Златослава Каменкович - Ночь без права сна
Вера приехала в Петербург. И когда переступала порог дома градоначальника, сжимая в кармане револьвер, знала и понимала, что приносит в жертву самое дорогое, что у нее есть, — свою свободу, свою жизнь.
Убить Трепова, по чьему приказанию истязали политического заключенного, девушке не удалось, она лишь ранила его. Но ее выстрел, как и ранее выстрел Каракозова, явился грозным предостережением самому императору Александру II.
«Здесь, в этой камере, Вера ждала суда», — поняла Каринэ. И вспомнила, как еще в Женеве Вера рассказывала историю своего освобождения.
Накануне суда над Верой в Петербурге закончился крупный политический «процесс 193-х». Он слушался при закрытых дверях, и лишь много позже люди узнали, как тогда еще никому не известный юрист Петр Александров, выступавший на процессе защитником, пригрозил обвинителю: «Потомство прибьет ваше имя к позорному столбу!» Именно благодаря защитнику сто человек было оправдано.
Петр Александров взялся защищать Веру Засулич. Его страстная, талантливая речь в суде на следующий день появилась во всех газетах России и даже за границей. Имя этого отважного борца за правду и справедливость было на устах всех честных людей. Он стал знаменитостью.
«Он спас меня не только от виселицы и каторги — меня оправдали…» — казалось, Каринэ услышала голос Веры Засулич.
На исходе два года заточения. Ни одной передачи с воли, ни одного свидания. Допросы, допросы, допросы…
Как-то осенним дождливым днем Каринэ вывели на крепостной двор. Заставили пройти длинный коридор: лестница вниз, лестница вверх… Опять коридор и еще коридор…
— Входите…
Каринэ переступила каменный порог.
— Доченька! Родная моя! — бросилась к ней мать.
— Не надо плакать, — тихо, совсем тихо проговорила Каринэ, обнимая и целуя мать. Она старалась казаться спокойной, но не могла унять внутренней дрожи.
— Как тебе удалось? Спасибо, мамочка…
— До чего же ты бледная и худая… Господь с тобой! Где же твои роскошные косы?
— Здесь не положено.
— Чего мне стоило добиться этого свидания! Всего полчаса можно… Ты вот поешь, доченька… — Ладжалова с опаской взглянула на усатого надзирателя. Тот молча кивнул: можно.
— Нет, возьму с собой. Лучше расскажи, что дома? Как папенька, здоров ли? Знают ли у Вахтанга в гимназии, где я?
— Нет, нет. Об этой скандальной истории в Тифлисе никто не знает. Папенька здоров. Он сейчас сидит на бульваре. Его не пустили сюда…
«Ах, если бы мы были одни!» — думает Каринэ. И все же она тихо спрашивает, пишет ли Ярослав Калиновский.
— Да, конечно… — едва успевает вымолвить мать.
— Не положено! — рявкнул надзиратель. — А то вызову конвой!
И хотя о нем больше ни слова, Каринэ одними глазами дает понять, что она рада. Даже одно слово о нем было для Каринэ таким значительным!
— Делаем все, чтобы тебя вырвать отсюда, — тихо обнадеживает мать.
Каринэ прижалась к ней. Отчетливо слышит биение материнского сердца. Как тепло, как надежно, точно в детстве… От матери пахнет розами… Там, дома, уже созрел виноград в саду у беседки… Мама всегда самую спелую гроздь — доченьке… Самый большой и сочный персик — доченьке… Дорогое платье от самой мадмуазель Жорж — для ее любимицы, ее гордости, ее радости… Да, Каринэ тоже любит мать, но… увы! У них такие разные взгляды…
Еще задолго до казематов Петропавловской крепости для Каринэ начался университет жизни.
…Мама часто надолго уезжает по своим коммерческим делам. Вот и сейчас она в Мюнхене. Отец повел Вахтанга к зубному врачу, а няня под предлогом прогулки с Каринэ привела девочку в богатый особняк.
— Мать, я просил тебя не приходить! — хлестнули в лицо слова черноволосого красавца в офицерской форме.
— Кирюша, сынок… — у няни дрожат губы, глаза наполняются слезами. — Богом молю, спаси Андрюшу… Ведь он тебе родной брат.
— Тем хуже для него!
— Господь с тобой… Во всем мире я и ты… Другой защиты у него нет… — глаза матери ловят на лице сына хотя бы сострадание к ее горю.
— Сам себе яму вырыл, а точнее — в петлю полез!
— Ему всего-то восемнадцать… Еще дитя, — заплакала няня.
— Равенство, братство, свобода! — зажглись злые огоньки в глазах офицера. — Когда следствие началось, я ему говорил: только в гробу существует равенство. Назови «товарищей», что смуту сеют против государя, может, сам и выкрутишься. А он, наглец: «Если ты даром даешь такие советы, так это потому, что их никто у тебя не покупает!» Нет, нет, я не хочу из-за этого сумасшедшего попасть в неблагонадежные, потерять свои погоны. Да и супруга — ты знаешь, я всем, что у меня есть, обязан ей — взяла с меня слово… Я отрекся от такого брата!
— Бог засудит тебя судом собственной совести, — прошептала мать, вытирая слезы уголком косынки.
Маленькая Каринэ с чувством горячего протеста взглянула на офицера и громко сказала:
— Нянюшка, голубушка, ты не плачь… Ей-богу, я никому не позволю тебя обижать!
И хотя известно, что людям легче держать на языке горячий уголь, нежели тайну, девочка свято хранила от всех горькую тайну няни, которая украдкой от Ладжаловых носила сыну передачи в тюрьму.
Но однажды стражник не принял белый узелок. Он что-то тихо сказал няне. Каринэ не расслышала его слов, только после этого с няней сделался обморок. О, это было ужасно! Каринэ заплакала: «Нянюшка, голубушка, не умирай…»
Женщины из очереди возле узкого окошечка, где принимали передачи узникам, долго бились над, казалось, безжизненной старушкой, пока она, наконец, открыла глаза.
Потом Каринэ бережно взяла няню за руку, и они медленно, как с кладбища, опечаленные, пошли домой.
В доверчиво распахнутое настежь сердце ребенка маменька роняет:
— Разве бедняки могли бы жить на свете, не будь богатых людей? Кто бы их кормил? Кто одевал? Это богатые люди строят церкви, дома, все-все вокруг!
А няня объясняет иначе.
Недалеко от церкви строят большой дом. Проходя мимо стройки, няня, держа Каринэ за ручку, сказала:
— Бог в помощь!
А люди в грязных куртках, утирая пот с лица кто рукавом, кто краем фартука, приветливо отвечали:
— Спасибо на добром слове.
Когда няня и Каринэ немножко отошли, девочка вспомнила мамины слова и спросила:
— Няня, они богатые?
— Что ты! Разве богатые будут на черной работе животы надрывать? Это рабочие. Они построили этот огромный город, построили фабрики, заводы. Даже дворцы, как в сказках… Но все это для богатых, а сами рабочие ютятся в лачугах…
«Господи, боже мой! — поражается пятилетняя Каринэ. — Мама такая взрослая, а этого не знает?»
Пытливо всматриваются в мир широко открытые глаза ребенка.
На церковной паперти в два ряда сидят убогие, нищие, им няня и Каринэ подают милостыню.
— Так богу угодно, — говорит няня. — Бог любит добрых…
«Но почему бог сам такой бессердечный?» — думает Каринэ, разглядывая изображение божьей матери с младенцем на руках. Оба они раздеты и разуты… Им же бывает холодно, когда идет снег! Каринэ верит, что ангелы и святые на потолке и стенах храма — живые.
«Папа добрый, отзывчивый на чужую беду», — говорит няня. Так почему он без всякого сострадания пожимает плечами: «Купить шубку? Ботиночки? Гамашки с красненькими пуговичками? Какому младенцу?» Ах, эти взрослые! Объясняешь, а они не понимают…
Вот и няня тоже! Сама в зимнем пальто, пуховый платок на голове, а божья мать с младенцем раздетые стынут на морозе…
Утром, сразу же после завтрака, няня ведет Каринэ и трехлетнего Вахтанга на прогулку. Обычно дети играют в сквере за оградой собора. Няня заговорилась с соседкой и не заметила исчезновения Каринэ. А девочка шустро взбежала по заснеженным ступенькам на широкую паперть, сняла с себя шубку, но, к великому своему огорчению, никак не могла дотянуться до младенца, чтобы надеть на него шубку. Морозные иглы больно вонзались в руки, в тело.
— Господи, боже мой! — ахнула няня, увидев Каринэ в одном платьице. Пока няня взобралась на паперть, пока натягивала на окоченевшую девочку задубевшую от мороза шубку, Каринэ уже не могла слова вымолвить.
Ночью девочка металась в жару. Домашний врач, друг семьи, определил двухстороннее воспаление легких.
Из детской вынесли кроватку Вахтанга. Две сиделки, сменяя друг друга, днем и ночью дежурили у постели Каринэ. Все в детской пахло лекарствами, непроветренными перинками. Наконец как-то утром Каринэ открыла глаза и попросила есть.
Через полуоткрытую дверь в детскую донесся голос отца:
— Няня, я вас очень прошу: никогда больше не водите Каринэ в церковь.
И вопль маменьки:
— О-о-о! С кем меня соединил бог!
Таинственные гости
После трех лет заключения в Петропавловской крепости, так и не добившись признания, без суда, по министерскому распоряжению, Каринэ сослали в Сибирь на три года в самую отдаленную деревню.
