тех пор, как стала членом своей единоличной террористической организации. Именно его я искала с тех пор, как мне стало невыносимо одиночество. Именно из-за него вся моя любовная жизнь состояла из сплошных неудач.
И вот, когда я его, наконец, нашла, я узнала, что он погиб много лет назад при попытке к бегству из саарбрюккенской тюрьмы. И получила в свое распоряжение его запятнанный кровью дневник — как несомненное доказательство его смерти и моей с ним связи.
Несмотря на мою унаследованную от мамы склонность к мистике, у меня на плечах была унаследованная от папы ясная голова. Она подсказала мне, что мои ночные видения были не совсем случайны — конечно, я уже видела лицо этого человека, видела в детстве — в те далекие годы, когда его портреты украшали первые страницы газет и желтые листки полицейского розыска, расклеенные на всех столбах и на дверях всех почтовых отделений Германии.
Эту догадку подтвердила мне краткая справка о его жизни, подклеенная в папке под его фотографией:
«Гюнтер фон Корф — негласный руководитель террористической организации «Отряд Красной Армии» в позднем периоде борьбы. Присоединившись к движению после трагической гибели лидеров-основателей группы, он, благодаря своему высокому интеллекту, быстро занял в ней руководящую позицию. Хотя сам фон Корф никогда не принимал участия в боевых акциях группы, он, по свидетельству ее членов, представших перед судом, был последние годы ее истинным мозгом. Арестованный после года полицейской охоты за ним по всей Германии, фон Корф был приговорен к десяти годам лишения свободы, но, не отбыв и половины срока, совершил дерзкий побег, в ходе которого был тяжело ранен и скончался в тюремной больнице, не приходя в сознание».
Умер, не приходя в сознание, и мы разминулись во времени... Мой суженный умер, оставив после себя только эту маленькую, залитую кровью тетрадку, расшифровка которой давно признана делом безнадежным. Что ж, все ясно: никто не мог ее прочесть, потому что она ждала меня. Значит, я должна расшифровать ее — ведь это для меня единственная возможность встретиться с ним, пусть в виртуальном пространстве, но все же встретиться.
Я раскрыла тетрадь — буквы были обычные, латинские, но сочетания их были лишены всякого смысла. И я, забыв о Греге, Юджине и немытой голове, приступила к расшифровке, — недаром ведь я потратила больше года на изучение кодов, которыми пользовались боевые товарищи Гюнтера для переписки во время тюремного заключения.
Сначала я попробовала применить наиболее эффективную методику расшифровки, считая частоту отдельных значков и густоту их комбинаций, складывая, умножая, вычитая, деля и складывая снова. Однако из этих расчетов ничего путного не вышло, и мне, в конце концов, пришлось отказаться от амбициозной надежды расшифровать дневник сналету. Задача становилась серьезной.
День кончился, я протянула руку к настольной лампе и зажгла свет. Кажется, несколько раз звонил телефон, но я и не подумала прервать свою работу, чтобы ответить. Так же как ни разу не вышла на кухню, чтобы сделать себе бутерброд или выпить чашку кофе. Я долго-долго сидела у стола и всматривалась в загадочные строчки. Так долго, что не заметила, как задремала. Я проснулась внезапно, словно кто-то толкнул меня — за окном занимался рассвет. И вдруг меня озарило — я узнала эту шифровку! У моего папы был школьный приятель, который работал шифровальщиком в Штази. Он всегда интересовался моими успехами в изучении шифров. Выйдя на пенсию, он показал мне несколько собранных им «курьезов» — среди них был один, хорошо мне запомнившийся.
Там была замешана романтическая история, связанная с немецкими террористами начала семидесятых. Вроде бы один из них попал в тюрьму где-то в Латинской Америке, — они ведь обожали Че Гевару и партизанскую войну, и вечно удирали туда для практики. В тюрьме он сочинил код, одновременно простой и не поддающийся расшифровке, чтобы писать шифрованные письма своей подруге. Так они переписывались несколько лет, пока подруга не устроила ему побег.
