Федор Раскольников - В плену у англичан
В течение всего плавания на «Кардифе» английские матросы относились ко мне изумительно дружелюбно. Со словами: «Большевик, большевик», — они потихоньку от начальства совали мне в руку сыр, шоколад, печенье. Доброжелательно объясняли, что меня везут в Лондон.
Здесь было не простое участие к арестованному, а уже явная политическая симпатия к большевику.
IX
Как-то ранним утром, проснувшись, я заметил, что миноносец стоит на якоре. Из иллюминатора обширной умывальной комнаты, куда меня каждый день водили мыться, открылся необыкновенно красивый пейзаж: высокие лесистые горы и перекинутый через весь залив огромный ажурный мост.
— Это — Руссайф, Шотландия, — объясняют столпившиеся вокруг меня английские матросы.
— Вы были здесь когда-нибудь прежде? — с дружественным участием задают они мне вопрос.
Я отвечаю, что вообще впервые посещаю «гостеприимную» Англию. Матросы весело смеются. Мой часовой предупреждает, что вечером меня доставят в Лондон.
Действительно, с наступлением темноты меня выводят на палубу. Там я встречаюсь с тов. Нынюком. Нам выдают матросские фуражки без ленточек и желтые шерстяные накидки. Английский морской офицер велит надеть на нас кандалы. Один из матросов исполняет этот приказ. Моя левая рука соединяется с правой рукой т. Нынюка. В таком виде нас по трапу ведут на буксир. Сопровождают офицер и двое матросов.
Уже наступила темнота. Небо искрится звездами. Оба берега бухты светятся огоньками. Мне ничуть не холодно, хотя уже девятое января. Снега нигде не видно. Буксир скользит под кружевной мост на высоких сваях и, неслышно разрезая воду, подходит к пустынной барже. С борта парохода на баржу перекидываются сходни, и мы идем по ним. Это оказывается нелегким делом. Сходни очень узки. На них вообще трудно поддерживать равновесие, а нам, скованным кандалами, приходится передвигаться с особой осторожностью гуськом. Кандалы страшно мешают.
С ежесекундной опасностью поскользнуться, полететь в воду и неизбежно увлечь за собой товарища мы переходим баржу. Однако за этой баржей находится не благословенный берег, а целая вереница других барж, стоящих на мертвых якорях и соединенных между собой такими же качающимися узкими сходнями.
Наконец мы на берегу. Здесь нас ожидают несколько полицейских в длинных плащах и высоких шлемах. Вокруг лежат огромные кучи каменного угля. В воздухе носится мелкая угольная пыль. В сухом доке стоит большой военный корабль, странно обнажив свой киль и обшитые броней борта.
Мы в Шотландии, в Руссайфе — крупнейшем военном порту Великобритании. Этот порт начал сооружаться еще в 1909 году, но развился по-настоящему только во время империалистической бойни. На меня он произвел впечатление хорошо оборудованной военно-морской базы.
X
Не снимая с рук кандалов, нас провели на полустанок и в полицейской комнате заставили ждать поезда. Через полчаса он пришел. Морской офицер, молодой и пухлый блондин, предложил нам войти в мягкий вагон. Там нам отвели отдельное шестиместное купе. Я сел у окна, а тов. Нынюк, рука об руку скованный со мной, расположился слева. Офицер и двое матросов тоже разместились в нашем купе, предусмотрительно задернув занавески на окнах и на стеклах в коридор.
Поезд медленно тронулся. Офицер зажег спичку, закурил трубку и дал прикурить матросам. Между ними завязался непринужденный разговор. Матросы держали себя с большим достоинством.
С наступлением ночи наши конвоиры, сидя на диване, погрузились в сон. А я все смотрел в окно. Поезд, громыхая и лязгая, стремительно несся мимо смутно темнеющих деревень, мимо аккуратно разграфленных квадратных полей, редко и ненадолго задерживаясь на станциях. Скоро промелькнул Эдинбург, столица Шотландии. По мере движения на юг резко изменялась природа. Шотландские горы постепенно уступали место английской равнине.
Я никак не мог заснуть в неудобном сидячем положении и, страдая от этого, вдруг обнаружил, что кандалы, которые так плотно облегали ширококостную руку Нынюка, мне велики. Попробовал вынуть кисть руки из железного браслета — это легко удалось. Взглянул на конвоиров — они сладко и безмятежно спали. Тотчас пришла в голову мысль о бегстве, которое облегчалось тем, что выходная дверь была прямо в купе. Мне стоило лишь нажать ручку, чтобы выпрыгнуть из вагона. Соблазн был велик. Но поезд мчался с невиданной в России быстротой.
Решил отложить побег до очередной остановки. Мне уже мерещились картины, как с помощью английских рабочих я переберусь на Европейский континент и оттуда вернусь на Родину.
Лишение свободы было для меня привычным делом. Я сидел в 1912 году в доме предварительного заключения и в немецкой тюрьме в Инстербурге. А в 1917 году довелось побывать даже в «Крестах». Но после кипучей революционной работы 1917 и 1918 годов лишение свободы теперь ощущалось особенно тяжело. Меня томила жажда новой деятельности на пользу молодой Советской республике.
А машинист, как назло, тормозил поезд в самую последнюю минуту, перед подходом к станции. От резкого толчка конвоиры просыпались, встряхивали головами и удивленно вскидывали на меня заспанные глаза.
Так мне и не удалось бежать.
Рано утром на какой-то промежуточной станции один из матросов купил свежий номер газеты. Когда офицер вышел из купе, матрос протянул газету мне и со смехом ударил пальцем по тому месту, где красовалась какая-то заметка. Я прочитал ее и тоже не мог удержаться от смеха. Заметка была озаглавлена: «Мы захватили в плен первого лорда большевистского адмиралтейства». Сочетание таких противоположных понятий, как лорд и большевизм, было неожиданным. Но, как видно, английская буржуазная газета не могла перевести иначе мое звание члена Реввоенсовета Республики на понятный для своих читателей язык.
XI
В сырое и туманное утро 10 января 1919 года мы приехали в Лондон. Моросил мелкий и частый дождь. В закрытом автомобиле, ожидавшем нас у вокзала, морская стража отвезла меня и тов. Нынюка в адмиралтейство. Машинистки и стенографистки бойко шныряли мимо нас. Делая вид, что спешат по делам, они все время с любопытством поглядывали в нашу сторону. Видимо, им было интересно посмотреть на живых большевиков, привезенных непосредственно из Советской России.
Вскоре нас расковали. Мне предложили первым пройти в большую, казенного типа комнату, где за круглым столом восседали несколько человек в морской офицерской форме. В центре сидел полный бритый краснощекий адмирал лет пятидесяти. Рядом с ним занимал место прилизанный блондин с пробором, небольшими светлыми усиками и без бороды.
Адмирал задал мне вопрос по-английски. Блондин перевел его на таком безукоризненном русском языке, что я было принял его за русского белогвардейца. Но некоторые обороты речи впоследствии разубедили меня в этом — переводчик был чистокровным англичанином.
Первый вопрос, предложенный мне адмиралом, чрезвычайно поразил меня.
— Что вы можете показать по делу об убийстве капитана Кромэ?
Я ответил, что решительно ничего показать не могу. Мне лишь смутно помнилось, что в наших газетах сообщалось об убийстве офицера Кромэ в здании английского посольства в Питере в тот момент, когда он, препятствуя проникновению отряда, явившегося для обыска, первым открыл огонь из револьвера по советской милиции. Никакого отношения к данному событию я не имел.
— Но ведь это же дело ваших рук, — недоверчиво произнес адмирал. — Конечно, я не говорю, что вы лично участвовали в убийстве. Но несомненно, что это дело рук Урицкого и компании.
У меня тотчас мелькнула догадка: «Не было ли убийство тов. Урицкого, совершенное Канегиссером, организовано англичанами в отместку за убийство Кромэ». Я с негодованием отклонил предположение о предумышленном убийстве Кромэ и добавил:
— Это роковая случайность, возможная в каждом вооруженном столкновении, которое в данном случае, насколько мне известно, было начато самим Кромэ.
Затем англичане перешли к допросу относительно обстоятельств моего пленения. Наконец они предложили мне вопрос: сколько миноносцев и сколько матросов переброшено из Балтийского моря в Каспийское? Я заявил, что это военная тайна, и отказался ответить, хотя мне в точности было известно как количество матросов, так и названия кораблей, прошедших на Каспий по Мариинской системе и реке Волге.
Мой отказ вызвал у англичан некоторое раздражение. Они было повысили голос, но, убедившись в безнадежности дальнейшего допроса, прекратили его.
После этого меня снова сковали вместе с тов. Нынюком и вывели на улицу.
XII
У подъезда адмиралтейства стоял открытый автомобиль, вокруг которого при нашем появлении столпились прохожие и мальчишки, с изумлением глядевшие на нас, как на белых медведей. В машине в сопровождении блондина офицера и нескольких вооруженных матросов мы были перевезены в «Скотланд-ярд» — английскую охранку. Нас пожелал принять высший руководитель политической полиции Англии — сэр Базиль Томпсон.
