Антуан Прево - История донны Марии и юного князя Джустиани
Здоровье ее стало поправляться, и, как только она совсем выздоровела, они всецело занялись подготовкой к отъезду. Но жена торговца, пользовавшаяся их полным доверием, несколько охладила их пыл соображением, весьма их встревожившим.
Она обратила их внимание на то, что князю, за которым по распоряжению его отца тщательно следят, трудно будет обмануть своих стражей и скрыться и что если, к несчастью, его задержат вместе с возлюбленной, то для нее это будет непоправимой бедой. Совет ее сводился к тому, чтобы они уехали из Папской области один за другим и таким образом не попали бы по крайней мере в одну и ту же сеть. Она добавила, что если речь идет лишь о том, чтобы подыскать для донны Марии преданных проводников, то она предлагает в качестве таковых своих родителей, людей достаточно рассудительных, чтобы князь мог довериться им, и столь готовых услужить ему, что они согласятся на все, лишь бы ему угодить.
Мать предполагалось выдавать за кормилицу донны Марии. Этот новый план показался влюбленным самым надежным. Они легко согласились на недолгую разлуку, которая должна была предшествовать их счастью. Донна Мария уехала из Рима и направилась в Чивита-Веккию, куда вскоре и прибыла. Оттуда она на английском корабле отплыла в Лондон и наконец достигла Темзы без иных событий, кроме смерти доброго старика, сопровождавшего ее.
Когда она оказалась в порту, у нее не оставалось иного общества, кроме старухи, которую выдавали за ее кормилицу.
Капитан корабля, относившийся к ним в пути весьма учтиво, предложил им свои услуги. Они, поблагодарив, отказались от них и, хотя и не знали ни слова по-английски, поспешили направиться в город. Тщетно капитан кричал им: «Куда вы? Вас никто не поймет, позвольте мне послужить вам проводником». А они только еще больше заторопились, словно боялись чего-то со стороны человека, которому было известно, откуда они прибыли, и который мог так или иначе знать их.
Случаю угодно было, чтобы лакей одного знатного англичанина, побывавший в Италии, оказался в порту в то время, когда капитан громко обращался к ним. Он понял, что приключение это не из заурядных, и, уже пораженный красотой девушки, решил скромно последовать вслед за нею. Когда они дошли до Тауэрхилла, он заметил, что она затрудняется, по какой улице ей направиться далее, и понял, что она будет рада, если ей немного помогут. Он сделал вид, будто по внешности ее догадался, что она итальянка, и обратился к ней на ее родном языке так учтиво, что она ответила ему. Она приняла его предложение проводить ее. А проводить ее надо было не к родственникам или друзьям, ибо она никого не знала в Лондоне, ей просто нужна была квартира, и проводник без труда подыскал ей подходящую. Он поместил ее у своего двоюродного брата, местного обойщика. Он заботился о ней с большим рвением, в котором немалую роль играла его увлеченность девушкой. Вечером он поужинал с нею, затем, поручив ее заботам родственника, удалился, весьма довольный этим приключением.
Он был так весел, что господин его заметил его приподнятое настроение. Раздевая хозяина, он рассказал ему о приключении и не преминул описать красоту юной итальянки. Болтливому лакею пришлось тут сказать, где он оставил иностранку, а когда он стал отнекиваться, хозяин его разгневался. За время службы он накопил немного денег, поэтому решил сразу уволиться. Но на другой день молодой лорд, еще пуще распалившись, приказал разузнать, куда он скрылся. А лакей нашел убежище опять-таки в доме обойщика. Милорд*** приказал немедленно отвезти себя туда. Ему сказали, что лакей находится в комнате итальянки; лорд порывисто вошел к ней и сразу же упрекнул барышню за то, что она сдружилась с лакеем. От неожиданности донна Мария так перепугалась, что подумала — не стало ли известно, кто она такая. Она бросилась лорду в ноги, моля его сжалиться над нею. Хоть он и очень удивился, увидя ее в таком состоянии, у него все же хватило сообразительности, чтобы отчасти уловить истину, и он ловко воспользовался заблуждением девушки, предложив ей сесть в его карету и довериться его покровительству. У лорда не было иного намерения, как только увезти ее в свой особняк, где он рассчитывал объясниться с нею.
В то самое время, когда он подъехал к своему особняку, туда прибыла и карета миледи, его матери.
Миледи увидела возле сына незнакомую девушку. Она пожелала узнать, кто это такая. Смущение сына и лакеев позабавило ее. Наконец, настойчиво расспросив их, она узнала суть приключения. К счастью, она владела итальянским языком. Из любопытства она заговорила с юной иностранкой, которую все же еще принимала за девушку легкого поведения. Но, поговорив с нею несколько минут, она заметила у нее такой ум, такую воспитанность и прелесть, такую скромность и непорочность, что совсем изменила о ней мнение. Все ее старания узнать у девушки тайну ее происхождения и ее невзгод оказались тщетными, что не помешало, однако, миледи немедленно принять меры к тому, чтобы поместить ее в порядочное убежище в ожидании, пока не выяснятся все обстоятельства ее судьбы. И действительно, ее устроили вместе с ее преданной компаньонкой.
Утрата проводника, умершего в дороге, обернулась для донны Марии в Лондоне тяжелыми последствиями. Старик обещал князю немедленно сообщить ему об их прибытии в Лондон, а также о том, в каком районе города они остановились. Князь собирался выехать из Италии, как только получит письмо, и можно себе представить, с каким нетерпением ждал он этой вести. Между тем затруднительное положение, в котором оказались эти две робкие женщины, и их первые невзгоды не дали им возможности написать в Рим так скоро, как рассчитывал князь. Он уже получил из Чивита-Веккии известие о том, что корабль благополучно достиг Англии и что капитан сам сообщил об этом родственникам пассажиров. И князь никак не мог понять, чем же объясняется задержка письма от возлюбленной. Его тревога вскоре сравнялась с его любовью, причем давала себя знать и присущая ему горячность.
Истина требует добавить здесь несколько черточек к обрисованному нами нраву молодого князя. Его воспитала бабушка, для которой он был самым драгоценным существом, и на характере его сказались ее слепая любовь и крайняя снисходительность. Подверженный бурным страстям, он, едва возмужав и почувствовав свободу, дал им волю. Его нельзя было упрекнуть в каких-либо преступлениях, хотя распутство, совместимое с добрым нравом, прославило его на весь Рим, и он так привык жить, пользуясь полной свободой, что уже не оставалось никакой надежды на то, что он переменится. Но любовь к донне Марии, переполнявшая его сердце, положила конец его распутству. Невинность и скромность этой милой девушки покоряли его не меньше, чем ее красота, а когда человек ценит такого рода достоинства, то рано или поздно его прекрасное чувство скажется в его добронравии и благоразумии. Он стал совсем другим человеком. Но слухи о его исправлении еще не разошлись столь широко, как рассказы о его распущенности, а поскольку речь шла не о покаянии какого-нибудь капуцина, то с первого взгляда и нельзя было заметить эту перемену.
Огорченный отсутствием вестей от своей возлюбленной, он большую часть дня проводил у жены торговца, которую посвятил в свои дела; он рассказывал ей о своих опасениях, выслушивал ее советы. Зачастую дня не хватало для столь серьезных обсуждений и по ночам он продолжал обдумывать, как ему поступить, а так как любовь, по выражению графа де Бюсси, постоянно все начинает сызнова, то и дни, и ночи казались ему слишком короткими. Столь частые посещения и столь долгие беседы, да еще прежние слухи о князе, внушавшие страх всем римским мужьям, породили у торговца множество подозрений. Этот достойный человек был ревнив не более прочих римских мужей, однако достаточно для того, чтобы встревожиться. Он стал внимательнее следить за поведением жены, и многое, что другому могло бы показаться только подозрительным, в его глазах превращалось в истину, оскорбительную для его чести.
Однако, как уверяли, нрава он был слишком застенчивого, чтобы позволить себе какую-нибудь резкость. Некоторое время он таил обиду, зародившуюся в его сердце, и не решался даже намекнуть об этом своей жене. Его уважение к ней доходило до слабоволия. Он считал великой для себя честью, что женился на девушке, связанной с одним из наизнатнейших в Риме домов, где она долго жила и откуда получила значительное приданое. Он боялся ее. Но, к несчастью, он встретился с одним из своих приятелей, у которого имелись более обоснованные жалобы на князя и который давно уже искал случая отомстить за себя; ненависть к князю понемногу побудила их открыться друг другу, намерения у них оказались одни и те же, а винные пары привели к тому, что они поклялись объединиться и сообща отомстить. Быть может, у них не хватило бы мужества для осуществления их плана, если бы они тайно не познакомились с двумя братьями до-моуправителя, заколотого князем. Они поделились с братьями своим намерением прикончить князя, а это означало обеспечить себя сообщниками. День, час, место и орудие убийства — все было обусловлено заранее соответственно их общей ненависти.