Дмитрий Щербинин - Заре навстречу
Пусть шанс попаданья вражьего снаряда был ничтожно мал, но всё же такой шанс был. И немцы не даром тратили свои снаряды — это была, в первую очередь, психологическая атака…
Прошло несколько минут, и за эти минуты ещё несколько раз содрогнулся Паньковский лес, а вместе с лесом — и некоторые из партизан.
А время было совсем раннее: обстрел Паньковского леса начался в 5 часов утра 6 августа 1942 года.
Комиссар отряда Михаил Третьякевич произнёс:
— Значит так, товарищи бойцы. Мы продолжаем обычную нашу деятельность. То есть, мы пока что никуда не отступаем. Мы готовимся к новым диверсиям, и к агитационной деятельности.
Затем рядом собрались два брата Третьякевичи: Витя и Михаил, а также и отец их.
Иосиф Кузьмич говорил:
— Ну что ж, дорогие вы мои. Поведал я вас, а теперь пора и расставаться, и топать мне обратно, в Ворошиловград. А то ведь мать волноваться будет…
Тогда Витя проговорил:
— Да, конечно. Ты маме передай, что всё у нас хорошо, не бедствуем, и волноваться за нас совершенно нечего. Вот как немчуру прогоним, так вернёмся, и заживём так же хорошо, как и прежде жили.
А Михаил добавил:
— И пропитания у нас достаточно, и одежда вся хорошая, никто не болеет — так ей скажи. До Донца, кстати, вместе пойдём. Надо на берег противоположный поглядеть, да обстановку оценить…
* * *Через несколько минут быстрого хода, Третьякевичи уже вышли к берегу.
Перед ними, блеща бессчетными золотыми светлячками солнца, нёс свои воды Донец. И так хотелось искупаться в этой пронизанным небесным светом водице, порыбачить, а потом и ухи сварить, таким это желание казалось естественным, так пододвигала к этому сама успокоенная, с белыми, пушистыми и светлейшими облачками в небе, и мягким шелестов листьев природа, что постоянная напряжённая мысль о войне, о надобности бороться, уничтожать — казалась совершенно противоестественной, и уже сам дух отгонял это военное чувствование…
Но вот опять бабахнула вражья артиллерия, и вскоре отозвался Паньковский лес протестующем воплем поваленного дерева.
И уже насторожённые залегли Третьякевичи в прибрежных кустах, и из-за них зорко наблюдали за противоположным берегом.
И увидели: там суетились фрицы. Несколько больших подвод стояли у противоположного берега, и с них раздетые по пояс вражьи солдаты сгружали привезённые откуда-то издалека широкие и вытянутые брёвна.
Ещё несколько автоматчиков стояли поблизости, курили, часто сплёвывали, и разговаривали так громко, что отдельные их слова долетали даже и до противоположного берега.
И Витя понимал эти отдельные слова. Ведь до оккупации он посещал курсы немецкого языка. В отряде его назначили переводчиком.
И шестью днями раньше, то есть 1 августа, ему уже доводилось подслушивать немецкую речь. Было это вблизи от Паньковки, куда тогда прибыли немцы человек 50–60. На подступах к хутору поставили пост из 4 человек, который контролировал всё вокруг.
Партизаны решили этот пост уничтожить, но сначала на разведку послали Виктора Третьякевича. Он незамеченным подполз, и слушал, о чём говорят немцы.
А потом партизаны пошли в атаку. Всего было 7 человек, из них двое — братья Третьякевичи. Подошли к фрицам метрам на двадцать, и всё бы прошло без задоринки, но качество их оружия было, прямо скажем, не важное, и у Яковенко и Соболева заели автоматы, так что получались только отдельные выстрелы. Но всё же пост тогда разгромили, а у немцев забрали оружие и документы.
Это была только одна из дерзких выходок партизан, но и её упоминали стоявшие на противоположном берегу Донца автоматчики. Вообще — очень много они бранили лесных патриотов — бранили, и, вместе с тем, побаивались.
Так, например, Витя перевёл следующие слова: «Вот мы здесь сейчас стоим, а они, может быть, в нас с того берега из снайперских винтовок целятся».
А другой фашист произнёс: «Ну, ничего. Как только мы наведём переправу, всё переменится. Мы войдём в лес и перебьём всех их. А тех кого не убьём сразу — потом повесим».
Виктор перевёл эти, и некоторые другие реплики, опуская, впрочем, часто встречающуюся брань.
— То, что они переправу налаживают — это, конечно, скверно, — процедил сквозь зубы, Михаил, — Но ничего… до конца они её не разрушат.
Тут Иосиф Кузьмич приподнялся, и молвил:
— Ну, что то мы здесь залежались А мне, конечно, не в этом месте придётся переплывать…
— Ничего, папа, мы тебя проводим, — заверил его Витя.
* * *Начавшийся утром 6 августа обстрел Паньковского леса шёл уже беспрерывно. Действительно — местные партизаны сумели крепко досадить фашистам, и те любыми средствами решили выжить их из этих лесов.
Новые и новые заряды, как миномётные, так и от крупной артиллерии рвались по лесу. Ни один из этих зарядов ещё не накрыл партизанский лагерь, но один раз рвануло так близко, что партизаны видели и сам взрыв, и как накренилась потом, но не рухнула, зацепившись за ветви соседних деревьев, сосна.
К сожалению, не все в отряде были дисциплинированы настолько, чтобы беспрекословно слушаться своего командира. Ведь они и не были военными людьми, а простыми тружениками, иногда с чрезмерной поспешностью набранные для борьбы…
И, когда Михаил и Виктор Третьякевичи, проводив отца, вернулись к лесному лагерю то, прежде всего, услышали напряжённые голоса Ивана Михайловича Яковенко и Сивиронова.
Этот Сивиронов, не плохой, в сущности человек, командовал своим отрядом, в котором, насчитывалось до полусотни бойцов. 1 августа, во время операции у хутора Паньковка, подвода Сивиронова наскочила на немцев, завязалась перестрелка, но у партизан обошлось без потерь.
Вот тогда два партизанских отряда и встретились. Решили действовать сообща, ведь, сложенные вместе — это уже семь десятков бойцов, силёнка, конечно не достаточная, чтобы всю вражью армию разгромить, но существенно досадить врагу они смогли.
И вот теперь Сивиронов говорил очень громко — едва ли даже не кричал:
— А я ещё раз говорю: самое разумное — это идти за Лисичанск, в Кременские леса…
Братья Третьякевичи подошли, и увидели, что рядом с командирами стоят и простые партизаны. Некоторые из них поддержали Сивиронова. Слышались их голоса:
— Верно Сивиронов говорит: нечего тут сидеть… От немца теперь спасу не будет!
Но Яковенко произнёс спокойно, и, вместе с тем, так громко, что каждый его услышал:
— Мы имеем задание действовать здесь, и никуда не уйдём.
Сивиронов посмотрел на него, покачал головой, вздохнул, и произнёс:
— Ну что ж. Твоё право. Ты командир, а я своих людей увожу.
Не прошло и получаса, как люди Сивиронова собрались и ушли. И так печально стало! Так, сразу уменьшились их силы. Казалось, что партизаны Сивиронова не просто ушли, а погибли в тяжёлом бою.
Теперь их осталось чуть больше 20 человек…
Яковенко пытался выглядеть бодро и говорить. Вот подозвал Михаила Третьякевича, и сказал:
— Сейчас не время раскисать. Продолжим нашу агитацию, среди населения. Пускай немцы знают, что им не удалось нас запугать, и мы всё так же активны. Надо составить очередную листовку. Займись-ка этим, товарищ комиссар…
Вскоре Михаил и Виктор Третьякевичи сидели друг напротив друга на пеньках, и общими интеллектуальными усилиями составляли очередную листовку.
И под грохот рвущих лес снарядов получился сильный текст, некоторые выдержки из которого приводятся ниже:
«Дорогие наши ворошиловградцы! Мы, коммунисты-подпольщики, обращаемся к вам: не верьте лживой фашистской пропаганде… Банда Гитлера пытается убедить вас, что они разгромили Красную армию… Недалек час, когда Красная Армия перейдёт в наступление и освободит наш славный город…
Подпольный горком партии».
Глава 4
Отступление
Прошло ещё несколько дней.
Немцы продолжали обстрел Паньковского леса. И хотя никто из партизан от этого обстрела не был ранен, настроение у большинства было скверным. Вновь и вновь слышались голоса о том, что надо уходить.
Вечером 10 августа на большой полянке, возле Ивана Яковенко собрались братья Третьякевичи, и почти все бывшие в отряде партизаны (отсутствовали только следившие за подступами к лагерю).
Михаил Третьякевич незадолго до этого имел отдельный разговор с командиром. Во время этого разговора Яковенко сказал:
— Может быть лучше было бы, если б мы пошли с Сивороновым…
Но теперь Сиворонов и его отряд ушли далеко, и вряд ли уже удалось с ними встретиться. И поэтому приходилось отступать разрозненно, с малыми силами. Собственно об отступлении у них и пошла речь на последовавшем за этим партизанском собрании.
Яковенко, как ни старался, не мог скрыть своей горечи. И говорил он медленно, словно бы тяжело ему было подбирать нужные, а на самом то деле такие простые слова: